Айвенго.
Глава XXXII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвенго. Глава XXXII (старая орфография)

ГЛАВА XXXII.

Дневной свет начинал пробиваться сквозь ветви дубового леса, и эти зеленые ветви заблистали жемчужной росой. Лань повела своего молодого сына из-под крова высокой чащи дерев в более-открытые места, и ни один охотник еще не появлялся для преграждения дороги стройному оленю, который шел вперед, как вожатый рогатого стада.

Браконьеры собрались около сборного дерева в Гартгилльуальке, где провели ночь, занятые подкреплением сил своих после трудной осады, - одни посредством вина, другие предаваясь сну, многие слушая и рассказывая происшествия дня и делая смету добычи, которую успех их предоставил, в распоряжение их начальника.

И в-самом-деле, добыча была значительна, потому-что, не смотря на множество сгоревших вещей, большое количество посуды, богатых вооружений и пышных одежд спасено было усердием неустрашимой вольницы, которая не останавливалась ни пред какой опасностью, если имела в виду подобную награду. Но так строги были постановления их братства, что никто не подумал присвоить себе что-нибудь из общого достояния; все приобретенное находилось в распоряжении начальника.

Сборным местом был старый дуб, - не тот, к которому Локслей привел Гурта и Уамбу в первой части нашего повествования, но другой, находившийся в центре лесного амфитеатра, на разстоянии полу-мили от разрушенного замка Торкуильстона. Здесь сидел Локслей на дерновом троне, устроенном под тению густых ветвей огромного дуба; вокруг него собрались лесные его подданные. Он указал Черному-Рыцарю место на право от себя, а Седрику на лево.

-- Извините мою вольность, благородный сэр, сказал он: - но в этих полянах я монарх; оне составляют мое царство, и дикие мои подданные потеряли бы уважение к моей власти, еслиб, посреди собственных своих владений, я уступил место кому-нибудь из смертных. Теперь, господа, кто видел нашего капеллана? где наш веселый монах?.. Христианам следует начинать молитвою утро, назначенное для деятельности.

Никто не видал клерка копменгорстского.

-- Бог да помилует нас! продолжал Локслей: - я уверен, что веселый монах засиделся где-нибудь за бутылкой. Кто видел его после взятия замка?

-- Я видел, отвечал Мельник: - когда он старался выломать дверь погреба, призывая в свидетели всех святых календаря, что попробует гасконския вина Фрон-де-Бёфа.

-- Я опасаюсь, что святые, сколько их ни есть, сказал Локслей: - не помешали ему просидеть за бутылкой до-тех-пор, пока замок на него обрушился!.. Ступай, Мельник, возьми с собой несколько человек, осмотри место, где в последний раз ты видел его... лей изо рва воду на горящия развалины... я разберу их по камню прежде, чем лишусь веселого своего отшельника.

-- Между-тем, займемся делом, сказал Локслей. - Как-скоро слух о нашем подвиге разнесется, люди де-Браси, Мальвуазена и других союзников Фрон-де-Бёфа поднимутся на ноги; не худо бы для безопасности убраться от этих соседей. Благородный Седрик! прибавил он, обращаясь к Саксонцу: - добыча разделена на две части; избери ту, которая больше нравятся тебе для награждения людей твоих, участвовавших в этом деле.

-- Добрый йомен, отвечал Седрик: - сердце мое отягчено скорбию. Не стало благородного Адельстана-Конингсборгского - последней отрасли святого Исповедника! С ним невозвратно погибла вся надежда! эта кровь потушила искру, которую не зажжет вновь дыхание человеческое! Люди мои, за исключением немногих, при мне находящихся, ждут моего прибытия для перенесения благородных останков в последнюю обитель. Лэди Роуэна желает возвратиться в Ротервуд, и для этого ей нужен достаточный конвой. Я и прежде еще оставил бы это место, но ждал... не раздела добычи, потому-что видит Бог и святой Уитольд! ни я, никто из моих не тронет ничего, даже на один марк, - я ждал только минуты изъявить благодарность свою тебе и твоим храбрым йоменам за жизнь и честь, спасенные вами.

-- Но мы сделали только половину дела, сказал предводитель вольницы: - по-крайней-мере, возьми то из добычи, что нужно для награждения твоих соседей и подчиненных.

-- Я довольно богат, и могу вознаградить их из собственного своего имущества, возразил Седрик.

