Айвенго.
Глава XXX

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвенго. Глава XXX (старая орфография)

ГЛАВА XXX.

В то время, когда за первым успехом осаждающих одна сторона занята была одержанным ею преимуществом, другая изобретала новые средства к обороне, тамплиер и де-Браси сошлись для краткого совещания в зале замка.

-- Где Фрон-де-Бёф? сказал де-Браси, который начальствовал при защите крепости с другой стороны. - Говорят, он убит.

-- Он жив, отвечал равнодушно тамплиер: - теперь еще жив; но еслиб у него была бычья голова, от которой он получил свое прозванье, и сверх того десять листов железа для прикрытия её, то и тогда он должен бы пасть под этой губительной секирой. Еще несколько часов, и Фрон-де-Бёф переселится к праотцам... погибнет могущественный помощник принца Иоанна!

-- И славное приобретение сделает царство сатаны, сказал де-Браси: - вот к чему ведет поругание угодников и ангелов, и повеление бросать изображения святых предметов и святых людей на головы этих негодных йоменов.

-- Ты настоящий безумец, возразил тамплиер: - твое суеверие ряваяется безверию Фрон-де-Бёфа; ни тот, ни другой из вас не может дать отчета, почему он верует или не верует.

-- Bénédicité, сэр тамплиер! прошу вас управлять получше своим языком, когда ему угодно говорить обо мне. Клянусь Царицей Небесной, я привержен к вере христианской более, чем ты и твоя братия. И так уже повсюду носится слух, что свяммейтий орден храма сионского питает в недрах своих не малое число еретиков, и что сэр Бриан де-Буа-Гильбер принадлежит к числу их.

-- Не заботься об этих слухах; подумаем лучше, как отстоять замок. - Каково сражаются эти негодяи-йомены на твоей стороне?

-- Как воплощенные демоны! Они плотно примкнули к стенам под предводительством, как мне кажется, того молодца, который выиграл награду за лучшую стрельбу; я узнаю его по рогу и перевязи. И вот хваленая политика старого Фитцурза: она поощряет только этих дерзких плутов бунтовать против нас! Еслиб на мне по было верной брони моей, мошенник прострелил бы меня семь раз так же равнодушно, как лань на охоте. Он пересчитал на моем вооружении каждый гвоздик своими стрелами, которые отскакивали от моих ребер, не причиняя им никакого вреда, как-будто бы кости у меня были железные. Мне много помогал испанский панцырь, бывший под моею одеждою.

-- Но вы удержали свою позицию? Мы, с своей стороны, потеряли наружное укрепление.

-- Это страшная потеря; негодяи найдут здесь прикрытие и стеснят замок еще более, а может-быть, если наши не досмотрят, то захватят который-нибудь из углов крепости, или какое-нибудь забытое окно, и таким образом ворвутся к вам. Нас так мало, что мы не можем защищать все пункты, а воины жалуются, будто им нельзя нигде показаться, чтоб не сделаться в ту же минуту целию для множества стрел. К этому еще Фрон-де-Бёф умирает, и мы лишаемся помощи от его бычьей головы и страшной силы. Как думаешь ты, сэр Бриан, не лучше ли бы нам было обратить необходимость в добродетель и помириться с бродягами, отпустив наших пленников?

-- Как? отпустить пленников и сделаться предметом позора и посмеяния, подобно храбрым воинам, которые отваживаются в ночном нападении захватить несколько человек безоружных путников, но не умеют отстоять сильного замка против толпы разбойников, которыми предводительствует свинопас, шут и все, что только есть скверного между людьми... Да падет позор на совет твой, Мориц де-Браси!... скорее развалины этого замка будут гробом моего тела и стыда, чем я соглашусь на такую низкую и позорную выдумку.

