Айвенго.
Глава XXXIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвенго. Глава XXXIII (старая орфография)

ГЛАВА XXXIII.

Черты и движения пленного аббата выражали странное смешение оскорбленной гордости, смущенной наглости и искренняго страха.

-- Что такое здесь, господа? сказал он голосом, в котором отзывались все эти три чувства. - Что у вас за правила? Турки вы, или Христиане, что поступаете таким-образом с духовной особой? Знаете ли вы, что значит nianus importers in servos Domini? вы ограбили мой чемодан, изорвали мою изящно-вытканную одежду, которая могла бы служить самому кардиналу! Другой, на моем месте, обратился бы к ехсотитnicabo vos; но я сговорчив; и если вы велите привести сюда лошадей моих, освободите мою братию, возвратите чемоданы, отсчитаете немедленно сто крон для отправления божественного служения на священном алтаре Аббатства Жорво и дадите обещание не есть дичины до троицына-дня, то, может-быть, эта безумная шутка и забудется.

-- Святой отец, сказал Локслей: - мне прискорбно думать, что вы встретили в обращении некоторых из моих товарищей что-нибудь, заслуживающее ваш отеческий укор.

жорвоского. Тут есть безбожный и пьяный менестрель, по имени Оллен-э-Дэль, nebulo quidam, который грозил мне телесным наказанием... нет, самой смертию, если я не заплачу ста крон выкупа в прибавок ко всем сокровищам, которые он уже отнял у меня, золотую цепь и драгоценный перстень несметной цены, не считая всего переломанного и расхищенного этими грубыми руками, как наприм. моего колчана и серебряных завивальных щипцов.

-- Невозможно, чтоб Оллен-э-Дэль поступил таким-образом с особой вашего сана! возразил Локслей.

-- Однакожь это верно так же, как благовествование святого Никодима; он клялся многими странными северными клятвами, что повесит меня на высочайшем дереве этого леса.

-- В-самом-деле он обещал это? В таком случае, преподобный отец, я думаю, что вам лучше бы согласиться на его требования. Оллен-э-Дэль такой человек, который держит данное слово.

-- Вы шутите со мной? сказал испуганный приор с принужденным смехом: - я также всей душой люблю добрую шутку. Но, ха! ха! ха! когда забава длилась всю ночь, утром пора прекратить ее {Говорят, какой-то коммисар получил подобное утешение от главнокомандующамо, которому жаловался на офицера, поступившого с ним так же, как поступил Оллен с приором.}.

-- Я говорю без всяких шуток, как духовник; вы должны заплатить нам хороший выкуп, сэр приор, или в вашем монастыре будет новый настоятель, от-того, что место ваше не увидит вас более.

-- Христиане ли вы, что дерзаете говорить таким языком с духовной особой?

-- Христиане! да, истинные христиане; имеем даже богословов в доказательство этого. Позвать нашего веселого капеллана; пусть он объяснит почтенному отцу какой-нибудь текст, относящийся к этому обстоятельству.

Монах, полу-пьяный, полу-трезвый, натянул рясу сверх зеленого полукафтанья, и потом, собрав все остатки учености, приобретенной им когда-то навыком, сказал: - Святой отец, Deus factat salvam benignitatem vestram, добро пожаловать в лес ваш.

-- Что это за богопротивное лицедействие? сказал приор. - Друг мой, если ты действительно принадлежишь к церкви, то лучше бы тебе научить меня, как освободиться из рук этих людей, чем строить рожи и вертеться подобно арабскому плясуну.

-- По правде, преподобный отец, я знаю одно только средство к твоему спасению. Сегодня праздник святого Андрея, - мы собираем десятину.

-- Но не с духовенства, надеюсь, мой добрый брат?

-- С духовенства и с мирян; и потому-то, сэр приор, facile vobis aniicos de Mammons iniquitatis - сделайтесь другом маммоны беззакония, потому-что никакая иная дружба не поможет вам увернуться.

-- Душой люблю веселого лесничого! сказал приор, смягчая голос. - Послушайте, вы не должны поступать со мной слишком-жестоко; я хорошо знаком с охотничьим ремеслом, могу протрубить в рог чисто и сильно, так-что звуки проникнут сквозь толщину каждого дуба. Видите, вы не должны слишком-жестоко поступать со мной?

