Айвенго.
Глава XXXV

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвенго. Глава XXXV (старая орфография)

ГЛАВА XXXV.

Возвратимся теперь к Исааку-Йоркскому.

Сев на мула, подаренного Локслеем, в сопровождении двух сильных йоменов, назначенных для охранения его и указания дороги, Еврей направил путь к Темпльстоуской Прецептории с намерением похлопотать об освобождении своей дочери. Прецептория отстояла на день езды от разрушенного замка Торквильстона, и Исаак надеялся достигнуть её прежде наступления ночи; по-этому, отпустив своих провожатых на опушке леса, и наградив их серебряной монетой, он поехал со всею поспешностью, какая только возможна была при его усталости. Но силы совершенно оставили его прежде, чем он проехал четыре мили от Темпль-Коурта; он почувствовал мучительную боль в спине и во всех членах, а чрезмерная тоска, раздиравшая его сердце, теперь усилилась еще от физического страдания, так-что он решительно не мог продолжать пути своего далее маленького местечка, где жил приятель его, еврейский раввин, славившийся медицинскими познаниями. Натан Бэн-Израиль принял своего страждущого единоплеменника со всем радушием, которое предписывается законом и которое Евреи свято соблюдают в-отношении одного к другому. Он настоял на том, чтоб Исаак отдохнул и употребил лекарства, почитавшияся за самые действительные от лихорадки, которую страх, усталость, оскорбления я горе навлекли на бедного старого Еврея.

На другой день, когда Исаак хотел встать и продолжать путь свой, Натан воспротивился его намерению, как хозяин и врач, говоря, что это может стоять ему жизни. Но Исаак возразил, что дело важнее жизни и смерти зависит от поездки его в Темпльстоу нынешним же утром.

-- В Темпльстоу! сказал его хозяин с удивлением, снова пощупал у него пульс и потом пробормотал сквозь зубы: - Жар уменьшился, но ум его, кажется, несколько омрачен и встревожен.

-- А почему же не ехать в Темпльстоу? отвечал больной. - Я согласен с тобою, Натан, это жилище таких людей, для которых презренные чада обетования суть камень преткновения и предмет отвращения; но ты знаешь, что важные торговые дела приводят нас иногда к этим кровожадным воинам назарейским, и мы посещаем прецептории тамплиеров так же, как и командорства госпиталитовь, как их называют {Заведения для места жительства тамплиеров назывались "прецептории", и титул первенствующого в ордене был "прецептор"; так же как начальствующие рыцари святого Иоанна назывались "командорами", а их жилища "командорствами". Но должно заметить, что эти названия употреблялись также без различия.}.

-- Мне это очень-известно, сказал Натан: - но знаешь ли ты, что сам Лука де-Бомануар, глава их ордена, которого они называют великим магистром, теперь в Темпльстоу?

-- Я не знал этого, сказал Исаак: - по последним письмам наших братий из Парижа, он должен быть теперь там и молить Филиппа о помощи против султана Саладина.

-- Он прибыл уже в Англию, неожиданно для своих братий, сказал Бэп Израиль: - и явился посреди их, готовый исправить и наказать их мощною рукою; чело его пылает негодованием против всех, уклонившихся от данного обета, и велик страх сих сынов Белиала! Слыхал ли ты его имя?

-- Оно мне хорошо известно, сказал Исаак: - язычники описывают этого Луку Бомануара человеком ревностным до того, что он готов биться за каждую иоту назарейского закона, а наши братья наименовали его гордым истребителем Сарацинов и жестоким тираном сынов обетования.

-- И не ошибочно они назвали его так, сказал врач Натан: - другие тамплиеры могут быть тронуты наслаждением сердца, или подкуплены обещанием золота и серебра; но Бомануар не таков - он ненавидит чувственность, презирает богатства и стремится к тому, что они называют венцом мученичества... Да пошлет Бог Иакова скорее ему и всем им этот венец! Этот горделивый муж особенно отяготел рукою своею над сынами Иуды, как святый Давид над Эдомитянами, и почитает убиение Еврея за жертвоприношение, угодное Богу более смерти Сарацина. Он произносит нечестивые и лживые речи даже против целебной силы наших врачеваний, называя их навождениями сатаны... Да смирит его Господь!

-- Не смотря на все это, сказал Исаак: - я должен быть в Темпльстоу, хотя бы он уподобил лицо свое огненной пещи, седьмерицею раскаленной.