-- Так пойдем же на стены! сказал де-Браси безпечно: - в мире не было еще человека, ни Турка, ни тамплиера, который ценил бы жизнь свою так мало, как я. Но надеюсь, не подвергаясь безчестью, я могу пожалеть, что нет при мне нескольких десятков из храброй моей вольницы?.. О, добрые воины мои! еслиб вы могли только вообразить, как тяжки труды, понесенные сегодня вашим начальником, то немедленно знамя мое раззевалось бы здесь над копьями вашими! И как бы скоро разсеяли вы всю эту сволочь!..

-- Тем лучше; грубые рабы скорее будут защищаться до последней капли крови, чем подвергнутся мстительности поселян. Пойдем же, Бриан де-Буа-Гильбер, и будем действовать. Жить или умереть, а ты увидишь, что Мориц де-Браси докажет ньшьче истинное благородство своей крови и происхождения.

-- На стены! отвечал тамплиер, и оба они взошли на бойницы, чтоб сделать для защиты крепости все, что могло быть внушено им опытностью и мужеством. Они тотчас убедились, что опаснейшим пунктом было место, лежащее против наружного укрепления, которым овладели осаждающие. И действительно, замок отделялся от сторожевой башни рвом, и осаждающим невозможно было сделать нападения на задния ворота, к которым примыкало укрепление, не одолев этого препятствия; но тамплиер и де-Браси думали, что если предводители осаждающих будут действовать сообразно с тою же тактикою, которую употребляли они сначала, то постараются страшным приступом отвлечь на эту точку главное внимание защитников и приимут меры, чтоб воспользоваться во всяком другом месте каждой небрежностью, могущею произойдти при защите. В избежание этого, рыцарям, при ограниченном числе их, оставалось одно только средство: разставить вдоль стен часовых так, чтоб они могли иметь сообщение друг с другом, и ударить тревогу, как-скоро где-либо будет грозить опасность. Между-тем, они условились, что де-Браси возьмет на себя защиту ворот, а с тамплиером останется в резерве человек двадцать, готовых устремиться туда, где будет грозить наибольшая опасность. Итак, потеря барбакана имела еще то бедственное следствие, что, не смотря на высоту стен замка, осажденные не могли уже видеть с них действия неприятеля так хорошо, как прежде: часть молодого леса подходила так близко к воротам этого укрепления, что осаждающие могли ввести туда столько войска, сколько им было нужно, не только под прикрытием, но даже незаметно для находившихся в замке. Де-Браси и товарищ его должны были изготовиться на все, а подчиненные их, не смотря на свою храбрость, ощущали тревожное уныние, свойственное людям, окруженным врагами, которые имеют полную власть располагать временем и родом нападения.

Между-тем, владетель осажденного и окруженного опасностями замка лежал распростертый на ложе телесных страданий и душевной скорби. Для него не существовало утешения, свойственного суеверию этого века, когда большею частью так-называемые набожные люди думали загладить все учиненные ими преступления дарами, приносимыми в церковь, и усыпляли этими средствами страх, ощущаемый при мысли о покаянии и прощении; и хотя отрада, купленная таким образом, так же мало походила на спокойствие духа, следующого за искренним раскаянием, как тревожное усыпление, возбужденное опиумом, похоже на здоровый и естественный сон, но все же это состояние духа предпочтительнее томлению недремлющих угрызений совести. Сверх-того, между пороками Фрон-де-Бёфа, человека жестокого и алчного, скупость перевешивала все прочие; он лучше хотел быть открытым врагом церкви и духовенства, чем покупать у них прощение и отпущение грехов ценою золота и своих владений. Тамплиер, - неверующий в другом роде, - ложно изобразил помыслы своего сообщника, утверждая, что Фрон-де-Бёф не знал сам причины своего неверия и презрения к господствующей вере: барон отвечал бы на это, что церковь продает свои товары слишком-дорого, что духовная свобода, которою торгует она, может быть куплена не иначе, как ценою выкупа, который должно заплатить за главного вождя иерусалимского, т. е. огромной суммы, - а Фрон-де Бёф хотел лучше отрицать действие лекарства, чем платить за него врачу.