Приор Эймер взял рог и протрубил. Локслей покачал головой.

-- Сэр приор, сказал он: - ты выводишь веселую ноту, но она не в силах выкупить тебя... мы не так богаты, чтоб, как говорит подпись на щите одного доброго рыцаря, "освободить тебя за один звук". Сверх-того, я теперь понял тебя: ты один из тех людей, которые искажают старинную английскую роговую музыку французскими прикрасами и трей-ли-pà. Приор! последняя штука, высвистанная тобою, прибавила пятьдесят крон к твоему выкупу за искажение старинной, сильной музыки охотников.

-- Хорошо, приятель, сказал аббат с досадой: - тебе трудно угодить охотничьим ремеслом. Но прошу тебя быть поумереннее касательно моего выкупа. Словом, если уже я неизбежно должен поставить свечу дьяволу, какую сумму должен я заплатить для того, чтоб ездить по дорогам, не имея за сппной пятидесяти человек?

-- Не сделать ли так, сказал поверенный Локслея тихо своему начальнику: - чтоб приор назначил выкуп Жида, а Жид приора?

-- Ты безумный малый, сказал Локслей: - но план твой превосходен! Сюда, Жид! подойди к нам, взгляни на святого отца Эймера, приора богатого Аббатства Жорвоского, и скажи, какой выкуп нам взять с него? Ты знаешь доходы его монастыря, я уверен в этом.

-- Без сомнения, сказал Исаак: - я торговал с почтенными отцами, покупал пшеницу и ячмень, овощи, и также много шерсти. О, богатое, богатое аббатство! и почтенные отцы жорвоские живут только для того, чтоб хорошо поесть и пьют лучшия вина в свете. Ах, еслиб изгнанник, подобный мне, имел такое жилище и такие доходы ежегодно и ежемесячно, много бы заплатил я золота и серебра, чтоб выкупить свободу свою.

-- Собака-Жид! воскликнул приор: - никто не знает лучше тебя, проклятого, что наш святой Божий дом остался еще в долгу за отделку нашей церкви.

-- И за пополнение погребов ваших, в последнюю осень, лучшими гасконскими винами, прервал Евреи: - но все это безделка.

-- Послушай, неверный пёс! сказал аббат: - он утверждает, что будто наша святая община вошла в долги за вина, которые нам разрешено пить prop ler necessitatem et ad frigus depellendum. Обрезанный негодяй произносит хулы на святую церковь, и христиане слушают и не укорят его!

-- Все это ни к чему не ведет, сказал Локслей. - Скажи, Исаак, сколько можно взять с него, не ободрав его с головы до ног.

-- Шестьсот крон, сказал Исаак: - добрый приор может заплатить вашей почтенной храбрости, и тем не будет ни мало безпокойнее сидеть в своей келлье.

-- Шестьсот крон, сказал Локслей с важностию: - я доволен; ты хорошо сказал, Исаак, шестьсот крон. Это твой приговор, сэр приор.

-- Приговор! приговор! воскликнула вся шайка. - Соломон не изрекал лучшого.

-- Ты слышишь свой приговор, приор? сказал Локслей.

-- Вы с ума сошли, господа! где мне взять такую сумму? Если я продам даже дароносицу и свечники на алтаре в Жорво, то и тогда едва-ли наберу половину; для этого необходимо, чтоб я сам ехал в Жорво; вы можете удержать заложниками двух монахов моих.

не удавалось тебе видеть в вашей северной стороне.

-- Или, если вам угодно, сказал Исаак, желая снискать благорасположение браконьеров; - я могу послать в Йорк за шестьюстами кронами из некоторой суммы, находящейся у меня в руках, если только высокопреподобный приор выдаст мне квитанцию.

-- Он даст тебе то, чего ты желаешь, Исаак, сказал предводитель: - а ты заплатишь выкуп за приора Эймера, равно как и за себя.

-- За себя! Ах, храбрые сэры! я горький и бедный человек; нищенский посох будет моим уделом в-продолжении жизни, если мне прийдется заплатить вам пятьдесят крон.

