Айвенго.
Глава XXXI

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвенго. Глава XXXI (старая орфография)

ГЛАВА XXXI.

Хотя Седрик несовсем доверял обещанию Ульрики, но поспешил сообщить его Черному-Рыцарю и Локслею. Они обрадовались, что в крепости у них есть союзник, который в крайнем случае может доставить средства к занятию замка, и тотчас решили с Саксонцем, что какие бы ни встретились затруднения, приступ оставался единственным путем к освобождению пленников, находившихся теперь в руках жестокого Фрон-де-Бёфа.

-- В опасности царственная кровь Альфреда! сказал Седрик.

-- И честь благородной дамы, прибавил Черный-Рыцарь.

-- Клянусь святым Христофором и своей перевязью, сказал храбрый йомен: - еслиб дело шло об одном только освобождении этого бедняка, верного Уамбы, я и тогда скорее бросился бы во всякую опасность, чем допустить, чтоб хоть один волос упал с головы его.

-- Я то же бы сделал, сказал монах. - Да, сэры! я думаю, и вы понимаете меня, сэры, что дурак, который свободен от греха и мастер своего дела, может придать вкус и благовоние чаше вина так же, как ломоть ветчины... говорю вам, братия, такой дурак найдет всегда благочестивого клерка для молитвы, или для битвы за него, пока я могу отслужить обедню, или поднять бердыш.

И с этим словом он начал вертеть над головой своей тяжелый бердыш так же непринужденно, как маленький пастух поднимает свой легкий посох.

-- Истинно-святой клерк! сказал Черный-Рыцарь: - истинно говоришь ты не хуже самого святого Дунстана. Теперь, добрый Локслей, не предоставить ли нам распоряжение осадой благородному Седрику?

-- Я не возьмусь за это, возразил Седрик: - потому-что никогда не учился брать или отстаивать эти разбойничьи вертепы, которые Норманы воздвигли в земле стенаний... Я буду сражаться в первых рядах; но моим честным соседям известно, что я неопытен в деле войны или осаждения крепостей.

-- Если так, сказал Локслей: - я готов принять на себя начальство над стрелками; и повесьте меня на собственном моем сборном дереве, если неприятели покажутся на стенах, и на них не полетит столько же стрел, сколько бывает гвоздичек на праздничном окороке о Рождестве.

-- Славно сказано! храбрый йомен, отвечал Черный-Рыцар: - если жь меня сочтут достойным доверенности в этом случае, и между этими храбрыми людьми найдутся охотники, готовые следовать за честным английским рыцарем, каковым я смело могу назвать себя, то я готов вести их на эти стены и употреблю все искусство, приобретенное опытностию.

Разделив таким образом начальство, предводители двинулись на приступ, следствия которого известны уже читателю.

для внезапной вылазки и возвращения потерянного ими укрепления; этого в особенности желал избежать рыцарь, зная, что люди, находившиеся под его начальством, были вольница нестройная, неопытная, худо вооруженная, непривыкшая к военной дисциплине; следственно, при внезапном нападения, они должны были иметь на своей стороне значительную невыгоду против старых норманских рыцарей, вполне снабженных наступательным и оборонительным оружием, - знал так же, что последние могли противопоставить ревности и отважности осаждающих всю уверенность, почерпаемую в полном сознании военной дисциплины и привычке действовать оружием.

Время роздыха рыцарь употребил на устроение некоторого рода пловучого моста, или длинного плота, посредством которого надеялся переправиться чрез ров, не смотря на сопротивление неприятеля. Это не могло окончиться скоро; но предводители не унывали, потому-что Ульрика могла, в-продолжении этой остановки дейстия, привести в исполнение обещанную помощь, какова бы ни была она.

