Айвенго.
Глава XXXVI

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвенго. Глава XXXVI (старая орфография)

ГЛАВА XXXVI.

Альберт Мальвуазен, президент, или, говоря языком ордена, прецептор в Темпльстоу, был брат того Филиппа Мальвуазена, о котором мы уже упоминали в нашей повести. Подобно этому барону, он был в тесной дружбе с Брианом де-Буа-Гильбером.

Между развращенными и безнравственными людьми, которых было слишком-много в Ордене-Храма, особенно отличался прецептор Альберт, разнившийся от смелого Буа-Гильбера тем только, что он умел набросить покрывало лицемерия на свои пороки и честолюбие и принимать вид фанатизма, внутренно им презираемого. Еслиб великий магистр не так внезапно прибыл в Темпльстоу, он не заметил бы ничего, что могло бы изобличить ослабление дисциплины. Но даже пораженный неожиданностью и как-бы пойманный в-расплох, Альберт Мальвуазен слушал с такою почтительностью и смирением выговоры своего начальника, оказывал такую поспешность в исправлении того, что тот осуждал, - словом умел так хорошо придать вид аскетического благочиния общине, недавно еще преданной разврату и своеволию, что Лука Бомануар начал думать, что нравственность прецептора должна занимать в его мнении место гораздо-выше того, на которое он поставил ее по первому взгляду на Темпльстоу.

одного из братий ордена; и когда Альберт явился к нему, взгляд, на него брошенный, был необычайно-суров.

-- В этом доме, посвященном служению святого Ордена-Храма, сказал великий магистр строгим голосом: - есть Жидовка, привезенная одним из членов братства, и все это по вашему потворству, сэр прецептор!

Альберт Мальвуазен пришел в невыразимое смущение, потому-что несчастная Ревекка была посажена в самую отдаленную и потаенную часть здания, со всевозможными предосторожностями, для того, чтоб никто не знал её пребывания в прецептории. Он прочел в глазах Бомануара гибель Буа-Гильбера и свою собственную, если не найдет возможности отвратить грозившей им бури.

-- Что же вы молчите? продолжал великий магистр.

-- Осмелюсь ли отвечать? произнес прецептор тоном глубочайшого смирения, хотя при этом вопросе единственным намерением его было выиграть несколько времени для приведения в порядок своих мыслей.

-- Говорите, вам позволяется, сказал великий магистр: - но скажи мне, знаешь ли ты главное правило нашего святого устава: De coinmilitonibus Templi in sane ta civitate, qui cu/n iniserrimis mulieribus versantur, propter oblectationem carnis {Эдикт, им упоминаемый, запрещает всякое вольное обращение с женщинами.}?

-- Без сомнения, высокопреподобный отец, отвечал прецептор: - я не мог бы достигнуть места, занимаемого мною в ордене, еслиб не знал одного из главнейших его заповедей.

-- Спрашиваю еще раз, как могло случиться, что ты допустил одного из братий осквернить это святое место введением в него любовницы, и притом жидовской колдуньи?

-- Жидовской колдуньи! повторил Альберт Мальвуазен: - силы небесные, оградите нас!

-- Да, брат, жидовской колдуньи! сказал великий магистр мрачно: - истину говорю тебе. Осмелишься ли ты отрицать, что эта Ревекка, дочь презренного ростовщика Исаака-Йоркского и воспитанница мерзостной волшебницы Мириамы, находится - срам помыслить и выговорить! - в стенах этой прецептории?

-- Ваша мудрость, достопочтенный отец, отвечал прецептор: - разогнала мрак с моего разумения. Велико было мое удивление, что такой превосходный рыцарь, как Бриан де-Буа-Гильбер, был так сильно очарован прелестями этой женщины, которую я принял в наше жилище единственно для того, чтоб поставить преграду их возрастающей привязанности, которая иначе могла бы послужить поводом к падению храброго и благочестивого брата нашего.

-- Но не нарушил ли он с нею обета своего? спросил великий магистр.

-- Как! под этими сводами? сказал прецептор крестясь: - да сохранит нас святая Магдалина и десять тысячь дев! - Нет! если я и погрешил принятием её сюда, то единственно по ошибочной мысли, что таким-образом возможно уничтожить безумную привязанность нашего брата к этой Жидовке, привязанность, которая казалась мне столь необузданною и неестественною, что я мог приписать ее только действию безумия, легче исцеляемого состраданием, чем строгостью. Но так-как высокая мудрость ваша открыла, что эта жидовская прелестница - колдунья, то это может совершенно объяснить безумие его страсти.