-- Приор будет судьей в этом деле. Что скажете вы, отец Эймер? может ли Жид дать хороший выкуп?

-- Может ли он дать выкуп? отвечал приор: - да разве он не Исаак-Йоркский, обладающий богатствами, достаточными для выкупа десяти колен израилевых из плена ассирийского?... Сам я мало видал его, но наш ключник и казначей имели с ним многократные сношения, и говорят, что дом его в Йорке до такой степени наполнен золотом и серебром, что стыд всякой христианской стране: всякое истинно-христианское сердце дивится, что эта пожирающая ехидна допущена в недра государства и самой церкви со всеми гнусными средствами лихоимства...

-- Остановитесь, отец мой! сказал Еврей: - укротите свой гнев. Прошу ваше преподобие вспомнить, что я не навязываю никому своих денег. Но когда духовная особа и мирянин, князь и приор, рыцарь и монах стучатся в дверь Исаака, то не занимают его шиклей с такими грубыми выражениями. Тогда говорят: "приятель Исаак, поможешь ли ты нам в этом деле? мы не пропустим срочного дня, как Бог свят!" и потом: - "добрый Исаак, если ты ныньче услужишь мне, то докажешь свою дружбу!" а когда прийдет срок, и я требую своего, тогда слышишь только: "проклятый Жид, да падут язвы Египта на племя твое!" и все ругательства, какие только может изрыгать грубая чернь против бедных иноземцев!

-- Приор, сказал Локслей: - не смотря на то, что он Жид, речь его дельна. И так, назначь его выкуп, как он назначил твой, и не употребляй более грубых выражений.

-- Никто, кроме lair о famosus... эти слова я объясню вам, сказал приор: - в другое время и в другом месте, не поставил бы христианского прелата на одну доску с некрещеным Жидом. Но если вы требуете, чтоб я назначил сумму, которую надлежит взять с этого негодяя, я говорю вам откровенно, что вы обидите самих-себя, если возьмете одним пенни меньше тысячи крон.

-- Приговор! приговор! воскликнул Локслей.

-- Приговор! приговор! закричали его подчиненные: - христианин доказал, что он хорошо воспитан и поступил с нами великодушнее Жида.

-- Да поможет мне Бог отцов моих! сказал Евреи: - вы хотите погубить бедное создание!... Ныньче я лишился единственного чада своего, а вы хотите еще лишить меня и средств к существованию.

-- У тебя менее будет расходов, Жид, если у тебя не будет детей, сказал Эймер.

-- Увы, сэр! правила ваши не позволяют вам знать, как чадо плоти нашей связано неразрывною нитью с сердцем нашим... О, Ревекка! дочь возлюбленной Рахили моей! еслиб каждый лист на этом дереве был цехин, и каждый цехин принадлежал мне, всю эту бездну богатства отдал бы я за то, чтоб узнать, жива ли ты, избегла ли ты рук Назарянина!

-- Твоя дочь не черноволосая ли? сказал один из йоменов: - не на ней ли было покрывало из шелковой ткани, вышитое серебром?

-- На ней! на ней! сказал старик, трепеща от волнения так же, как прежде трепетал от страха. - Да будет над тобою благословение Иакова! можешь ли ты мне сказать что-нибудь о судьбе её?

-- Так это ее, отвечал йомен: - увез надменный тамплиер, пробившись вчера сквозь наши ряды. Я было-натянул свой лук, чтоб пустить в него стрелу, но пощадил его ради девушки, побоявшись причинить ей вред этой стрелой.

-- О! еслиб Господь допустил тебя выстрелить, хоть бы даже стрела твоя должна была пробить грудь её!... Лучше пусть возьмет ее могила отцов её, чем безчестное ложе развратника и свирепого тамплиера. Ичабод! Ичабод! исчезла слава дома твоего!

-- Друзья, сказал начальник, окинув взором собрание: - хотя старик и Жид, но его скорбь трогает меня. Заключим честно условия наши. Исаак! если ты заплатишь выкупа тысячу крон, ничего у тебя не останется более?

что будет еще некоторый остаток.