Когда плоть был окончен, Черный-Рыцарь обратился к осаждающим с следующими словами: - Нам нечего ждать более, друзья мои; солнце склоняется к западу, а у меня на руках есть дела, непозволяющия пробыть с вами следующий день. Сверх-того, только чудо может помешать коннице выступить против нас из Йорка, если мы не совершим немедленно своего предприятия. И так, пусть один из вас идет к Локслею и скажет, чтоб он начинал стрелять на противоположной стороне замка и двинулся вперед, как-будто для нападения, а вы., верные сердца английския, останьтесь при мне и будьте готовы переправиться на плоту чрез ров, как-скоро ворота с нашей стороны отворятся. Следуйте смело за мною, и помогите мне сделать пролом в воротах главной стены. Если некоторым не нравится это предприятие, или вооружение для него кажется слишком-слабым, пусть те взойдут на наружное укрепление, приложат луки свои к уху и встретят выстрелами всякое покушение разставить людей по крепостному валу. Благородный Седрик, не хочешь ли ты принять начальство над остающимися?

-- Нет, клянусь душой, господа! сказал Саксонец: - вождем я не могу быть; но пусть буду проклят от потомства своего, если не пойду вперед повсюду, куда ты назначишь. Дело собственно мое, и мне следует идти впереди всех.

-- Но подумай, благородный Саксонец, на тебе нет ни панциря, - ничего, кроме этого легкого шлема, маленького щита и меча.

-- Тем лучше! мне легче будет взобраться на стены. И, извини хвастовство мое, сэр рыцарь, ты увидишь ныньче обнаженную грудь Саксонца, так же смело выставленную в битве, как Норман выставляет свою, покрытую стальной броней.

-- Так во имя Бога, сказал рыцарь: - отворяйте ворота и бросьте пловучий мост.

Ворота, ведшия от внутренней стены барбиканы ко рву и лежавшия прямо против крайних ворот в главной стене, внезапно отворились; живой мост был спущен и скоро разсек воды, протянувшись от замка до наружного укрепления и образовав собою скользкую, ненадежную переправу, где только два человека могли поместиться рядом для переправы чрез ров. Зная, как важно нападение на неприятеля в-расплох, Черный-Рыцарь, и в-след за ним Седрик, бросились на мост и достигли противоположного берега. Здесь начал он ударами секиры громить ворота замка, будучи защищен от выстрелов и камней, бросаемых осажденными, отчасти развалинами прежнего подъемного моста, который тамплиер разрушил при отступлении из барбикана, оставив переводы этого моста прикрепленными к верхней части ворот. Люди, последовавшие за рыцарем, не имели подобной защиты; двое были тотчас убиты выстрелами из дарана, другие двое упали в ров, остальные ушли назад в барбикану.

Положение Седрика и Черного-Рыцаря было теперь очень-опасно и было бы еще опаснее без неутомимых усилий стрелков в барбакане, которые не переставали метать стрелы свои в стены, частию отвлекая таким-образом внимание находившихся там людей, а частию удаляя от двух предводителей своих тучу камней и стрел, которыми иначе они могли бы быть засыпаны. Не смотря на то, опасность положения их была еще весьма-велика и увеличивалась с каждым мгновением.

-- Стыд всем вам! кричал де-Браси окружавшим его воинам: - называетесь стрелками, а допускаете этих двух собак держаться под стенами замка? - Срывайте камни со стен, если нельзя сделать ничего лучше... давайте сюда пики, рычаги, опрокиньте этот огромный торчок! - он показывал на большое каменное изваяние, выдавшееся вперед с парапета.

В эту минуту, осаждающие увидело на углу башни красный флаг, о котором Ульрика говорила Седрику. Неустрашимый йомен Локслей первый заметил его, при переходе к внешнему укреплению, куда спешил, нетерпеливо желая видеть успех осады.

-- Святый Георгий! кричал он: - веселый Георгий английский!... на приступ, храбрые йомены!... За чем оставляете вы доброго рыцаря и благородного Седрика биться одних у ворот?... К делу, безумный монах! покажи, что ты можешь сражаться за свои четки! сюда, храбрые йомены!... Замок наш, у нас есть там друзья... Посмотрите на этот фляг: это условленный сигнал... Торквильстон наш!... Подумайте о чести, подумайте о добыче... Одно только усилие - и крепость наша!