Тут он объяснил Натану крайность, принудившую его к путешествию. Раввин слушал со вниманием и изъявил свое участие, растерзав, по обычаю своего народа, на себе одежды, и сказав: - Ах, дочь моя! дочь моя!... Горе тебе, краса Сиона!... Горе тебе, пленение Израиля!

и он возвратит мне мою возлюбленую Ревекку.

-- Иди, сказал Натан Бэн Израиль: - и будь мудр, ибо мудростью спасся Даниил во рве львином, и да будет блого тебе по желанию твоего сердца! Но, если возможно, избегай лица великого магистра, ибо поруганием нашего народа услаждается сердце его от зари утренней до вечерней... Может-быть, если тебе удастся поговорить наедине с Буа-Гильбером, ты скорее убедишь его; ибо, говорят, у этих нечестивых Назарян нет единодушия в прецептории... Да водворится смятение в советах их, да покроются они позором; но ты, брат, возвращайся ко мне как в дом отца своего, и принеси мне весть о своем успехе; надеюсь, что ты приведешь с собою Ревекку, эту питомицу мудрой Мириамы, которой целения язычпики поносили, приписывая действие их чернокнижию.

В-след за этим, Исаак простился с своим другом и после почти-часовой езды прибыл в прецепторию Темпльстоу.

Это жилище рыцарей-храма лежало посреди цветущих лугов и тучных пастбищ, которые благочестие первого прецептора принесло в дар ордену. Оно имело твердые, надежные укрепления - предмет всегдашней заботливости этих рыцарей, необходимый по тогдашнему смутному состоянию Англии.

Два воина в черных платьях, с секирами в руках, охраняли подъемный мост; другие, в таком же мрачном одеянии, тихо расхаживали по стенам и при гробовом молчании походили более на привидения, чем на живых людей. Младшие служители ордена одевались таким образом с-тех-пор, как употребление белой одежды, подобной одежде рыцарей и оруженосцев, подало повод к смешению их с некоторым ложным братством, возникшим в горах Палестины, которое называло себя орденом тамплиеров и наносило великое безчестие настоящему ордену. Время-от-времени, можно было видеть рыцаря, проходящого чрез двор в длинной белой мантии, с головою, склоненною на грудь и с сложенными руками. Если случалось им встретиться, то они проходили мимо друг друга с тихим, торжественным и немым поклоном: таково было правило их ордена, приводившого на это священные тексты: "Во многоглаголании и есть спасения" и "жизнь и смерть зависят от языка". Словом, мрачная, аскетическая суровость Ордена-Храма, которая давно уступила место невоздержанию и необузданной неге, казалось, снова ожила в Темпльстоу пред строгим взором Луки Бомануара.

Исаак остановился у ворот и начал думать, как бы получить доступ таким способом, который был бы ему благоприятнее, потому-что он знал очень-хорошо, что его злополучному племени живой фанатизм ордена был опасен неменее необузданной безнравственности рыцарей, и что вера его в первом случае была бы предмегом ненависти и гонения, так же как богатство, в последнем, навлекло бы на него немилосердые утеснения алчных сребролюбцев.

Между-тем, Лука Бомануар прогуливался в небольшом саду, расположенном внутри наружных укреплений и с грустною доверчивостью беседовал с одним из братий своего ордена, который сопутствовал ему из Палестины.

Великий магистр был преклонных лет, что свидетельствовали его длинная седая борода и густые седые брови, осенявшия глаза его, которых пламепи не сильны были угасить годы. Как у страшного воителя, черты его, резкия и строгия, сохранили выражение воинской гордости; как у изступленного фанатика, оне носили отпечаток изнурительного воздержания и духовной гордости, отличающей самодовольную набожность. Но с этими строгими чертами физиономии его было соединено некоторое величие и благородство, происходившия, без сомнения, от значительного влияния, которое давал ему высокий сан на дела монархов и князей, и от привычки к верховному владычеству над храбрыми и благородными рыцарями, соединенными братством ордена. Он был высокого роста, а поступь его, непоколебавшаяся ни от лет, ни от забот, оставалась твердою и величественною. Белая мантия его была сшита согласно с строгими правилами самого святого Бернарда; она была сделана из той материи, которая называлась власяницей, плотно облекала стан его, а на левом плече виднелся восьмиугольный крест из красного сукна, исключительно усвоенный ордену. Ни золота, ни горностая не видно было на этой мантии; по, по уважению к летам великого магистра, нижняя одежда его была, как дозволялось уставом, опушена и подбита тончайшим бараньим мехом шерстью вверх, что было самым скромным употреблением меха, считавшагося тогда за величайшую роскошь в одежде. В руке своей он держал тот странный abacus, или жезл, с которым обыкновенно изображают рыцарей-храма; на верхнем конце его находилась круглая бляха с изображением креста ордена, вырезанного в кругу или огие, как называют это геральдики. Собеседник, находившийся при этом важном лице, был одет почти совершенно-одинаково с ним, но чрезвычайная почтительность, оказываемая им главе ордена, показывала, что между ними не было никакого другого равенства. Прецептор, - таково было его звание, - шел не рядом с великим магистром, но позади его, на таком разстоянии, сколько нужно было для того, чтоб Бомануар мог говорить с ним не оборачивая головы.