-- Хорошо. Что б ни было, сказал Локслей: - мы не будем считаться с тобой слишком-жестоко. Без денег ты так же мало можешь надеяться исторгнуть дитя свое из когтей сэра Бриана де-Буа-Гильбера, как убить королевского оленя тупой стрелой... Мы возьмем с тебя выкуп одинаковый с приором Эймером, или, лучше сказать, сто крин менее против него, и эта последняя сотня будет собственно мой убыток, не падая на эту почтенную общину; таким-образом, мы избежим страшного греха полагать в одну цену купли - Еврея и христианского прелата, а у тебя останется за тем пятьсот крон для выкупа твоей дочери. Тамплиеры любят блеск серебряных шиклей столько же, как и огонь черных очей... Поспеши усладить звоном своих крон слух Буа-Гильбера, пока не случилось чего-нибудь хуже. Ты найдешь его, как сказывали наши лазутчики, в ближней прецептории его ордена... Прав ли я, веселые товарищи?

Йомены выразили свое обычное одобрение на мнение начальника; а Исаак, освободившись от половины своих опасений при известии, что дочь его жива и может быть выкуплена, бросился к ногам великодушного браконьера, и, потерши бороду свою о сапоги его, старался поймать край его зеленого кафтана, чтоб поцаловать его. Локслей отступил назад и, освободясь от рук Еврея, сказал с выражением некоторого презрения:

-- Нет, встань, проклятый, встань! Я Англичанин и не люблю этого восточного поклонения... Преклоняй колени пред Богом, а не передо мной, бедным грешником.

-- Да, Жид, сказал приор Эймер: - преклоняй колени пред Богом в лице служителя алтарей его, и кто знает, какую благодать найдешь ты для тебя и для дочери своей Ревекки посредством искренняго раскаяния и приличного вклада к мощам святого Роберта? Мне жаль девушки, потому-что она стройна и хороша собою: я видел ее на турнире в Эшби. На Бриана де-Буа-Гильбера я также могу иметь влияние... обдумай, как тебе заслужить мое заступление у него.

-- Увы! увы! воскликнул Еврей: - с обеих сторон рука хищников воздвигнута на меня... Я стал добычею Ассириянина и Египтянина.

-- А какой же должен быть иначе жребий твоего проклятого племени? отвечал приор: - вот что говорит священное писание: verbum Domini projecerunt, et sapientia est nulla in eis, T. e. они отвергли слово Господне, и несть в них мудрости; proplerea dabo mulier es eorum exteris - я предам женщин их чужеземцам, то-есть тамплиеру, как в настоящем случае; et thesauros eorum haeredibos alienis, а сокровища их другим, - как теперь вот этим почтенным джентльменам.

Исаак испустил тяжелый вздох, начал ломать руки и впал в прежнее состояние тоски и отчаяния. Но предводитель йоменов отвел его. в сторону.

-- Обдумай хорошенько, Исаак, сказал Локслей: - на что решиться в этом деле; я советую тебе снискать дружбу приора. Он тщеславен и сребролюбив; по-крайней-мере, ему нужны деньги для роскошной жизни. Ты легко можешь удовлетворить его алчности; не думай, что ты обманываешь меня притворяясь бедняком: я даже очень-хорошо знаю, Исаак, тот железный сундук, в котором ты хранишь свои мешки с деньгами... Что? разве мне не знаком большой камень под яблоней, ведущий в погреб под твоим садом в Йорке? (Еврей побледнел как смерть)... Но не бойся ничего с моей стороны, продолжал йомен: - мы с тобою старинные знакомые. Не помнишь ли ты больного йомена, которого дочь твоя, прекрасная Ревекка, освободила от оков в Йорке и держала в доме твоем до-тех-пор, пока он выздоровел, а по выздоровлении ты отпустил его, дав ему на дорогу монету?... Сколько ты ни отдавал денег в проценты, никогда не удавалось тебе поместить их так выгодно, как эту крошечную серебряную монетку, потому-что она-то именно и сохранила тебе пятьсот крон.

-- Так тебя-то мы называли Диккон-Натяни-Лук (Bend the Bowf)

-- Я и Натяни-Лук, и Локслей, и сверх того имею еще несколько имен.