-- А некоторые, сказал Уамба: - имели благоразумие наградить сами себя; не все ушли с пустыми руками. Мы не все носим пестрое платье.

-- Пусть пользуются взятым, сказал Локслей: - наши законы не связывают никого, кроме нас-самих.

-- А ты, мой добрый Уамба, сказал Седрик, обращаясь к шуту и обнимая его: - как могу наградить тебя? ты не устрашился понести цепи и смерть вместо меня? Все покинули меня, а бедный шут один оставался мне верен...

При этих словах, на глазах сурового тана задрожала слеза, дань чувствительности, которую не вызвала самая смерть Адельстана; но в полу-инстинктивной привязанности этого простолюдина было нечто такое, что подействовало на него более самого горя.

-- Нет, сказал шут, уклоняясь от ласк своего господина: - если вы будете платить за мою услугу водою ваших глаз, шуту прийдется также плакать, и тогда что-же будет с моим званием?.. Но, дядя, если вы действительно хотите одолжить меня, - простите, прошу вас, моего товарища Гурта, который, похитив неделю из вашей службы, отдал ее вашему сыну.

-- Простить его! воскликнул Седрик: - я вместе и прощу и награжу его. Преклони колено, Гурт!

В то же мгновение, свинопас был у ног своего господина.

-- Ты не будешь более Theow and Esne {Раб и крепостной (Theow and Esne).}, сказал Седрик, тронув его тростью: - ты будешь Folkfree and Sacless {Вольный по закону (Folkfree and Sacless.).} в городе и вне города, в лесу и в поле. Даю тебе участок земли в моих уальбрумских владениях от имени моего и моих наследников, тебе и твоим наследникам, отныне и на веки, и да падет проклятие Божие на главу того, кто учинит противное сказанному мною!

Сделавшись из раба свободным и владетелем земли, Гурт поднялся на ноги и вспрыгнул два раза почти на высоту своего роста.

-- Кузнеца и пилу! закричал он: - прочь ошейник с шеи свободного человека!.. Благородный господин! дар ваш удвоивает силы мои, и я вдвойне буду стоять за вас! В груди моей вольное сердце... я человек новый для себя и всего меня окружающого... Эй, Фангс! продолжал он, - ибо верная собака, видя своего хозяина в таком восторге, начала прыгать вокруг его для выражения своего сочувствия: - узнаёшь ли ты еще своего хозяина?

-- По-истине, скорей забуду себя самого, чем тебя, верный товарищ, отвечал Гурт: - и еслиб свобода годилась для тебя, Уамба, господин наш не лишил бы и тебя этого дара.

-- Нет, я и не думаю завидовать тебе, брат Гурт; раб сидит у очага, когда свободный человек должен идти на поле битвы... А что говорит Олдгельм Мальмсборийский? "Лучше быть дураком на пиру, чем мудрецом на войне".

Тут раздался конский топот, и вслед за ним явилась лэди Роуэна, окруженная множеством всадников и еще большим числом пеших, которые весело махали своими пиками и бердышами, радуясь её освобождению. Сама она, богато одетая, ехала на караковом иноходце с прежним величием в осанке, которое снова к ней возвратилось; в ней заметна была небольшая бледность, свидетельствовавшая о перенесенных ею страданиях. На прекрасном челе её, еще отуманенном грустию, заметна была, однакожь, оживающая надежда на будущее, равно как полная признательность за освобождение: она знала, что Айвенго был в безопасности, знала, что Адельстан умер. Уверенность в первом наполняла сердце её чистейшею радостию, и хотя последнее обстоятельство не приводило её в восторг, - извинительно, однакожь, что она чувствовала вполне выгоду освобождения от дальнейших гонений по поводу единственного предмета, возбуждавшого всегда противоречия со стороны опекуна её, Седрика.

Когда Роуэна подъехала к месту, занятому Локслеем, отважный йомен и все его окружавшие встали, как-будто по общему инстинкту вежливости. Щеки её покрылись румянцем, когда, сделав приятное движение рукой и поклонившись так низко, что прекрасные распущенные косы её смешались на минуту с гривою лошади, она в немногих, но сильных словах выразила признательность Локслею и другим своим избавителям. - Бог да благословит и наградит вас за храбрость, с которою вы подвергались опасности для спасения угнетенных! Если кто-нибудь из вас будет терпеть голод, вспомните, что у Роуэны есть пища; если будете жаждать, у нея найдется для вас несколько бочек вина и пива; а если Норманы вытеснят вас из этих мест, Роуэна владеет лесом, ей-собственно принадлежащем, где храбрые избавители её могут охотиться на свободе, и никогда охотника не спросят, чьею стрелою убита лань.