-- Конрад, сказал великий магистр: - любезный товарищ трудов и битв моих! только в твою верную грудь могу я излить скорбь свою. Тебе одному могу сказать, как часто желал я, со времени прибытия моего в это королевство, оставить все и удалиться к праведным. Взор мой не встретил в Англии ни одного предмета, на котором мог бы остановиться с удовольствием, исключая гробы наших братий под тяжелыми сводами церкви нашего ордена в той гордой столице. О, храбрый Роберт де-Рос! восклицал я внутренно, смотря на этих истинных воинов креста, там, где лежат изваяния их на гробницах, - о, достойный Уильям де-Марешаль! Отворите свои мраморные келлии и разделите покой свой с утомленным братом, который скорее согласился бы сразиться с сотнями тысяч язычников, чем оставаться свидетелем унижения нашего святого ордена...

-- Справедливы, отвечал Конрад Мон-Фитшет: - слишком справедливы слова твои, и развращение братий наших в Англии превосходит даже то, которое укоренилось между ними во Франции.

-- Потому-что здесь они богаче, отвечал великий магистр. - Не осуди меня, брат, хоть я и скажу нечто в похвалу свою. Ты знаешь жизнь, которую вел я, исполняя каждое правило моего ордена, борясь с демонами плотскими и безплотными, поражая, как добрый рыцарь и ревностный служитель церкви, льва рыкающого и ходящого окрест, чтоб поглотить кого-нибудь; где бы я ни встречал его, согласно предписанию присно-памятного святителя Бернарда, изложенному в сорок-пятой главе нашего устава, Ut Leo semper feriatur {В постановлениях рыцарей-храма эта фраза повторяется в различных формах и встречается почти в каждой главе, как-будто лозунг ордена; этим оправдывается частое повторение его в устах великого магистра.}. Но клянусь святым храмом, клянусь этой ревностью, которая поглотила все мое существо и жизнь мою, даже все жилы и мозг костей моих; клянусь тебе самим святейшим храмом, что, исключая тебя и некоторых немногих, удерживающих древнюю строгость, я не вижу братий, которых бы мог признать в душе своей под этим святым именем. Что гласят наши статуты, и как братия соблюдают их? Они не должны носить суетных или светских украшений, перьев на своих шлемах, золота на стременах или узде; а кто теперь красуется надменнее и пышнее бедных воинов-храма? Им запрещено ловить однех птиц посредством других, стрелять животных из лука или самострела, трубить в охотничий рог или гоняться за дичью на лошади, - а теперь в стрельбе и на соколиной охоте, во всякой пустой забаве лесной и речной и в подобных тому безумных суетностях, кто опередит рыцарей-храма? Им запрещено читать что-либо без дозволения настоятеля, или слушать чтение, за исключением святых вещей, которые раскалываются вслух в часы трапезы, - и что же? слух их склоняется к празднолюбивым менестрелям, а взоры погружены в нечестивые романы. Им повелело искоренять волхвование и ересь, - и что же? они занимаются изучением проклятых кабалистических таинств иудейских и магиею язычников-Сарацинов. Им предписана простота в пище: коренья, похлебки, овсяный кисель, мясо три раза только в неделю, ибо ежедневное употребление мяса есть постыдное распаление плоти; но посмотри: столы их гнутся под вкусными яствами. Питьем их должна быть вода, а теперь выражение "пьет как тамплиер" сделалось хвастовством для каждого разгульного удальца! Самый этот сад, наполненный редкими травами и деревьями, привезенными из стран восточных, похож более на принадлежность гарема какого-нибудь неверного эмира, чем на место, которое христианские монахи посвятили возращению простых овощей своих... О, Конрад! хорошо бы еще, еслиб ослабление благочестия на этом остановилось! Тебе известно, что нам запрещено было принимать к себе тех благочестивых жен, которые вначале, как сестры, приобщены были к нашему ордену, "потому-что", говорит глава сорок-шестая: "древний враг рода человеческого посредством сообщения с женщинами отклонил многих с правого пути к раю". В последней главе, которая положена нашим блаженным основателем как краеугольной камень чистого и непогрешительного учения, им данного, нам воспрещается даже поцелуй дружбы для наших сестер и матерей - ut omnium mulierum fugiantur oscula... Я стыжусь говорить... стыжусь помыслить о развращении, которое подобно потоку затопило нас. Души наших чистых основателей, тени Гюга де-Пайена и Годфрида де-Сент-Олиера, и блаженных Семи, которые первые соединились для посвящения жизни своей на служение храму, не могут даже безмятежно вкушать наслаждений рая. Я видел их, Конрад, в ночном видении... их святые очи проливали слезы о грехах и безумствах их братий, о постыдной и безумной неге, в которой утопают они. "Бомануар", говорили они: "ты дремлешь, проснись! В здании храма есть язва глубокая и нечестивая, подобная той, которую оставляло Прикосновение прокаженных на стене зараженного дома в древности {13-я гл. Левит.}. Воины креста, долженствующие, убегать взгляда женщины, как глаз василиска, живут в открытом грехе не только с женщинами своего племени, но даже с дочерьми проклятых язычников и Жидов, еще более проклятых. Бомануар, ты спишь; возстань и ополчись за нас!... Порази грешников мужа и жену!... Препояшься мечом Финеаса!" Видения исчезли, Конрад; но проснувшись, я слышал еще звук их кольчуг, видел, как развевались их белые мантии... И я буду действовать по слову их, очищу здание храма, вырву нечестивые камни, в которых таится зараза, и далеко брошу их!