С этими словами, он натянул лук и послал стрелу прямо в грудь одного воина, который, под предводительством де-Браси. старался отделить огромный камень от одного из зубцов стены, чтоб сбросить его на головы Седрику и Черному-Рыцарю. Другой взял из рук умирающого лом и поднял его, чтоб отвалить камень, но простреленный сам в голову упал замертво со стены в ров. Товарищи их оробели, потому-что не было, казалось, вооружения, которое могло бы устоять пред губительными выстрелами этого ужасного противника.

-- Вы отступаете назад, низкие трусы? сказал де-Браси: - Montjoie Saint Denis! Подайте мне лом!

И, поспешно схватив лом, он сам принялся за надсеченный камень, который, будучи сброшен, мог своею тяжестию не только уничтожить остатки подъемного моста, служившие прикрытием двум воинам, начавшим приступ, но даже потопить досчатый плот, по которому перешли они. Все видели опасность, и отважнейший из них - неустрашимый монах колебался, ставя ногу на подмостки. Три стрелы были пущены Локслеем в де-Браси, и все три отскочили от его непроницаемой брони.

-- Проклятый испанский панцырь! сказал Локслей: - еслиб английский оружейник ковал тебя, эти стрелы пробили бы тебя как шелковую ткань. Потом он начал кричать: - Товарищи! друзья! благородный Седрик! назад, дайте скатиться камням!

Его голос терялся неслышимый, цотому-что шум, производимый ударами самого рыцаря по воротам, мог заглушить двадцать воинских труб. Правда, верный Гурт бросился вперед на досчатой мост, чтоб предупредить Седрика о грозящем ему жребии, или разделить его участь; но массивный камень колебался уже, и де-Браси, продолжавший работать над ним, готов был спустить его, как вдруг голос тамплиера, раздавшийся у самых ушей рыцаря, остановил его работу.

-- Все погибло, де-Браси, замок горит!

-- Ты с ума сошел! возразил рыцарь.

-- Западная сторона вся охвачена пламенем. Я тщетно силился потушить его.

-- Праведные небожители! сказал де-Браси: - научите, что делать? Обещаю в. дар святому Николаю лиможскому подсвечник из чистого золота.

-- Оставь свои обеты, - сказал тамплиер: - и слушай меня. Выведи своих людей как-будто для вылазки; отвори задния ворота. Тут на плоту стоят только два человека, - столкни их в ров и переправься к барбикану. Я выеду в главные ворота и нападу на барбикан с внешней стороны; если нам удастся возвратить этот пост, будь уверен, мы удержимся до-тех-пор, пока подоспеет к нам помощь, или, по-крайней-мере, пока они предложат нам честные условия.

-- Мысль хороша, сказал де-Браси; - я сделаю свое дело... Тамплиер, ты не изменишь мне?

-- Вот моя рука и перчатка! сказал Буа-Гильбер. - Но, ради Бога, не теряй времени!

Де-Браси созвал немедленно своих людей и устремился к задним воротам, которые в ту же минуту отворились по его приказанию. Но едва исполнили это, сокрушительная сила Черного-Рыцаря проложила уже путь в крепость, не смотря на сопротивление де-Браси и его спутников. Два человека из передовых убиты, а прочие отступили, не смотря на все усилия предводителей удержать их.

-- Собаки! кричал де-Браси: - не-уже-ли вы допустите двух человек овладеть единственным путем к нашему спасению?

-- Это дьявол! сказал один старый ратник, уклоняясь от удара своего черного противника.

-- А еслиб даже дьявол, возразил де-Браси: - не-уже-ли ты побежишь от него в отверстую пасть ада? Замок горит за нами, злодеи! Пусть отчаяние придаст вам мужества, или пустите меня вперед! Я сам сражусь с этим рыцарем.

И со всею рыцарскою твердостью, со всею отвагою поддержал де-Браси в этот день знаменитость, приобретенную им посреди междоусобных войн того смутного времени. Своды лежавшей за воротами галереи, где два страшные противника сразились в рукопашном бою, потрясались от яростных ударов, которые наносили они друг другу - де-Браси мечом, Черный-Рыцарь тяжелою секирою. Наконец, над шлемом Нормана разразился такой удар, что он упал на помост, не смотря на то, что сила этого удара была отражена щитом его, без чего де-Браси остался бы навеки недвижим.