Но наступила минута, в которую земля и все сокровища её готовы были скрыться от его взоров, и даже сердце барона, хотя и твердое как мельничный жернов, начало содрогаться при взгляде на мрачную бездну грядущого. Лихорадочное состояние тела увеличивало раздражительность и томление духа, и смертный одр его представлял борьбу пробуждавшихся чувств страха с постоянным и закоренелым упорством страстей, - страшное состояние души, которое может сравниться только с уделом её в тех селениях скорби, где обитают вопль без надежды, угрызения совести без раскаяния, страшное ощущение настоящих мук и уверенность, что для них нет ни конца, ни облегчения!

-- Где же теперь эти собаки-попы, бормотал барон: - которые ценят так высоко свои духовные комедии? где все эти босоногие кармелиты, для которых старик Фрон-де-Бёф основал Монастырь-св.-Анны, лишив наследника своего славного луга и многих тучных полей и пастбищ?.. Где теперь эти алчные псы?.. Я уверен, что они упиваюся пивом, или разъигрывают свои фарсы у смертного одра какого-нибудь презренного поселянина... А меня, наследника, основателя их аббатства, меня, за которого заведение их обязано приносить молитвы... меня... неблагодарные рабы!... допускают умереть, подобно бездомному псу на общественной площади, без исповеди, без крова!... Позвать сюда тамплиера... он монах, и может что-нибудь сделать... Но нет!.. исповедываться Бриану де-Буа-Гильберу все равно, что исповедаться дьяволу; он не заботится ни о небе, ни об аде... Я сыхал, что старые люди говорят о молитве... о молитве, произносимой собственными устами... для такой молитвы не нужно ухаживать за лжесвященником или подкупать его... Но я... я не смею!

-- Не-уже-ли Реджинальд Фрон-де-Бёф, сказал прерывистый и пискливый голос подле самой его постели: - живет для того, чтоб сказать, что он чего нибудь не смеет?

Нечистая совесть и разстроенные нервы Фрон-де-Бёфа заставили его принять голос, так странно прервавший его разговор с самим-собою, за голос одного из тех демонов, которые, по суеверному мнению того времени, окружают ложе умирающого для того, чтоб развлекать его ум и отвращать от размышлений о предметах, указывающих путь к вечному блаженству. Он содрогнулся и отворотился; но почти в ту же минуту призвал обычную решимость свою и воскликнул: - Кто здесь? Кто ты, дерзающий повторять слова мои голосом, подобным крику ночного ворона? Подойди к постели, чтоб я мог тебя видеть.

-- Я злой дух твой, Реджинальд Фрон-де-Бёф! отвечал голос.

-- Дай же мне посмотреть на тебя в телесной оболочке, если ты действительно дьявол, возразил умирающий рыцарь. - Не думай, что я испугаюсь тебя. - Клянусь вечным мраком, еслиб я только мог встретить лицом-к-лицу все ужасы, меня окружающие, как встречал - бывало земные опасности, - нц небеса, ни ад не сказали бы никогда, что я избегал борьбы!

-- Подумай о грехах твоих, Реджинальд Фрон-де-Бёф, произнес почти неземной голос: - о мятеже, грабительствах, убийствах! Кто возбуждал безнравственного Иоанна к войне против седовласого отца, против великодушного брата?

-- Кто бы ты ни был: враг, монах, или дьявол, сказал Фрон-де-Бёф: - язык твой произнес ложь! Не я возбуждал его к мятежу, не я один: было пятьдесят рыцарей и баронов, цвет средних графств; никогда еще лучшие люди не поднимали копья! Почему же я один должен отвечать за преступления, совершенные пятьюдесятью?... Лживый демон, я презираю тебя! удались, и не подходи больше к одру моему; дай мне умереть спокойно, если ты смертный; - если демон, время твое не пришло еще.