-- Но вспомни, высокопреподобный отец, сказал Мон-Фитшет: - что зло распространилось временем и обычаями; да будет исправление твое столь же осторожно, сколь оно мудро и справедливо.

-- Нет, Мон-Фитшет, отвечал суровый старик: - оно должно быть сильно и внезапно... судьба ордена готова совершиться. Воздержание, самоотвержение и благочестие наших предшественников приобрели нам сильных друзей; наше тщеславие, богатство, роскошь, возставили против нас мощных врагов... Мы должны отречься богатств - искушения властителей... должны отвергнуть тщеславие, оскорбляющее их... должны исправить злоупотребления в образе жизни, которые служат соблазном для всего христианского мира! Или - помяни слова мои - орден храма рушится неминуемо... и воспоминание о нем изгладится между народами.

-- Аминь, произнес торжественно великий магистр: - но мы должны удостоиться Его помощи. Говорю тебе, Конрад, ни силы небесные, ни силы земные не будут терпеть долее преступлений этого поколения... Дух мой не обманывает меня... основание, на котором воздвигнуто наше братство, уже подкопано, и каждым прибавлением, сделанным к зданию нашего величия, только ускорится падение его в пропасть. Мы должны исправить стези свои и явиться истинными поборниками креста, принося в жертву своему призванию не только кровь и жизнь, не только похоти и пороки свои... но свой покой, свои удобства и естественные склонности, - мы должны поступать как люди, убежденные, что многия удовольствия, доступные другим, воспрещаются воинам, принесшим обет служения храму.

В эту минуту, оруженосец в изношенном платье (ибо желавшие вступить в этот святой орден носили в-продолжении времени, положенного для искуса, старое платье рыцарей) вошел в сад, и, низко поклонясь великому магистру, остановился в молчании, не смея, до его позволения, сказать, за чем пришел он.

-- Не приличнее ли, сказал великий магистр: - видеть теперь этого Дамиена, приходящого в одежде христианского смирения, с почтительным молчанием пред своего начальника, чем за два дня пред сим, когда этот же самый суетный безумец, одетый в цветное платье, болтал, подобно попугаю, надутый, напыщенный вздор? - Говори, Дамиен, мы позволяем тебе. Что хочешь ты сказать нам?

-- За воротами стоит Жид, благородный и высокопочтенный отец, сказал оруженосец: - и просит позволения говорить с братом Брианом де-Буа-Гильбером.

-- Ты прав, что докладываешь об этом мне, сказал великий магистр: - в нашем присутствии прецептор ничего более, как равный брат ордена, который не может следовать своей собственной воле, но должен соображаться с волею своего магистра, согласно пзречению: "Склонив слух свой, он последовал воле моей". Нам в-особенности нужно знать о поступках этого Буа-Гильбера, сказал он, обращаясь к своему спутнику.