-- Сдайся, де-Браси! сказал Черный-Рыцарь, наступив на него и держа над решеткою его шлема роковой кинжал, которым рыцари оканчивали жизнь врагов своих (и который называли "кинжалом милосердия"): - сдайся, Мориц де-Браси, с помощию и без помощи; а не то умрешь на месте.

-- Не сдамся, возразил де-Браси слабым голосом: - неизвестному победителю. Скажи мне свое имя, или делай со мной что хочешь... Пусть не говорят, что Мориц де-Браси был пленником безъименного бродяги.

Черный-Рыцарь шепнул что-то на ухо побежденному.

-- Сдаюсь на честное слово с помощию и без помощи, отвечал Норман, - и, вместо мрачного, решительного упорства, в голосе его отразилась глубокая покорность, хотя и смешанная с скорбию.

-- Ступай в барбикан, сказал победитель повелительно: - и жди там моих дальнейших приказаний.

-- Позволь мне прежде сказать нечто очень-важное для тебя. Уильфрид Айвенго ранен и в плену; ему предстоит гибель в горящем замке, если не будет подана немедленно помощь.

-- Уильфрид Айвенго! пленник, на краю гибели!... Жизнь всех находящихся в зимке будет мздою, если сгорит хоть один волос на голове его. - Покажи мне его комнату!

-- Взойди на ту круглую лестницу, отвечал де-Браси: - она ведет к его комнате. Приймешь ли ты меня в путеводители? прибавил он почтительно.

-- Нет. Иди в барбикан и там жди моих приказаний. Я не доверяю тебе, де-Браси!

В-продолжение этого боя и краткого разговора, за ним последовавшого, Седрик с отрядом людей, между которыми отличался монах, перешел по мосту, лишь-только увидел, что ворота отворены, и гнал назад смущенных и оробевших людей де-Браси, из которых иные просили пощады, другие тщетно сопротивлялись; большая часть устремилась на площадку замка. Де-Браси сам поднялся с земли и бросил грустный взгляд на своего победителя. - Он не доверяет мне! повторил он: - да заслужил ли я его доверенность? Потом, подняв с земли меч, снял в знак покорности шлем и, направив путь к барбикану, отдал меч Локслею, которого встретил на дороге.

Огонь все увеличивался, и скоро признаки пожара показались в комнате, где лежал Айвенго под надзором и попечением Ревекки. Шум битвы пробудил его от краткого сна. Ревекка, которая, для удовлетворения тревожного желания рыцаря, стала снова к окну, чтоб наблюдать и рассказывать ему ход осады, не могла уже несколько времена разсмотреть ничего по причине густого и удушливого воздуха. Наконец, клубы дыма, проникшие в комнату, оглушительные требования воды, покрывавшия даже гром битвы, открыли им весь ужас новой опасности.

-- Замок горит! сказала Ревекка: - горит! Что сделаем мы для нашего спасения?

-- Я не побегу, отвечала Еврейка: - мы будем спасены, или погибнем вместе. И еще, великий Боже! отец мой, отец мой... что будет с ним?

В эту минуту дверь комнаты отворилась, и явился тамплиер... Вид его был ужасен; светлые доспехи его были все избиты и окровавлены, а перья на шлеме частию вырваны, частию обгорели. - Я нашел тебя, сказал он Ревекке: - ты увидишь, как держу я слово делить с тобой и радость и горе... Здесь один только путь к спасению; я пробился сквозь сотни опасностей, чтоб показать тебе его... пойдем, следуй немедленно за мною! {Автору кажется, что это место есть подражание явлению Филидаспа пред Монданой, когда Вавилон горит, и он предлагает извлечь ее из пламени. Но похищение, если оно тут есть, было бы слишком-жестоко наказано, когда бы пришлось отъискивать образец этого подражания в безчисленных томах "Великого Кира".}

-- Одна, отвечала Ревекка: - я не последую за тобою. Если женщина произвела тебя на свет... если есть в тебе хоть искра человеколюбия... если сердце твое не так же твердо, как сталь, под которою оно бьется, - спася моего престарелого отца, спаси этого раненного рыцаря!