-- Так... так! сказал Бомануар. - Видишь, брат Конрад, как опасно уступать первым обольщениям и соблазнам сатаны! Мы взглянем на женщину для того только, чтоб удовлетворить похоти глаз и полюбоваться тем, что люди называют её красотой, - а древний враг, рыкающий лев приобретает над нами власть талисманами, и чарами довершает дело, начатое празднолюбием и глупостью. Быть-может, брат наш Буа-Гильбер заслуживает в этом случае сожаления, а не строгого наказания; ему нужна скорее опора жезла, чем удар лозы, и наши увещания и мольбы могут отклонить его от безумства, возвратив на путь истины!

-- Очень бы горестно было, сказал Конрад Мон-Фитшет: - для ордена потерять одного из лучших воинов, когда святая община наиболее нуждается в помощи сынов своих. Триста Сарацинов убил этот Бриан де-Буа-Гильбер собственною рукою.

-- Кровь этих проклятых псов, сказал великий магистр: - должна быть приятною и доступною жертвою для святых и ангелов, на которых они изрыгают хулы и проклятия. С помощию небесных сил мы поборем чары и заклинания, опутавшия сетию брата нашего. Он разорвет узы этой Далилы, как Самсон разорвал две новые веревки, которыми Филистимляне связали его; от руки его должны пасть грудами тела неверных... Что же касается до этой проклятой чародейки, обратившей волхвования свои против брата святого храма, она должна непременно умереть смертию.

-- Но законы Англии? сказал прецептор, который, радуясь, что негодование великого магистра, так счастливо миновав его и Буа-Гильбера, приняло другое направление, начинал, однакожь, уже опасаться, чтоб оно снова не зашло слишком-далеко.

-- Законы Англии, прервал Бомануар: - позволяют и предписывают каждому судье отправлять судопроизводство в собственном его ведомстве. Самый ничтожный барон может брать под стражу, делать допрос и осуждать колдунью, найденную в его владении. Не-уже-ли же в этом праве будет отказано великому магистру храма в стенах прецептории его ордена?... Нет!... мы будем судить ее и произнесем приговор. Колдунья сойдет с лица земли, и забудется нечестие, ею посеянное. Приготовьте большую залу замка для допроса колдуньи.

его с пеной у рта от гнева на сопротивление, которое снова испытал со стороны прекрасной Жидовки. - Неблагодарная, сказал он: - неблагодарная! отвергать того, кто посреди мечей и пламени спас жизнь её, подвергая опасности свою собственную! Клянусь небом, Мальвуазен, я оставался в замке, покуда своды и стены с треском не обрушились вокруг меня. Я был целию для сотни стрел; оне ударялись о мое вооружение, как град о решетчатые ставни, и только ее прикрывал я щитом своим. Для нея перенес я все это; а теперь своевольная девчонка упрекает меня за то, что я не дал ей погибнуть, и отказывает мне не только в малейшем доказазательстве своей признательности, но даже в самой отдаленной надежде когда-нибудь отвечать мне. Дьявол, посредством упрямства владычествующий над всем её племенем, в ней одной сосредоточил всю свою силу!

-- Мне кажется, дьявол вселился в вас обоих, сказал прецептор: - сколько раз я советовал тебе быть, если уже не воздержным, то по-крайней-мере осторожным? Не говорил ли я, что найдется много сговорчивых христианок, которые за грех почтут отказывать такому храброму рыцарю в le don d'amoureux merci, а ты хочешь непременно посвятить любовь свою своевольной, упрямой Жидовке! Ей-Богу, я думаю, что старик Лука Бомануар прав в своих предположениях, Говоря, что она околдовала тебя.

-- Лука Бомануар! сказал Буа-Гильбер с упреком: - так это-то твои предосторожности, Мальвуазен? И ты допустил этого сумасброда проведать, что Ревекка находится в прецептории?

-- Что жь мне было делать? сказал прецептор: - я не упустил ничего к возможному сохранению твоей тайны; но дьяволом ли открыта она или нет, один дьявол может сказать это. Однакожь, я повернул дело, как мог; ты спасен, если откажешься от Ревекки. О тебе жалеют как о жертве чародейства. Она колдунья и должна подвергнуться положенному за это наказанию.

-- Этого ке будет, клянусь небом! сказал Буа-Гильбер.