-- Благодарю, прекрасная лэди, сказал Локслей: - благодарю за товарищей и за себя; но спасение ваше заключает уже само в себе нашу награду. Мы совершаем в лесах много дел, противных законам, а избавление лэди Роуэны может быть принято очистительным подвигом.

Снова поклонившись с своей лошади, Роуэна повернула ее, чтоб удалиться; но, остановясь на минуту, в то время, как Седрик, который должен был ехать с пою, также откланивался йоменам, она нечаянно увидела себя подле пленника де-Браси. Он стоял под деревом в глубоком раздумьи, с сложенными на груди руками, и Роуэна надеялась проехать мимо не будучи от него замеченной. Но он поднял глаза, и когда увидел ее пред собою, яркая краска стыда покрыла прекрасное лицо его. С минуту он стоял в нерешимости; потом, выступив вперед, взял её лошадь за узду и преклонил колено.

-- Удостоит ли лэди Роуэна бросить взгляд на пленного рыцаря... на униженного воина?

-- Сэр рыцарь! в предприятиях, подобных вашему, настоящее безчестие заключается не в неудачах, а в успехе.

-- Победа должна смягчить сердце; дайте мне услышать только, что лэди Роуэна прощает насилие, в которое вовлекла меня несчастная страсть, и вы увидите, что де-Браси умеет служить ей путем более-благородным.

-- Я прощаю вас, сэр-рыцарь, как христианка.

-- Это значит, сказал Уамба: - что она не прощает его совсем.

-- Но я не могу простить бедствий и опустошения, причиненных вашим безумием, продолжала Роуэна.

-- Выпусти повод лэди, сказал Седрик подъезжая: - клянусь светом солнца, освещающого нас, что еслиб не боялся стыда, я пригвоздил бы тебя к земле копьем своим... Но будь уверен, что ты дорого заплатишь за участие, которое принимал в этом гнусном деле.

-- Обращающий угрозы свои к пленнику может грозить безопасно, сказал де-Браси: - но Саксонцу не известна вежливость...

Перед отъездом, Седрик изъявил свою благодарность в-особенности Черному-Рыцарю, и настоятельно уговаривал его ехать с ним в Ротервуд.

-- Я знаю, сказал Седрик: - что вы, странствующие рыцари, любите возить Фортуну свою на острии копья и не заботитесь о землях и поместьях; но война - непостоянная владычица, и самый отважный боец, ремесло которого состоит в искании приключений, желает иногда крова. Ты найдешь его всегда в Замке Ротервудском, благородный рыцарь! Седрик столько богат, что может поправить несправедливости Фортуны, и все, что он имеет, принадлежит его избавителю. И так, приезжай в Ротервуд не как гость, но как сын или брат.

-- Седрик обогатил уже меня, сказал рыцарь: - он научил меня звать цену добродетели Саксонца. Я буду в Ротервуде, храбрый Саксонец, и буду скоро; но теперь, важные дела удаляют меня от вашего жилища. Может-быть, приехав к тебе, я попрошу о таком деле, которое будет испытанием даже и для твоего великодушия.

-- Соглашаюсь заранее, не зная даже, в чем состоит оно, сказал Седрик, немедленно положив свою руку в закованную руку Черного-Рыцаря: - соглашаюсь на все, еслиб дело шло даже о половине моего имущества.

-- Не давайте так легко обещаний, сказал Рыцарь-Замка: - однакожь я надеюсь, что требование мое будет удовлетворено. До-тех-пор прощайте!

-- Мне остается только сказать, прибавил Саксонец". - что в-продолжении погребальных обрядов в честь благородного Адельстана, я буду жителем Замка Конингсборгского... Он будет отверст для всех, кто пожелает разделить похоронную трапезу; и от имена Эдиты, матери падшого принца, обещаю, что замок никогда не затворится для того, кто с таким мужеством, хотя и безуспешно, подвизался для спасения Адельстана от цепей и меча норманского.

глаза к небу: - теперь за трапезой в раю, и без сомнения обращает на нее подобающее внимание.