-- Спокойно не умрешь ты, повторил голос: - в самую минуту смерти, ты будешь думать об убийствах, о воплях, наполнявших этот замок, о крови, въевшейся в полы его.

-- Ты не испугаешь меня своей мелочной злобой, отвечал Фрон-де-Бёф с мрачным и принужденным смехом. - Неверный Жид... поступок мой с ним - заслуга перед небом; иначе за что же причтены были бы к лику святых те, которые обагряли руки в крови Сарацинов?... Саксонския свиньи, которых я убивал, были врагами отечества моего и законного государя. Ну, что? видишь теперь, что в моей броне нет щелей. Удалился ли ты? замолчал ли?

-- А! отвечал барон после продолжительного молчания: - если ты знаешь это, то ты действительно источник зла и всеведущ, как говорят о тебе монахи! Я думал, что эта тайна заключена в моей груди, и еще в одной только, в груди моей искусительницы, сообщницы моего преступления... Иди, оставь меня, враг! отъищи саксонскую колдунью Ульрику, которая одна может рассказать тебе то, что видели мы одни с всю... Иди, говорю тебе, к ней: она омыла раны, уложила труп и придала убитому совершенный вид человека, умершого в свое время и естественным образом... Иди к ней; она была моим демоном, гнусной искусительницей, еще гнуснейшей наградой в этом деле; пусть она, подобно мне, предмет мучения ада!

-- Она уже чувствует их, сказала Ульрика, став перед ложем Фрон-де-Бёфа: - она давно пьет из этой чаши, и вся горечь страданий уменьшилась теперь, когда я увидела, что ты разделяешь их. Не скрежещи зубами, Фрон-де-Бёф, не вращай глазами, не сжимай кулака, не обращай его ко мне с угрозой! Подобно прославленному предку твоему, приобревшему тебе имя, ты этим кулаком мог некогда разбить голову горного быка, а теперь эта рука безсильна, подобно моей!

-- Гнусная, кровожадная ведьма! сказал Фрон-де-Бёф: - ненавистная сова! так это ты пришла восхищаться развалинами, над которыми сама работала?

-- Да, Реджинальд Фрон-де-Бёф, это Ульрика! это дочь умерщвленного Торквиля Уольфгангера! это сестра убитых сыновей его! она требует у тебя и отца твоего - жилища, отца, родных, имени, чести, всего, что потеряла она чрез Фрон-де-Бёфов! Отвечай мне, если я

-- Ненавистная злодейка! этой минуты не видать тебе. - Эй! Джиль, Клемент, Эсташ, Сен-Мор, Стсфан! схватите эту проклятую колдунью и бросьте со стены вниз головой: она предала нас Саксонцам! - Эй! Сен-Мор! Клемент! где же вы, низкие предатели?

-- Зови их, зови, храбрый барон, сказала мегера с отвратительной усмешкой: - собери вокруг себя своих васаллов, осуждай ослушников на казни и заключение, но знай, мощный владыка, продолжала она, внезапно переменив голос: - ты не получишь ни ответа, ни помощи, ни повиновения от них. Слышишь ли эти ужасные звуки? (В эту минуту шум от возобновленной осады и защиты страшно раздавался со стен замка). В этом военном клике звучит падение твоего дома; кровью воздвигнутое здание власти Фрон-де-Бёфа готово разрушиться в самом основании перед врагами, наиболее им презираемыми! Саксонцы, Реджинальд, презренные Саксонцы осаждают стены твои! От-чего лежишь ты здесь, подобно отжившему оленю, когда Саксонцы идут на приступ к твоей крепости?

-- Боги и демоны! воскликнул раненный рыцарь: - о! на одно мгновение только силы, чтоб мне дотащиться до места боя и умереть прилично своему имени!