-- Клянусь небом, что должно быть и будет! сказал Мальвуазен. - Ни ты, ни кто другой не может спасти ее. Лука Бомануар решил, что смерть этой Жидовки будет очистительной жертвой, достаточной, чтоб смыть все любовные заблуждения рыцарей-храма; а ты знаешь, что он имеет власть и волю, необходимые для исполнения такого благоразумного и благочестивого намерения.

-- Поверят ли грядущие века, что могло существовать такое безсмысленное суеверие! сказал Буа-Гильбер, ходя взад и вперед по комнате.

-- Поверят ли они, этого я не знаю, сказал Мальвуазен спокойно: - но знаю наверное, что в наше время между духовенством и светскими людьми девяносто-девять изо ста воскликнут амин на приговор великого магистра.

-- Я придумал средство, сказал Буа-Гильбер. - Альберт! ты друг мой - ты должен способствовать её побегу, а я перевезу ее в какое-нибудь другое место, более-скрытное и безопасное.

-- Не могу, еслиб и хотел, возразил прецептор: - дом наполнен служителями великого магистра и людьми, ему преданными. Да, и говоря откровенно, брат, я не пустился бы плыть с тобой по этой пучине, хотя бы даже имел надежду управить челнок свой к пристани. Я довольно уже подвергался бедам за тебя, я не хочу получить унизительного выговора, или, может-быть, даже лишиться своей прецептории за размалеванную куклу из жидовского мяса и крови. А ты, если хочешь послушать моего совета, перестань гоняться за этим диким гусем, и направь своего сокола против какой-нибудь другой дичи. Подумай, Буа-Гильбер; твое теперешнее звание, будущия почести, все зависит от места, занимаемого тобою в ордене. Если ты будешь упорствовать в страсти своей к этой Ревекке, ты дашь Бомануару средство изгнать тебя, и поверь, он не оставит этого средства без исполнения. Он очень дорожит жезлом, который держат в дрожащей руке своей, и знает, что ты простираешь к нему сильную длань. Не сомневайся, он погубит тебя, если ты, покровительствуя жидовской колдунье, дашь ему благовидный предлог. Предоставь ему свободу распоряжаться этим делом, потому-что не можешь пересилить его. Попадет власть в твою могучую руку, - тогда можешь ласкать дщерей иудиных, или жечь их по своему произволу.

-- Мальвуазен, сказал Буа-Гильбер: - ты хладнокровный...

--...Друг, прервал прецептор, поспешив заместить этим словом гораздо-худшее, которое, вероятно, сорвалось бы с языка Буа-Гильбера: - хладнокровный друг, и потому способный дать тебе совет. Повторяю: ты не можешь спасти Ревекку. Повторяю: ты можешь погибнуть с нею. Ступай, поспеши к великому магистру - бросься к ногам его и разскажи...

-- Нет, не к ногам, клянусь небом! но скажу в глаза этому сумасброду...

-- Ну, скажи ему в глаза, отвечал Мальвуазен холодно: - что ты любишь эту пленницу-Жидовку до безумия. Чем более ты будешь увеличивать страсть свою, тем с большею поспешностью постарается он уничтожить ее смертию прекрасной колдуньи; между-тем, как ты, уличенный преступник, по явному сознанию, в нарушении своего обета, не можешь ожидать помощи от братьев, и, отказавшись от всех блистательных мечтаний честолюбия и власти, будешь, может-быть, принужден поднять наемное копье в каких-нибудь мелочных ссорах между Фландрией и Бургундией.

-- Ты говоришь правду, Мальвуазен, сказал Бриан де-Буа-Гильбер по минутном размышлении. - Не дам над собою власти седому изуверу; а Ревекка... не заслужила, чтоб я жертвовал для нея местом и почестями. Я прогоню ее... с глаз долой, предоставлю собственной судьбе, если только...

-- Не ограничивай своего благоразумного и необходимого решения, подхватил Мальвуазен: - женщины ничего больше, как игрушки, забавляющия нас в часы веселья... Честолюбие - настоящая цель жизни. Пусть лучше погибнет тысяча таких ничтожных кукол, как эта Жидовка, чем твои мужественные стопы будут остановлены на блистательном поприще, открытом пред тобою... Теперь разойдемся; нехорошо, если между нами заметят тайные разговоры... Я должен распорядиться приготовлением залы для суда над Жидовкой.

-- Что? сказал Буа-Гильбер: - так скоро?

-- Ревекка, сказал Буа-Гильбер, оставшись один: - ты будешь, может-быть, дорого мне стоять. Могу ли я предоставить тебя судьбе твоей по совету этого холодного лицемера? Я сделаю усилие спасти тебя... во берегись неблагодарности! Если ты снова отвергнешь меня, мщение мое будет так же пламенно, как любовь. Жизнь и честь Буа-Гильбера не подвергнутся опасности, если единственной наградой его должны быть презрение и упреки.