-- Молчи и поедем, сказал Седрик, которого гнев, возбужденный этой неприличной шуткой, укрощало воспоминание о недавних услугах Уамбы. Роуэна поклонилась приветливо Рыцарю-Замка. Саксонец пожелал ему благословения Божия, и поехал с Уамбою по широкой просеке.

Едва они удалились, как из-за деревьев показалось торжественное шествие, которое, тихо обошедши лесной амфитеатр, продолжало путь в том же направлении, куда поехала лэди Роуэна с своими провожатыми. Монахи соседняго монастыря, в ожидании богатого даяния или soul-scat, обещанного Седриком, сопровождали носилки, на которые было положено тело Адельстана, и пели гимны, между-тем, как васаллы тана конингсборгского тихим и торжественным шагом несли труп на плечах в замок, для опущения его в склеп Генгиста, от которого покойник происходил посредством длинного ряда предков. При слухе о кончине его, собрались многие из его васаллов и следовали за гробом со всеми знаками, по-крайней-мере наружными, сожаления и горести. Еще раз браконьеры встали с мест своих и отдали смерти ту же простую и как-бы невольную дань, какую подавно заплатили красоте... Тихое пение и погребальное шествие монахов напомнили им товарищей, павших во вчерашнем сражении. Но подобные воспоминания не остаются надолго у людей, живущих опасностями и приключениями, и прежде, чем звуки похоронного гимна замерли в воздухе, они снова занялись разделом добычи.

-- Храбрый воин! сказал Локслей Черному-Рыцарю: - без твоей доброй души и мощной руки, успех нашего предприятия был очень-сомнителен; выбери же из этого множества добычи то, что может более тебе нравиться и служить напоминанием о моем Сборном-Дереве.

-- Принимаю предложение так же простосердечно, как оно сделано, отвечал рыцарь: - и прошу позволения располагать сэром Морицом де-Браси по своей воле.

-- Он принадлежит уже тебе, и это его счастье! Иначе варвар украсил бы вершину этого дуба со всеми молодцами его шайки, которых бы удалось нам собрать и развесить как желудей по ветвям его... Но он твой пленник, и потому безопасен, хотя и убил отца моего.

-- Де-Браси! сказал рыцарь: - ты свободен; ступай, куда хочешь. Тот, к кому ты попался в плен, презирает низкую месть за прошлое. Но берегись на будущее время, чтоб не постигла тебя худшая участь... Еще раз говорю тебе, Мориц де-Браси: берегись!

Де-Браси, сделав молча низкий поклон, хотел удалиться, как вдруг йомены наполнили воздух насмешками и ругательствами. Гордый рыцарь остановился в то же мгновение, обернулся, сложил руки, выпрямился во весь рост и воскликнул: - Молчите, воющие псы! вы бросаетесь за сворой, к которой принадлежите, а не за оленем, которого преследуют. Де-Браси презирает вашу брань так же, как пренебрег бы похвалой вашей. Убирайтесь в свои кусты, в свои берлоги, беззаконные разбойники, и молчите, когда рыцарь или дворянин говорит на мимо разстояния от нор ваших.

Эта неуместная выходка могла бы вызвать против де-Браси тучу стрел, еслиб Локслей не поспешил тому воспротивиться. Между-тем, де-Браси взял за поводья одну из лошадей, захваченных в конюшнях Фрон-де-Бёфа, стоявших вокруг в полной сбруе и составлявших значительную часть добычи, - вскочил на нее и поскакал в лес.

Когда суматоха, произведенная этим приключением, несколько утихла, Локслей снял с шеи богатый рог и перевязь, выигранную им в последний раз при спорных выстрелах в Эшби.

-- Благородный рыцарь, сказал он Черному-Рыцарю: - если вы не боитесь унизиться принятием рога, который носил английский йомен, я попрошу вас сохранить вот-этот рог в память вашего подвига храбрости... и если у вас завяжется какое-нибудь дело, и, как может случиться с самым отважным рыцарем, вы подвергнетесь опасности в лесу между Трентом и Тейсом, протрубуте на этом роге три раза слова {В прежния времена, ноты на рожке изображались словами, и в старинных охотничьих сборниках означались не музыкальными знаками, а буквами.} Wa-sa-hoa!-- и, может-быть, найдете себе пособие и помощников.

