Айвенго.
Глава XXXVIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвенго. Глава XXXVIII (старая орфография)

ГЛАВА XXXVIII.

Сам Лука Бомануар был тронут выражением лица и видом Ревекки. Он от природы не был ни жесток, ни даже суров; но наделенный страстями спокойными и высоким, хотя худо-понятым чувством долга, он ожесточил мало-по-малу сердце свое монашеским образом жизни, высоким саном, в который был облечен, и мечтательною необходимостию смирять неверных и искоренять ересь, - обязанностью, по его мнению, исключительно лежавшею на нем. Обычная строгость лица его смягчилась при взгляде на прелестное создание, которое стояло пред ним одинокое, безпомощное и защищало себя с таким умом и твердостию. Он два раза перекрестился, как-будто сомневаясь, откуда явилась эта необыкновенная жалость в сердце, закаленном подобно лезвию меча его. Наконец, он прервал молчание.

-- Девушка, сказал он: - если сострадание, которое я чувствую к тебе, происходит от каких-нибудь козней твоего дьявольского искусства, велико твое беззаконие! Но я скорее принимаю его за естественное движение сердца, скорбящого о том, что столь красивая оболочка может быть сосудом гибели. Раскайся, дочь моя - признайся в своем чародействе - отвергни ложную веру свою, преклонись пред этим святым знамением, - и все будет тебе во блого, здесь и в будущей жизни. В какой-нибудь обители сестер строжайшого ордена, ты будешь иметь время для молитвы и достойного покаяния, и раскаяние твое не будет поздним. Сделай это и живи... Чем обязана ты закону моисееву, чтоб умереть за него?

-- То закон отцов моих, сказала Ревекка: - он был дан посреди громов и бурь на Горе-Синайской, в огне и облаке. Этому, если вы христиане, вы верите... то-есть, как у вас говорят, помните; но не так учили меня мои наставники...

-- Позовите сюда нашего капеллана, сказал Бомануар: - чтоб он поговорил с этой упрямой язычницей.

-- Простите, что осмелюсь прервать вас, сказала Ревекка смиренно: - я девушка, неспособная состязаться за свою веру, но могу умереть за нее, если на то будет воля Божия. Благоволите отвечать на мою просьбу о защитнике.

-- Подайте мне её перчатку, сказал Бомануар. - По-истине, продолжал он, смотря на мягкую ткань и тонкие пальцы: - легкий и слабый залог для такого смертоносного дела!... Видишь ли, Ревекка: как велика разница между твоей тонкой, легкой перчаткой и нашими тяжелыми стальными рукавицами, столько же велика разница между делом твоим и делом тамплиеров, потому-что ты сделала вызов нашему ордену.

-- Положите на весы мою невинность, отвечала Ревекка: - и шелковая перчатка перевесит стальную.

-- И так, ты упорствуешь в отказе исповедать грех свой и в дерзком вызове, тобою сделанном?

-- Да, благородный сэр, отвечала Ревекка.

-- Да будет так во имя неба, сказал великий магистр: - Бог укажет нам истину.

-- Аминь, отвечали окружавшие его прецепторы, - и это слово эхом разнеслось по собранию.

-- Братия, сказал Бомануар: - вам известно, что мы могли бы отказать этой женщине; но хотя она Жидовка и неверная, мы видим в ней беззащитную чужестранку, и Боже сохрани, чтоб она, возложив упование на снисхождение кротких наших законов, обманулась в них. Сверх-того, мы рыцари и воины, так же как люди, посвятившие себя Богу, и стыдно бы нам было отказываться под каким бы то ни было предлогом от вызова на поединок. Итак, дело состоит в следующем: Ревекка, дочь Исаака-Йоркского, в-следствие многоразличных и подозрительных обстоятельств, обвинена в чародействе, направленном против благородного рыцаря нашего святого ордена, и потребовала поединка для доказательства своей невинности. Кому, благочестивые братия, по вашему мнению должны мы вручить залог боя, назначив в то же время его защитником нашим.

-- Бриану де-Буа-Гильберу, до которого он более всех касается, сказал прецептор гудальрикский: - и который, сверх-того, лучше всех знает, сколько правды в этом деле.

мы с большею готовностию поручили это, или даже важнейшее дело...

-- Преподобный отец, отвечал прецептор гудальрикский: - нет чар, которые бы могли действовать на бойца, вышедшого сразиться на суде Божием.

-- Ты прав, брат, сказал великий магистр. - Альберт Мальвуазен, отдай этот залог боя Бриану де-Буа-Гильберу. Тебе предоставляется, брат, продолжал он, обращаясь к Буа-Гильберу: - твердо идти на бой, ни мало не сомневаясь, что правое дело восторжествует. А ты, Ревекка, знай, что мы назначаем тебе третий день, считая от нынешняго, для приискания защитника.