Прецептор поспешно отдавал нужные приказания, когда пришел к нему Мон-Фитшет и сообщил решение великого магистра судить немедленно Жидовку за колдовство.

-- Странно, сказал прецептор: - у нас есть несколько Жидов-лекарей, и мы не называем их колдунами, хотя они и совершали изумительные исцеления.

-- Великий магистр думает иначе, сказал Мон-Фитшет: - и я, Альберт, хочу говорить с тобой откровенно.. Колдунья она или нет, во всяком случае лучше пусть умрет эта ничтожная девушка, чем Бриан де-Буа-Гильбер пропадет для ордена, чем возникнут внутренние раздоры в нашем обществе. Тебе известно его высокое место в войске, его военная слава... тебе известна преданность, которую питают к нему многие из нашего братства. Но все это не послужит ни к чему в глазах великого магистра, если он будет видеть в Бриане не жертву, а сообщника Жидовки. Еслиб душа двенадцати колен заключалась в одном её теле, то и тогда ей лучше одной погибнуть, чем Буа-Гильберу разделять эту гибель.

увидев теперь ничтожность доказательств?

-- Их должно усилить, Альберт, возразил Мон-Фитшет: - должно усилить. Понимаешь меня?

-- Понимаю, отвечал прецептор: - и конечно не остановлюсь сделать что бы то ни было для блага ордена... Но время так коротко, что не найдешь приличных орудий.

-- Их необходимо найдти, Мальвуазен, сказал Конрад: - этого требуют выгоды ордена, равно как и твои собственные. Эта Темпльстоу бедная прецептория... Maison-Dieu Maison-Dieu в плодоносном Кенте... Что скажешь на это?

-- Здесь, отвечал Мальвуазен: - между людьми, пришедшими с Буа-Гильбером, два человека хорошо мне знакомы; они были слугами брата моего Филиппа де-Мальвуазена и перешли от него к Фрон-де-Бёфу... может быть, они знают что-нибудь о чародействах этой женщины.

-- Отъищи же их скорее - и слушай: если нужно несколько бизанов для изощрения их памяти, то не щади их.

-- Иди же, сказал Мон-Фитшет: - в полдень начнется суд. Я никогда не видал, чтоб наш начальник с такою деятельностью занимался приготовлениями с-тех-пор, как он приговорил к сожжению Хамета Альфзджи, который, приняв христианство, обратился снова к исламу.

Тяжелый колокол замка пробил двенадцать, когда Ревекка услышала стук шагов по потаенной лестнице, ведшей в её темницу. Шум предвещал прибытие нескольких человек, и это обстоятельство обрадовало ее, потому-что одинокия посещения гордого и страстного Буа-Гильбера страшили ее более всякого другого бедствия, которое могло бы ее постигнуть.

Дверь отворилась перед Конрадом и прецептором Мальвуазепом, которые вошли в сопровождении четырех стражей, одетых в черное, с алебардами в руках.

-- Дочь проклятого племени! сказал прецептор: - встань и следуй за нами.

-- Женщина, отвечал Конрад: - твое дело не спрашивать, а повиноваться. Не смотря на это, знай, что тебя ведут пред судилище великого магистра святого ордена, для ответа в твоих преступлениях.

-- Буди благословен Бог Авраама! сказала Ревекка, набожно сложив руки: - имя судьи, хотя и врага моего народа, есть уже для меня имя покровителя. Очень-охотно последую за тобою; позволь мне только набросить покрывало на голову.

Они спустились по лестнице тихим и торжественным шагом, прошли длинную галерею и чрез створчатую дверь, находившуюся на конце её, вступили в большую залу, которую великий магистр избрал на время местом своего суда.

При входе в эту обширную комнату толпились оруженосцы и йомены, не без труда пропустившие Ревекку, рядом с которой шли прецептор и Мон-Фитшет и за которою следовали стражи к месту, ей назначенному. Когда она проходила чрез толпу с сложенными на-крест руками и поникшею головою, ей всунули в руку лоскуток бумаги, который она взяла почти-безсознательно и держала в руках, не любопытствуя даже узнать его содержание. Но уверенность, что в этом страшном собрании у нея был друг, придала ей мужество бросить взгляд на лица, посреди которых она находилась. Мы постараемся описать в следующей главе зрелище, представившееся её взорам.