Потом он сам начал трубить в рог и несколько раз повторял означенный им призывный звук, до-тех-пор, пока рыцарь заучил ноты.

-- Благодарю тебя за подарок, храбрый йомен, сказал рыцарь: - лучших помощников, как ты и твои; люди, не стал бы я искать даже в самой крайней опасности. - Тогда, в свою очередь, он протрубил в рог, и призывные звуки разнеслись по всему лесу.

-- Хорошо и чисто протрублено, сказал йомен: - чорт меня возьми, если ты не так же знаком с лесным ремеслом, как и с войною! Я поклянусь, что в свое время и ты охотился за ланью... Товарищи, заметьте эти три слова: это призыв Рыцаря-Замка; всякий, кто, услышав его, не поспешит подать ему помощь в беде, будет изгнан из нашей общины тетивой собственного моего лука.

-- Многия лета нашему предводителю! воскликнули йомены: - многия лета Черному-Рыцарю-Замка! - Дай Бог, чтоб наши услуги скорее ему понадобились, чтоб мы могли доказать, с какою охотою готовы лететь к нему на помощь.

Потом Локслей продолжал раздел добычи с величайшим безпристрастием. Десятая часть всего была отложена для церкви и благочестивых предметов; часть отделена для некоторого рода общественной казны; часть назначена для вдов и детей убитых, или на церковное поминовение за души тех, которые не оставили после себя семейства. Остальное было разделено между йоменами, согласно их чину и достоинству; решение начальника, при всяком сомнительном вопросе, объявлялось с большою тонкостью и принималось с безусловною покорностью. Черный-Рыцарь был очень удивлен, видя, что эти люди, при своем образе жизни, совершенно-противном законам, управлялись однакожь между собою с таким порядком и справедливостью; все сделанные им наблюдения увеличивали его доброе мнение об уме и справедливости их начальника.

-- Хотелось бы мне, сказал Локслей: - получить поскорее известие о нашем веселом капеллане... Никогда не бывал он в отлучке, когда нужно было благословить трапезу или делить добычу; он обязан принять эту десятину от нашего успешного предприятия. Может-быть, эта обязанность способствовала ему прикрыть некоторые духовные его отступления. У меня также в плену неподалеку отсюда святой брат, и мне бы очень хотелось, чтоб монах был здесь и помог мне обоидтись с ним прилично его сану... Я почти отчаиваюсь в спасении толстого священнослужителя.

-- Меня очень огорчает это, сказал Рыцарь-Замка: - я обязал ему благодарностью за радушное гостеприимство в-продолжении веселой ночи, проведенной мною в его келлье. Пойдемте к развалинам замка; может-быть, там мы узнаем о нем что-нибудь.

Между-тем, как они говорили, громкия восклицания йоменов известили о прибытии того, кто был предметом их опасений, и это подтвердилось богатырским голосом пустынника гораздо-прежде, чем явилась его жирная особа.

-- Посторонитесь, веселые люди! восклицал он: - дайте дорогу вашему духовному отцу и его пленнику... Поздравьте меня еще раз с возвращением... Я прихожу, благородный начальник, как орел с добычей в когтях. - И, пробиваясь сквозь толпу при раздававшемся со всех сторон хохоте, он явился как величественный триумфатор, держа в одной руке огромную секиру, а в другой веревку, конец которой привязан был около шеи несчастного Исаака-Йоркского, удрученного скорбию и страхом; победоносный монах тащил его с громкими возгласами: - Где Оллен-э-Дэль, пусть воспоет меня в балладе или, по-крайней-мере, в песне!.. Клянусь святым Гермингильдом, этого глупого менестреля никогда нет там, где находится достойный предмет для прославления подвигов храбрости.

-- Храбрый инок, сказал Локслей: - как ни рано теперь, а ты уже совершил нынешним утром не сухую обедню... Но ради святого Николая, кого ты привел сюда?

-- Пленника, взятого моим собственным копьем и мечом, отвечал клерк копменгорстский: - или, лучше сказать, моим луком и секирой; но вместе с тем, я избавил его своим священством от худшого пленения. Говоря, Жид, не выкупил ли я тебя у сатаны? не научил ли я тебя читать credo, pater и Ave Maria? Не пил ли я целую ночь для тебя, объясняя таинства?

-- Ради Бога! произнес бедный Еврей: - не-уже-ли никто не освободит меня из рук этого безумца... я хотел сказать этого святого человека?