-- Рыцаря? отвечал тамплиер с свойственным ему хладнокровием. - Рыцарь, Ревекка, должен сам встречать удары судьбы своей, в каком бы виде она ни являлась ему - в мече или в огне... А кому дело до того, что станется с Жидом?

-- Безчеловечный волн, скорее погибну в пламени, чем соглашусь принять жизнь от тебя!

-- Тебе не позволят выбирать, Ревекка... ты раз восторжествовала надо мною, но ни одному смертному не удастся этого дважды!

С этими словами, он схватил испуганную девушку, огласившую воздух своими воплями, и вынес ее на руках из комнаты, не обращая внимания ни на крики её, ни на угрозы и ругательства, которыми осыпал его Айвенго. - Собака тамплиер!... поношение своего ордена!... оставь девушку! Предатель Буа-Гильбер, я, Айвенго, повелеваю тебе!... Изверг, я вырву сердце из груди твоей!

-- Я отъискал тебя только по звуку твоих восклицаний, Уильфрид! сказал Черный-Рыцарь, вошедший в эту минуту в комнату.

-- Когда прийдет их очередь, отвечал Рыцарь-Замка: - но твоя будет первая.

И; схватив Айвенго, он понес его так же легко, как тамплиер Ревекку, бросился с ним к воротам и, передав свою ношу двум йоменам, возвратился в замок спасать других пленников.

Одна башня стояла теперь вся в огне, и пламя с яростию пробовалось в окна её и амбразуры. Но в некоторых частях, значительная толщина стен и потолок, укрепленный на сводах, сопротивлялись еще успехам пожара; за то здесь свирепствовала ярость человека едва-ли не сильнее губительной стихии, ибо осаждающие преследовали защитников замка из одной комнаты в другую, утоляя в их крови жажду мести, давно наполнявшую сердца их против воинов тирана Фрон-де-Бёфа. Большая часть гарнизона сопротивлялась до последней крайности, немногие просили пощады... ни один не получил её! Воздух оглашался воплями и стуком оружия - полы обагрялись кровию умерших и умирающих...

Посреди этого смятения, Седрик искал Роуэну, между-тем, как верный Гурт, следуя неотступно за ним между сражавшимися, забывал себя, употребляя все возможные усилия для отвращения ударов, направленных против его господина. Благородному Саксонцу удалось добраться до комнаты своей питомицы в то самое время, когда она, отказавшись от всякой надежды на спасение, сидела в тревожном ожидании неминуемой смерти и болезненно прижимала к груди своей распятие. Он поручил Гурту проводить ее в барбикан, куда дорога, очищенная теперь от неприятелей, была также в стороне от пожара. Потом благородный Седрик поспешил отъискивать друга своего, Адельстана, решившись, какая бы ни была личная для него опасность, спасти эту послединюю отрасль королей саксонских. Но прежде, чем он достиг до старой залы, в которой и сам был пленником, изобретательному гению Уамбы удалось освободить себя и товарища своих бедствий.

возгласы делал он еще страшнее, ударяя одну о другую две или три ржавые кольчуги, которые разбросаны были по полу.

Часовой, стоявший в крайней или передней комнате и прежде уже встревоженный, сильно испугался, услыша крики Уамбы, и, оставя дверь отворенною, побежал сказать тамплиеру, что враги заняли и старую залу. В это время, пленники свободно могли выйдти в переднюю комнату, а отсюда на двор замка, который сделался последним местом боя. Здесь бился гордый тамплиер на коне, окруженный частию конных и пеших воинов, присоединившихся к знаменитому вождю своему, чтоб сделать последнее усилие к спасению жизни и воспользоваться остающеюся возможностию отступить. По знаку его, опустился подъемный мост; но пробраться было невозможно, потому-что как скоро стрелки, до-сих-пор тревожившие замок только с этой стороны, заметили огонь и опущенный мост, то столпились у входа, как для того, чтоб не допускать гарнизон к побегу, так и для сбережения добычи, прежде, чем пламя совершенно охватит замок. С другой стороны, часть осаждающих, вошедших в задния ворота, проходила теперь на двор замка и с яростию стремилась на остальных неприятелей, которые таким-образом были в одно время стеснены с обеих сторон. Но, возбуждаемые отчаянием и примером непоколебимого начальника, остальные защитники замка сражались с величайшим мужеством, и, будучи хорошо вооружены, несколько раз принуждали осаждающих отступать, не смотря на незначительное число свое. Ревекка, посаженная на лошадь к одному из сарацинских невольников тамплиера, находилась в средине небольшого отряда, и Буа-Гильбер, не смотря на все смятение сечи, не терял её ни на минуту из вида. Несколько раз подъезжал он к ней, и, забывая личные опасности, прикрывал только ее своим треугольным стальным щитом; потом, удаляясь от нея, испускал свой военный крик, устремлялся вперед, поражал ближайших к себе врагов, и снова возвращался к коню Ревекки.