-- Но ты ошибаешься, добрый Натяни-Лук, относительно этого подземелья. Небо свидетель, что там нет ничего, кроме кое-каких товаров, которыми охотно поделюсь с тобой: сотню аршин линкольнского зеленого сукна на куртки твоим молодцам, сотню ветвей испанской ивы для луков и сотню шелковых шнуров для них, твердых, круглых и прочных - все это я пришлю тебе за твою готовность услужить мне, честный Диккон... А ты будешь молчать о подземелье; мой добрый Диккон?

-- Буду нем, как сурок, сказал Локслей: - и не верь мне ни в чем, если я не искренно огорчен бедствием твоей дочери. Но помочь ей не могу... копья тамплиеров слишком-сильны против наших луков в открытом поле... они бы разсеяли нас, как прах земной. Еслиб я знал только о Ревекке в то время, как ее увозили, то еще можно было бы что-нибудь сделать; но теперь надо уже действовать политически. Пойдем, я поговорю за тебя с приором.

-- Рали Бога, Диккон, если ты можешь помочь мне возвратить чадо утробы моей!

-- Не мешай мне только своею неуместною скупостью, и я буду твоим ходатаем, сказал Локслей, и отошел от Жида, который, однакоже, следовал за ним как тень.

-- Приор Эймер, сказал Локслей: - отойдем к этому дереву. Говорят, ты любишь вино и улыбку женщин больше, чем сколько прилично твоему ордену; но это до меня не касается. Я слыхал также, что ты любишь пару хороших собак и быстрого коня; а может-быть, любя вещи, стоящия денег, не пренебрегаешь и кошельком золота. Но я никогда не слыхал, чтоб ты любил угнетение и жестокость... Вот Исаак, готовый доставить тебе средства к удовольствиям и препровождению времени посредством мешка во сто серебряных марок, если твое заступление у друга твоего тамплиера поможет ему освободить дочь.

-- Чистою и неприкосновенною, как взята от меня, сказал Еврей: - иначе нет и условия.

-- Замолчи, Исаак, сказал Локслей: - или я отступлюсь от твоего дела! Что скажет на мое предложение приор Эймер?

-- Дело это, отвечал приор: - имеет две стороны; потому-что, если, с одной, я сделаю доброе дело, с другой оно должно послужить в пользу Жиду, и потому противно моей совести. Но если Израильтянин пожертвует в пользу церкви что-нибудь, сверх того, для устройства нашего дортуара {Dortoir, или dormitory - спальные комнаты.}, я приму на свою совесть помочь ему в-отношении дела с дочерью.

-- Разумеется, мы не постоим за этим, сказал Локслей: - и пожертвуем марок двадцать для дортуара... Молчи, говорю тебе, Исаак!... или пару серебряных подсвечников к алтарю...

-- Однакожь, добрый Диккон-Натяни-Лук, сказал Исаак, стараясь перервать речь его.

-- Настоящий Жид... настоящий скот... настоящий червь земной! сказал йомен, теряя терпение: - если ты станешь класть свое мерзкое богатство на весы с жизнию дочери, клянусь небом, не пройдет трех дней, как я исторгну у тебя все до последняго мараведи!

Исаак смутился и замолчал.

-- А что будет мне порукой в получении всего этого? сказал приор.

-- Если Исаак возвратится с успехом по вашему ходатайству, отвечал йомен: - клянусь святым Губертом, деньги будут выплачены чистым серебром, или я разделаюсь с ним так, что он согласился бы лучше заплатить в двадцать раз более.

-- И так, Жид, сказал Эймер: - если мне суждено уже быть участником в этом деле, подай мне свою чернильницу... однакожь, постой! скорее соглашусь поститься целые сутки, чем писать твоим пером... но где же взять другое?

-- Если ваша святая совесть допустит вас сделать употребление из таблиц Жида, то перо найдется, сказал йомен, и, натянув свой лук, он спустил стрелу в дикого гуся, летевшого над ними предвестником целого стада, и направлявшого путь свой к отдаленным и пустынным болотам Голдернеса. Простреленная птица упала на землю.

-- Здесь, приор, сказал Локслей: - достаточно перьев для всех монахов Жорво на следующее столетие, если только они не вздумают писать хроник.