-- Говорят, он отважен и храбр, возразил Конрад.

-- И говорят справедливо, сказал великий магистр: - в храбрости только мы и не отпали от своих предшественников, героев креста. Но брат Бриан вступил в наш орден, как человек, оскорбленный судьбою, обманутый надеждами: он принял на себя обеты наши и отрекся от света, кажется не по убеждению сердца; но как-бы в-следствие нескольких пустых неудач обратился на путь покаяния. Он всегда был в главе тех, которые ропщут, жалуются и противятся нашей власти, забывая, что власть вручается магистру символом жезла и лозы - жезла для поддержания в немощах слабого, - лозы для наказания виновного. Дамиен, продолжал он: - приведи Жида пред лицо наше.

его с таким почтением и трепетом, как приближался Еврей, приведенный перед великого магистра. Когда он подошел на разстоянии трех шагов, Бомануар сделал ему знак своим жезлом, чтоб он остановился. Исаак преклонил колено и поцаловал землю в знак уважения; потом, поднявшись, стоял пред рыцарями храма с сложенными руками, с головою опущенною на грудь, изъявляя тем полную покорность восточного рабства.

-- Дамиен, сказал великий магистр: - удались, и чтоб стража была готова по первому моему призыву; не пускай никого в сад, пока мы не оставим его. Оруженосец поклонился и вышел. - Жид, продолжал надменный старик: - выслушай меня. Нашему званию неприлично долго разговаривать с тобою; неприлично терять слова и время по пустому. Итак, отвечай коротко на вопросы, которые тебе сделаю, и да будет истина в словах твоих; потому-что если язык твой станет лукавить со мною, я вырву его из нечистых твоих челюстей. - Еврей хотел отвечать, но великий магистр продолжал:

-- Молчи, неверный! ни слова в нашем присутствии, кроме ответов на наши вопросы. Какое у тебя дело до брата нашего, Бриана де-Буа-Гильбера?

Исаак едва переводил дух от страха и нерешимости. Разсказав свою историю, он мог подвергнуться обвинению в оскорблении ордена; умалчивая же об ней, какую надежду мог он сохранить к освобождению своей дочери? Бомануар увидел его смертельный страх и удостоил несколько ободрить его.

-- Не бойся ничего, сказал он: - за твою ничтожную особу, Жид, если ты поступишь в этом деле справедливо. Еще раз спрашиваю, какое у тебя дело до Бриана де-Буа-Гильбера?

-- Не говорил ли я, что мы живем в бедственные времена, Конрад? сказал магистр. Приор цистерцизиеиского ордена (Ordre des Citeaux) пишет к воину-храма и для доставления письма своего не может найдти лучшого посланного, как этого неверного Жида. - Подай письмо.

Еврей развернул дрожащими руками складки своей армянской шапки, в которую, для большей безопасности, он положил письмо приора; потом, согнувшись, протянул руку и хотел уже подойдти, чтоб вручить письмо страшному своему вопросителю.

-- Назад, собака! сказал великий магистр: - я прикасаюсь к неверным не иначе, как мечом. Конрад, возьми письмо у Жида и подай мне.

Бомануар, приняв таким-образом письмо, осмотрел его внимательно снаружи, и потом начал развязывать толстую нитку, его скреплявшую.

-- А почему же нет? сказал Бомануар, нахмурив брови. - Не написано ли в главе сорок-второй, De Lectione Literarum,

Он поспешно пробежал письмо с выражением удивления и ужаса, снова прочел его медленнее; потом, подавая его одной рукой Конраду, другой слегка ударив по нем, воскликнул: - Вот приличные предметы для письма одного христианина к другому; к-тому же, оба они члены, и не мало-значительные члены, религиозных обществ! Когда - продолжал он торжественно и подняв глаза к небу: - приидешь Ты с своими веяльщиками и очистишь гумно?...