Адельстан, который, как известно читателю, был ленив, но не робок, заметив женщину, столь ревностно защищаемую тамплиером, не усомнился, что это была Роуэна, и что рыцарь увозил ее, не смотря на её сопротивление.

-- Клянусь душой святого Эдуарда, сказал он: - я освобожу ее от этого высокомерного рыцаря, и убью его собственной рукой своей!

-- Подумайте, что вы делаете! закричал Уамба: - торопливая рука хватает лягушку вместо рыбы... клянусь своим колпаком, это не лэди Роуэна... посмотрите только на её длинные черные волосы!... И если вы не умеете отличить черного от белого, то можете идти, но я не товарищ вам... не дам переломать костей своих Бог-весть за кого... Да вы же еще без бранных доспехов... подумайте, может ли шелковая шапка устоять против стального лезвия... Нет, кому охота в воду, пусть тот и топится... высокоименитый Адельстан! - В заключение он выпустил из рук тунику Саксонца, за которую до-сих-пор держался.

Схватить с земли булаву, лежавшую подле одного умирающого, из руки которого она только-что выпала, броситься на отряд тамплиера и разсыпать удары один за другим вправо и влево, оставляя за каждыми по убитому, было для адельстановой силы, возбужденной необычайной яростью, делом одной минуты. Скоро он очутился в двух шагах от Буа-Гильбера, которого вызывал всею силою своего голоса.

-- Собака! сказал тамплиер, скрежеща зубами: - я научу тебя произносить хулы на святой орден храма сионского! - и с этими словами, повернув коня несколько в сторону и сделав полоборота прямо к Саксонцу, он приподнялся на стременах так, чтоб вполне воспользоваться обратным движением лошади, и нанес страшный удар Адельстану в голову.

отвратить удар, и потом, коснувшись головы, повергло его на землю.

-- А! Beau-séant! воскликнул Буа-Гильбер: - так да погибнут все противники рыцарей-храма! - Пользуясь смятением, которое произвело падение Адельстана, и с криком: "Кто хочет спастись, следуй за мной!" он устремился чрез подъемный мост, разсеяв стрелков, встретившихся ему на пути. За ним последовали его Сарацины и пять или шесть всадников. Отступление тамплиера сделалось опасно от множества стрел, направленных против него и его отряда; но это не помешало ему проскакать прямо к барбикану, который, по его предположению, легко мог быть в руках де-Браси.

-- Де-Браси! де-Браси! кричал он: - здесь ли ты?

-- Не могу ли освободить тебя?

-- Нет; я сдался на честное слово и хочу быть верен своему славу. Спасайся сам... сокол выпущен из клетки... положи море границею между собою и Англиею... более не смею сказать ничего!

-- Хорошо, если ты хочешь оставаться здесь, отвечал тамплиер: - но помни, что мое слово и рука свободны. Где бы соколы ни летали, я думаю, что стены прецептории Темпльстоу будут мне надежным убежищем, и там я буду как цаиля в гнезде своем.

Сказав это, он поскакал в сопровождении людей своих.

замка, когда Ульрика, зажегшая его, явилась на башне в виде одной из древних-Фурий, воспевая боевую песню, подобную тем, которые в минувшия времена распевались на поле битвы скальдами саксонскими, тогда еще язычниками. Её длинные, распущенные седые волосы низпадали с непокрытой головы; упоение удовлетворенной мести смешивалось в глазах её с огнем изступления; она держала в руке прялку и махала ею будто одна из роковых сестер, которые прядут и обрезывают нить человеческой жизни. Предание сохранило несколько диких строф из этого варварского гимна, который она безпорядочно пела посреди пламени и кровопролития:

1.