-- Что, что такое, Жид? сказал монах с грозным видом: - не думаешь ли ты отступничать?.. Смотри, если снова впадешь в неверие, хотя тело твое и не так нежно, как у поросенка, которым я охотно бы разговелся, но все еще ты не так сух, чтоб нельзя было тебя изжарить! Будь послушен, Исаак, и повторяй за диной: Ave Maria!

-- Нет, мы не хотим богохульства, безумный поп, сказал Локслей: - скажи нам лучше, где ты нашел этого пленника?

-- Святой Дунстан! я нашел его там, где искал лучшого товара! Я отправился в погреба посмотреть, нельзя ли чего спасти в них, потому-что кубок жженого вина, заправленного пряностями - хотя и славный вечерний напиток для самого императора, все же, но-моему, было бы грабежом вскипятить разом столько доброго вина; я отъискал уже бочонок канарийского и шел кликнуть на помощь кого-нибудь из этих праздношатающихся молодцов, которых всегда надо искать для доброго дела, - как вдруг заметил запертую дверь. А-га! подумал я: в этом-то потаенном склепе должен находиться превосходнейший напиток; а ключник, которого потревожили при отправлении его должности, оставил и ключ в замке. И так, я вошел туда, но не нашел ровно ничего, кроме кучи заржавленных цепей и этой собаки-Жида, который немедленно отдался мне в плен без всяких условий. Я только-что подкрепился, после трудов с неверным, шипучим стаканом канарийского и хотел увести своего пленника, как вдруг с страшным треском, подобным громовым ударам и землетрясению, обрушились стены крайней башни (по-истине, прокляты руки, построившия их так непрочно!) и заградили выход. За падением первой башни последовало падение второй... Я прощался с жизнию, и, почитая за безчестие в моем звании оставить мир сей в сообществе Жида, занес-было свою алебарду, чтоб размозжить ему голову; по мне стало жаль его седых волос, и я разсудил лучше оставить секиру и взяться за оружие духовное для его обращения. И точно, благословением святого Дунстана, семя пало на добрую почву; одно только, - у меня голова закружилась, потому-что я всю ночь говорил ему о таинствах и соблюдал некоторого рода пост (о нескольких глотках канарийского, которыми я освежал голову, и говорить не стоит). Гильберт и Уиббальд знают, в каком положении они нашли меня - совершенно-изнеможенным.

-- Это мы можем засвидетельствовать, сказал Гильберт: - когда, разрыв развалины, мы добрались до подземелья, то нашли бочонок канарийского до половины опорожненный, Жида полу-мертвого, а монаха более чем вполовину-изнеможенного... как он это называет.

-- Вы плуты! вы лжете! вскричал оскорбленный пустынник: - ты и твои обжоры-товарищи выпили канарийское, называя это своей утренней попойкой... Будь я язычник, если я не назначал его для самого предводителя! Впрочем, что до этого! Жид обращен и понимает все, что я ему рассказывал, почти так же, если не совершенно так же хорошо, как я сам.

-- Жид, сказал Локслей: правда ли это? отверг ли ты свое неверие?

-- Да найду милость пред очами вашими, отвечал Еврей: - но я не знаю ни одного слова из всего, что преподобный отец говорил мне в эту страшную ночь. Увы! я так был измучен тоской, страхом и горем, что еслиб сам отец наш Авраам пришел приветствовать меня, то нашел бы глухого слушателя.

-- Ты лжешь, Жид, и знаешь, что лжешь! сказал монах: - я напомню тебе одно только слово из нашего разговора: ты обещал отдать все свое имущество нашему святому ордену.

-- Да помогут мне отцы обетования, сказал Исаак, встревоженный более прежнего: - милостивые сэры, ни одного подобного звука не было на устах моих! Увы, я человек старый и бедный, может-быть лишенный единственного дитяти своего! сжальтесь надо мной, отпустите меня!

Тут он поднял свою алебарду и сделал бы рукоятью её ловкое приложение к плечам Еврея, еслиб Черный-Рыцарь не отвел удара, и с тем вместе не перенес на самого-себя гнева святого клерка.

-- Клянусь святым Томасом Кентским, сказал последний: - если ты будешь ко мне привязываться, сэр праздношатающийся любовник, то я научу тебя, не смотря на твой железный футляр, мешаться в одни собственные свои дела!