я думаю, доставит тебе способ к освобождению дочери, если ты сам поможешь этому выгодными предложениями, - потому-что, поверь мне: добрый рыцарь Буа-Гильбер принадлежит к тому братству, которое не делает ничего даром.

-- Хорошо, приор, сказал Локслей: - я не буду тебя удерживать здесь долее, как-скоро ты дашь Жиду квитанцию в шестистах кронах, назначенных за твой выкуп... Пусть будет он моим казначеем, и если я услышу, что вы затрудняетесь поставить ему в счет сумму, таким-образом им заплаченную, клянусь святой Марией, зажгу аббатство над твоей головой, хотя бы меня повесили десятью годами ранее!

Не так охотно, как письмо к Буа-Гильберу, писал приор квитанцию Исааку-Йоркскому в получении от него шестисот крон для уплаты своего выкупа, и клятвенное обещание поставить эту сумму ему в счет.

-- Теперь, сказал приор Эймер: - я попрошу вас о возвращения мне моего коня и лошаков, об освобождении почтенных братий, меня сопровождавших, а также и о выдаче перстня и прочих драгоценных вещей вместе с одеждами, отнятыми у меня, - потому-что я уже отдал свой выкуп, как честный пленник.

-- Что касается до ваших монахов, сэр приор, сказал Локслей: - они свободны; несправедливо было бы их удерживать; лошади ваши и мулы также будут возвращены, с присовокуплением расходных денег, необходимых для переезда вашего до Йорка, потому-что жестоко было бы лишить вас средств к совершению пути... Но относительно перстня, цепи и других дорогих вещей, вы должны понимать, что мы люди чрезвычайно-совестливые и не допустим почтенного человека, как вы, который должен умереть для всех суетностей сей жизни, до сильного искушения нарушать устав своего ордена, т. е. носить перстни, цени и другия суетные украшения.

-- Подумайте о том, что вы делаете, господа, сказал приор: - прежде, чем наложите руку на достояние церкви!... Эти вещи суть inter res sacras; и я не знаю какому суду подвергнутся те, которые осмелятся взять их неосвященными руками.

-- Это будет мое дело, высокопреподобный приор, сказал пустынник копменгорстский: - потому-что я хочу сам носить их.

-- Друг, или брат, сказал приор в ответ на это разрешение его сомнений: - если ты действительно принял чин монашеский, подумай, прошу тебя, какой ответ дашь ты своему духовному начальнику за принятие участия в сегодняшнем деле.

-- Друг приор, возразил пустынник: - вам известно, что я принадлежу к малой епархии, где я сам себе епископ, и так же мало забочусь об епископе Йоркском, как об аббате Жорво, о приоре и о всем монастыре вашем.

-- Ты страшный вольнодумец, сказал приор: - один из тех развращенных людей, которые, приняв на себя священный сан, без призвания к нему, нарушают святость богослужения и подвергают опасности души тех, кои прибегают к и им за советом; lapides pro pane condonantes iis, подавая им камни вместо хлеба, как сказано в Библии.

-- Нет, воскликнул монах: - еслиб латинь могла расколоть череп, моему черепу этого бы не выдержать. - Объявляю тебе, что освобождать от дорогих камней и нарядов всех подобных тебе смиренных монахов, - так же законно, как отнимать собственность у Египтян.

-- Ты священник-самозванец (Hedge Priest) {См. примеч. в конце главы - Hedge-Priests.}, сказал приор в сильном гневе.

брат. Ossa ejus perfririgam, сокрушу кости твои.

-- Э-re! закричал Локслей: - служители церкви дошли уже вот до каких выражений! Вспомни свой обет миролюбия, инок... Приор, если ты по примирился совершенно с Богом, не раздражай долее монаха... Пустынник, пусть преподобный отец едет с миром, как человек, заплативший свой выкуп.