"Точите светлую сталь, сыны Белого-Дракона! зажигай факел, дочь Генгиста! сталь блестит не для взрезывания мяса на пиршестве. Она тверда, широка и остро выточена; факел не направляется в брачный покой: он испускает серный запах и горит синим огнем. Точите сталь, - ворон нарекает! зажигайте факел, - Зернебок взывает! Точите сталь, сыны Дракона! зажигай факел, дочь Генгиста!

2.

"Черная туча спустилась на замок тана; орел пронзительно крикнул - он мчится на хребте её. Не испускай воплей, седой всадник черной тучи, трапеза тебе готова! девы Валгаллы смотрят вдаль, племя Генгиста пришлет им гостей. Распустите свои черные косы, девы Валгаллы! бейте радостно в громкие кимвалы! многия гордые стопы, многия головы, осененные шлемами, направлены к жилищам нашим.

3.

"Мрачно сошел вечер на замок тана; черные тучи сбираются окрест; скоро побагровеют оне, как кровь храброго! Истребитель лесов отрясет на них красный гребень свой. Он, светлый истребитель городов, всюду распускает свое пламенное знамя, красное, широкое, мрачное, над рядами храбрых; его веселье - стук мечей и щитов; он любит лизать струящуюся кровь, когда она еще теплая точится из раны!

4.

"Все погибает! шлем разсечен мечом; твердые доспехи пробиты копьем; огонь пожирает жилища царей, потоки пламени низвергают крепостные валы. Все гибнет! погибло племя Генгиста, не стало имени ГорзыИ Не бегите от своего жребия, сыны меча! пусть ваши лезвия пьют кровь как вино; пируйте за трапезой битвы, при свете пылающих замков! Сильны мечи ваши и тепла кровь; не щадите никого из жалости или страха, ибо для мести один только час; и сильная ненависть должна умереть! Я также должна погибнуть {Прим. к главе XXXI: }!"

Воздымавшееся пламя одолело теперь все препятствия и поднялось к вечерним облакам, подобно огромному пылающему костру, свет которого далеко разлился по окрестностям. Башня низвергалась за башнею с горящими потолками и стропилами, и сражающиеся удалились с площадки замка. Побежденные, оставшиеся в самом малом числе, разсеялись и старались скрыться в соседнем лесу. Победители смотрели с изумлением и не без ужаса на пожар, от которого их собственные ряды и доспехи приняли цвет мрачно-красноватый. Безумная фигура Саксонки Ульрики долго была видна с возвышения, на которое она взобралась и стояла размахивая руками, как-будто царица, властвующая над пожаром, ею произведенном. Наконец, башня рушилась с страшным треском, и она погибла в пламени, пожравшем её мучителя.

В страшном молчании ужаса замерло каждое движение, каждый звук вооруженных зрителей; и несколько минут ни одна рука не шевелилась иначе, как для знамения креста. Потом раздался голос Локслея: - Ликуйте, товарищи! вертеп тирана исчез! пусть каждый несет добычу к нашему избранному сборному дереву в Гартгилль-уальк; там, на разсвете дня, мы учиним праведный дележ между своими, равно как и достойными сподвижниками нашими в этом великом подвиге мщения.

ПРИМЕЧАНИЕ К ГЛАВЕ XXXI.

Антикварий тотчас заметит в этих строфах желание подражать древней поэзии скальдов-менестрелей древней Скандинавии, - племя, которое так удачно обозначено поэтом-лауреатом:

"Строгие в приговорах, терпеливые в страданиях, они сме ются при виде смерти."

Поэзия Англо-Саксов, после принятия ими христианской веры и постепенного водворения цивилизации, получила иной, более-кроткий характер; но в обстоятельствах Ульрики легко можно предположить, что она возвратилась к диким напевам, одушевлявшим её предков во время язычества и неукротимой жестокости.