-- Не думай об этом, храбрый боец! ты не умрешь смертию воина; ты погибнешь подобно лисице в норе, около которой поселяне разложили огонь.

явилось вождями их! военный крик тамплиера и вольной дружины громко пронесется над битвою, и, клянусь честию, торжественный костер, который вознесется нашей победой, попалит тебя со всем твоим телом и костями; а я - я буду жить еще, чтоб услышать, как ты от земного пламени перешла к адскому, откуда никогда не исходил на землю воплощенный дьявол более сатанинского свойства!

-- Оставайся при этой надежде, возразила Ульрика: - пока явится пред тобой истина. Но нет! сказала она, прерывая речь свою: - ты узнаешь теперь же жребий, который вся твоя власть, сила и храбрость не в-силах отвратить, хотя он приготовлен этой слабой рукой. Замечаешь ли ты этот удушливый, горячий пар, пробивающийся уже черными струями в комнату? Не думаешь ли, что это только тьма, которая покрывает угасающий взор твой, стеснение слабеющого дыхания? Нет, Фрон-де-Бёф, здесь другая причина... Помнишь ли ты запас топлива под этой комнатой?

-- Он уже почти весь объят пламенем, сказала Ульрика с страшным равнодушием: - и скоро поднимется сигнал для предупреждения осаждающих, чтоб они напали на тех, которые будут стараться тушить пожар. Прости, Фрон-де-Бёф! Пусть Моста, Скогула и Зернебок, боги древних Саксонцев, - демоны, как ныне называют их священники, - заступят место утешителей при одре твоем, которое оставляет Ульрика! Но знай, если тебе отрадно узнать это, что Ульрика пойдет тем же мрачным путем, каким и ты, разделить казнь твою, как делила преступление. Теперь, отцеубийца, прости на веки! пусть заговорит каждый камень этих сводов, и тысячью отголосков это название поразит слух твой!

С этими словами, она оставила комнату, и Фрон-де-Бёф услышал стук тяжелого ключа, который она два раза повернула в замке наружной двери, затворившейся за нею, и лишила его таким образом всякой надежды на освобождение. В отчаянии, посреди предсмертных мук, он кликал своих служителей и союзников: - Стефан и Сен-Мор! Клемент и Джиль! я горю здесь без помощи! помогите, помогите! Верный Буа-Гильбер, храбрый де-Браси! Фрон-де-Бёф зовет вас! господин ваш, оруженосцы! союзник ваш, брат ваш по оружию... Вы безчестные, недостойные рыцари... все проклятия, постигающия предателей, да падут на ваши предательския головы за то, что вы допускаете меня умереть такой ужасной смертию!... Они не слышат меня, по могут слышать... голос мой теряется в шуме битвы... Дым клубится все гуще и гуще, огонь вырывается уже из-под пола... О, одну каплю небесного воздуха, еслиб даже она была куплена немедленным уничтожением! - И в безумном отчаянии, несчастный то соединял крики свои с криками сражавшихся, то произносил проклятия на себя, на человечество, на самое небо. - Красный огонь пробивается сквозь густой дым! восклицал он: - сатана идет на меня под знамением собственной стихии... Удались, злой дух! Я не пойду с тобой без моих товарищей... Все, все твои, все, живущие в этих стенах... Не думаешь ли ты, что Фрон-де-Бёф один пойдет? Нет, безбожный тамплиер, развратный де-Браси, Ульрика, злобная, кровожадная развратница, люди, помогавшие мне в моих предприятиях, собаки-Саксонцы и проклятые Жиды, мои пленники - все, все последуют за мною... славная евита по дороге в ад! Ха, ха, ха! - И он хохотал в изступлении, и хохот этот раздавался по сводам замка.

тебя... одна ты только, или сам адский демон могут хохотать в подобную минуту. Прочь, прочь отсюда!

Продолжать далее описание предсмертных мук отцеубийцы и безбожника было бы богохульством.