-- Нет, не сердись на меня, сказал рыцарь: - ты знаешь, что мы поклялись быть друзьями и товарищами.

-- Не знаю ничего такого, отвечал монах: - и разделаюсь с тобой, как с пустоголовой выскочкой!

поста и всенощного бдения?

-- Право, приятель, сказал монах, подняв свой огромный кулак: - я тебе дам оплеуху.

-- Я не принимаю таких подарков, отвечал рыцарь: - однакожь готов отвечать на твой вызов биться на кулаках {Примеч. к главе XXXII: "Ричард-Львиное Сердце".}, но ты получишь от меня все с такими процентами, каких только мог бы пожелать твой пленник в своих торговых оборотах.

-- Я сейчас испытаю это, сказал монах.

-- Эй! закричал Локслей; - что ты затеваешь, безумный монах? Ссора под нашим Сборным-Деревом!...

-- Ты имеешь передо мной выгоду с этим железным котлом на голове; но что бы ни было, ты падешь, еслиб даже был сам Голиаф-Гатский в своем медном шлеме.

Монах обнажил свою мощную руку до локтя, и, собрав все силы, дал такой удар рыцарю, что бык мог бы от него свалиться. Но противник его остался недвижим, как скала. Громкия восклицания йоменов раздались отвсюду, потому-что кулак клерка вошел между ними в пословицу, я немногие из них, шуткой или делом, не испробовали его силы.

-- Теперь, святой отец, сказал рыцарь, снимая рукавицу: - если я имею преимущество пред тобою на голове, за то не хочу иметь никакого в руке. Стой твердо, как настоящий муж.

-- Genam meam dedi vapulatori.

Так говорил жирный отшельник, приняв вид величайшого удальства. Но кто может устоять против судьбы своей? Удар рыцаря был нанесен с такой силой и чистосердечием, что капеллан покатился навзничь, к великому изумлению зрителей. Но он поднялся без гнева и смущения.

-- Брат, сказал он рыцарю: - тебе бы должно поумереннее употреблять свою силу. Я стал бы бормотать плохую обедню, еслиб ты раздробил мне челюсть; худо свистать на дудочке, когда нет нижней губы! Но вот рука моя в знак того, что не буду более размениваться с тобой побоями, потому-что должен оставаться в проигрыше при этой сделке. Конец всякой неприязни! Займемся выкупом Жида, потому-что леопард не переменяет шкуры, и Жид всегда Жид.

-- Священнослужитель, сказал Клемент: - лишился вполовину своей веры в обращение Жида с-тех-пор, как получил оплеуху.

-- Убирайся, болван; что болтаешь ты об обращениях? нет, что-ли, старшого здесь? все начальники, ни одного подчиненного? Слушай, брат, я был изнурен, когда получил добрый удар рыцаря, а иначе не тронулся бы с места. Но если ты прибавишь что-нибудь еще, то узнаешь, что я могу давать так же, как и принимать.

твоего пребывания посреди нас. Итак, подумай о выкупе, между-тем, как я займусь пленником другого рода.

-- Ни одного довольно-значительного для получения выкупа, отвечал Локслей: - то была шайка негодяев, которым мы не хотели искать нового хозяина; довольно уже сделано для мщения и приобретения; они все вместе не стоят четверти экю. Пленник, о котором я говорю, лучшая добыча: это веселый монах, ехавший на свидание с любезной, сколько могу судить по сбруе коня и одежде его. Вот и сам достойный прелат, надутый как вельможа.

Старый наш приятель, приор Эймер из Жорво, приведен был двумя йоменами пред лесной престол властителя вольницы.

ПРИМЕЧАНИЕ К ГЛАВЕ XXXII.

Размен пощечинами с веселым монахом не противоречит характеру Ричарда I, если романсы повествуют о нем справедливо. В весьма-любопытном романсе о приключениях его в Святой-Земле и возвращении оттуда, повествуется, как он разменялся подобным приветствием, когда был пленником в Германии. Противником его был сын его главного тюремщика, который неосторожно сделал ему вызов на такое единоборство. Король стоял твердо, как истинный муж, и получил удар, который заставил его зашататься. За то, натерши предварительно воском руку, - предосторожность, кажется, неизвестная нынешним боксёрам, - он возвратил удар с такою силою, что убил на месте своего противника. См. Ellids Specimens of English Romance, that of Coeur-de-Lion.