Йомены разняли раздраженных монахов, продолжавших возвышать голоса и осыпавших друг друга ругательствами на плохом латинском наречии, которое приор употреблял с большею свободою, а пустынник с большею силою. Наконец, приор опомнился и догадался, что он унижает свое достоинство, ссорясь с монахом-самозванцем, каким был капеллан йоменов; в это время, к нему присоединились его спутники, и он поехал с гораздо-меньшею пышностию, но с большим приличием для апостольского сана, чем ехал прежде, - по-крайней-мере, сколько можно было судить по наружности

Оставалось получить какое-нибудь обезпечение от Еврея в сумме, которую ему следовало заплатить за выкуп приора, равно как и за себя. В-следствие этого, он дал предписание за своей печатью к одному из братий своего племени в Йорке, требуя, чтоб тот заплатил подателю тысячу крон и выдал некоторые товары, означенные в письме.

-- У брата моего Шеивы, сказал он с глубоким вздохом: - хранятся ключи от моих магазинов.

-- А от подземелья? шепнул Локслей.

-- Нет, нет, сохрани Бог! сказал Исаак: - злополучен час, в который тайна эта открылась кому бы то ни было.

-- При мне она ненарушима, сказал Локслей: - если только свиток твой доставит нам сумму, в нем означенную. - Но что с тобой, Исаак? умираешь что ли ты? окаменел? или тысяча крон, которые следует тебе заплатить, выбили у тебя из ума опасное положение твоей дочери?

Еврей упал к ногам его: - Нет, Диккон, нет... я немедленно отправляюсь... Прощай, ты, которого не могу назвать добрым, но не смею и не хочу назвать злым!

Но прежде, чем Исаак уехал, предводитель йоменов напутствовал его следующим советом: - Будь щедр на предложения, Исаак, и не щади кошелька своего для спасения дочери. Поверь мне, золото, которого ты пожалеешь для нея, причинит тебе в-последствии столько муки, как-будто-бы его вливали растопленное тебе в глотку.

Исаак с глухим вздохом признал справедливость слов его и пустился в путь в сопровождении двух рослых йоменов, которые были проводниками его и в то же время охранной стражею при проезде через лес.

Черный-Рыцарь, смотревший с большим участием на все эти сцены, простился с Локслоем; он невольно выразил при этом свое удивление, что нашел так много гражданской образованности между людьми, отчужденными от всякого покровительства я влияния законов.

-- Добрый плод, сэр рыцарь, сказал йомен: - растет иногда на дурном дереве; и смутные времена не всегда производят одно только зло без примеси добра. Между людьми, увлеченными в эту жизнь, состоящую вне законов, есть, без сомнения, много таких, которые желают некоторого ограничения в вольностях её и несколько человек, сожалеющих, может-быть, что должны следовать этому ремеслу.

-- Я думаю, что с одним из последних я говорю в эту минуту?

-- Рыцарь, каждый из нас имеет свою тайну. Вы можете делать свои заключения обо мне, а я могу стараться разгадать вас, хотя ни одна из наших стрел не может попасть в цель ей назначенную. Но как я не прошу об открытии вашей тайны, то не оскорбитесь, что стараюсь скрыть свою собственную.

-- Извини меня, храбрый йомен; упрек твой справедлив. Но, может-быть, в-последствии мы встретимся с меньшею таинственностию с обеих сторон. До-тех-пор, мы останемся друзьями, не правда ли?

-- Вот и моя рука. Я почитаю за честь пожать твою руку, потому-что тот, кто делает добро, имея неограниченную возможность делать зло, заслуживает похвалу не только за добро им сделанное, но и за уклонение от зла, которое бы мог сделать. Прощай, честный Локслей!

Так разстались они добрыми приятелями; и Рыцарь-Замка, сев на своего могучого боевого коня, поехал в чащу.

Hedge-Priests.

есть монахи и священники, которые исповедуют их и служат им обедни. Безспорно, такие священнослужители должны нравами и обычаями соображаться с общиною, в которой живут; а если они вздумают проповедовать что-либо сообразное с их религиозным характером, то их безжалостно осыплют насмешками, как несообразных со всем их окружающим.

Таковы воинственный священник старой повести сэра Джона Ольдкэстля и знаменитый монах шайки Робин-Гуда. Такие характеры не вымышлены. Существует увещание епископа доргэмского против бродяг-церковников этого класса, которые вступают в сообщество с разбойниками и пренебрегают своим святым званием.