Конрад прочел следующее: "Эймер, Божиею милостию, приор цистерцизиенского дома святой Марии в Жорво, сэру Бриану де-Буа-Гильберу желает здравия и милостей от короля Бахуса и госпожи Венеры. Что же касается до нас, любезный брат, мы находимся в плену, в руках беззаконных и безбожных людей, которые не устрашились, задержав пашу особу, требовать за нее выкупа, и которые известили нас о несчастий Фрон-де-Бёфа; они сказывали также, что ты ушел с красавицею, жидовской чародейкой, которой черные очи очаровали тебя. Мы сердечно радуемся твоему избавлению; по просим остерегаться относительно этой второй эйдорской волшебницы, ибо мы слышали, что ваш великий магистр, который подаст боба за алые щеки и черные глаза, едет из Нормандии, чтоб поуменьшить ваше веселье и поправить ваш образ жизни. Для этого мы просим вас от всего сердца остерегаться, чтоб нашли вас бдящими, как говорит Священное Писание, invenientur vigilantes. Богатый Жид, отец её, Исаак-Йоркский, просил у меня письма в свое заступление; я даю ему это письмо, советуя вам усердно и моля взять выкуп за девушку, потому-что он заплатит вам столько, что можно будет на эти деньги найдти их пятьдесят с меньшими опасностями, при чем я надеюсь, достанется и на мою долю, когда мы будем пировать вместе за кубком вина, как истинные братья.

"Прощайте, до радостного свидания. - Дано в вертепе воров, около часа заутрени."

"P. S. Точно, ваша золотая цепь не долго оставалась у меня, и теперь верно будет обвивать шею какого-нибудь браконьера, который повесит на ней свисток, чтоб скликать собак своих."

-- Что скажешь ты на это, Конрад? спросил великий магистр: - Вертеп воров! для такого приора вертеп воров - самое приличное жилище. Неудивительно, что десница Господня отяготела над нами, что в Святой-Земле мы теряем город за городом, шаг за шагом против неверных, когда у нас духовенство, подобное Эймеру! Но что он разумеет под этой второй эндорской волшебницей? сказал он своему поверенному, отошед несколько в сторону.

Конрад, знавший (может-быть по опыту) язык волокитства лучше, нежели его начальник, объяснил место, затруднявшее великого магистра, сказав, что такия выражения употребляются светскими людьми в отношении тех, кого они любят но объяснение это не удовлетворило слишком-благочестивого Бомануара.

-- Тут кроется нечто более, чем ты предполагаешь, Конрад; твое простодушие не способно изведать такой глубокой пропасти зла. Эта Ревекка-Йоркская была воспитанницей той Мириамы, о которой ты слыхал. Ты увидишь, что Жид теперь же сознается в этом. Потом, обратившись к Исааку, он сказал громко: - по-этому, дочь твоя в плену у Бриана де-Буа-Гильбера?

-- Да, высокопреподобный храбрый господин, пробормотал бедный Исаак: - и выкуп, какой только может дать бедный человек за её освобождение...

-- Молчать! сказал великий Магистр. - Эта дочь твоя занималась искусством врачевания, или нет?

своим искусством в то время, когда всякая другая человеческая помощь оказалась тщетною; но благословение Бога Иаковля было над нею!

Бомануар обратился к Мон-Фитшету с горькой усмешкой. - Видишь, брат, сказал он: - видишь обольщения врага-губителя! Видишь сети, которыми он уловляет души человеческия, давая ничтожную кратковременную жизнь на земле в замен вечного блаженства за гробом. Истинно изречение нашего блаженного устава: semper percutiatur leo vorans. Возстанем же на льва! низложим губителя! сказал он, махая в воздухе своим таинственныв абакусом, и как-будто вызывая на бой духов тьмы. - Дочь твоя совершила эти исцеления, продолжал он, обращаясь к Исааку: - верно посредством слов, начертаний, талисманов, и других чернокнижных таинств?

-- Она получила его, сказал Исаак запинаясь: - от Мириамы, мудрой жены нашего племени.

-- Подлый Жид! не от той ли самой Мириамы, которой мерзость волхвований разнеслась по всему христианскому миру? воскликнул великий магистр, перекрестясь. - Тело её было сожжено у позорного столба, а прах развеян на четыре стороны, и да постигнет то же меня и мой орден, если я не поступлю таким же образом с её питомицей, и еще строже! Я научу ее производить чары и заклинания над воинами благословенного храма... Поди, Дамиен, вытолкай этого Жида за ворота... застрелить его, если он будет сопротивляться, или воротится назад! С дочерью его будет поступлено, как требует христианский закон и высокий сан, на нас возложенный.

В-следствие этого, бедный Исаак был выведен и тотчас выгнан из прецептории; все его просьбы, даже предложения были отринуты. Ему не оставалось ничего, как только возвратиться в дом раввина и посоветоваться с ним о средствах к спасению своей дочери. Прежде он страшился за честь её, теперь же трепетал за жизнь. Между-тем, великий магистр велел позвать к себе прецептора Темпльстоу.