-- Это слишком-короткий срок, отвечала Ревекка: - для чужестранки и иноверки, чтоб найдти человека, который бы согласился сражаться, подвергая опасности жизнь свою и честь за нее против рыцаря столь опытного и храброго.

-- Мы не можем продлить срока, отвечал великий магистр: - бой должен совершиться в нашем присутствии, а различные важные причины вызывают нас отсюда на четвертый день.

-- Да будет воля Божия! сказала Ревекка: - уповаю на Того, кто, если хочет спасти, силен в один миг совершить дела великия.

-- Ты хорошо говоришь, девушка, сказал великий магистр: - но мы знаем также, кто может облекаться в образ ангелов света. Остается только назначить место, приличное для боя, а также, в случае нужды, и для казни. Где прецептор этой обители?

Альберт Мальвуазен, держа еще в руках перчатку Ревекки, говорил с Буа-Гильбером тихо, но с большим жаром.

-- Что? сказал великий магистр: - он не хочет принять вызова?

-- Он хочет... он принимает, высокопреподобный отец, сказал Мальвуазен, скрывая перчатку под мантиею. - Что же касается до места боя, то самое приличное, по моему мнению, - Арена-Святого-Георгия, принадлежащая к этой прецептории, и служащая нам местом воинских упражнений.

-- Хорошо, сказал великий магистр: - Ревекка! на этом месте должен явиться твой защитник; если же это не будет исполнено, или твой защитник падет пред судом Божиим, - ты умрешь смертию чародейки, согласно с решением нашим. Запишите наш приговор и прочтите написанное вслух, чтоб никто не мог отозваться неведением.

Один из капелланов, исправлявший должность писца при капитуле, тотчас внес предписанное в огромную книгу, которая заключала в себе судопроизводство рыцарей-храма, отправляемое ими в торжественных собраниях; когда же он кончил писать, другой прочел вслух приговор великого магистра. Этот приговор в переводе с нормано-французского наречия, на котором был написан, означал следующее:

"Ревекка, Жидовка, дочь Исаака-Йоркского, обвиненная в колдовстве, обольщении и других предосудительных ухищрениях, употребленных против одного из рыцарей святейшого Ордена-Храма-Сионского, отвергает это обвинение и говорит, что обвинение, взведенное на нее ныне, ложно, безчестно и вероломно; что в силу предписанного законом снисхождения (essoine) {Essoine значит извинение, и здесь относится к привилегии подсудимой являться в лице своего защитника, по снисхождению к её полу.} к её лицу, как неспособному сражаться в свою защиту, она представляет, вместо себя, для доказательства в истине сказанного ею, бойца, который исполнит принятую им на себя обязанность со всею рыцарскою точностию, таким оружием, которое бы совершенно соответствовало значению боя, - и все это на её страх и ответственность. При этом она дала свой залог. Залог сей вручен благородному лорду и рыцарю, Бриану де-Буа-Гильберу, члену святого Ордена-Храма-Сионского, и он назначен к этому бою для защиты своего ордена и самого-себя, как оскорбленного и пострадавшого от действий подсудимой. В-следствие чего, высокопреподобный отец и могущественный лорд, Лука маркиз Бомануар, согласясь на таковый вызов и вышереченное снисхождение к лицу обвиненной, назначил третий день для поединка, и местом оного так-называемую Арену-Святого-Георгия, близь прецептории Темпльстоу. И великий магистр повелевает подсудимой явиться там, в лице своего защитника, под опасением наказания, назначенного уличенным в колдовстве или обольщении; также и противнику её, под опасением, в случае неявки, заслужить название труса. Равномерно, благородный лорд и высокопреподобный отец, выше именованный нами, повелел, чтоб поединок совершился в его присутствии и согласно всему, что прилично и установлено для таких случаев. Бог да поможет правому делу!"

-- Аминь, сказал великий магистр, и слово это повторили за ним все окружавшие его. Ревекка не сказала ничего, но подняла глаза к небу и, сложив руки, оставалась с минуту в этом положении. Потом скромно напомнила великому магистру, что она просит позволения иметь свободное сношение с друзьями своими, чтоб они знали о её положении и помогли найдти ей защитника, который бы сразился за нее.

-- Это справедливо и законно, сказал великий магистр: - выбери посланного, которому можно довериться, и ему дозволен будет свободный вход в комнату, где ты будешь заключена.

-- Есть ли здесь кто-нибудь, сказала Ревекка: - кто бы из любви к правому делу или за щедрую плату согласился исполнить поручение несчастной?

Все молчали, потому-что всякий боялся выказать, в присутствии великого магистра, участие к оклеветанной пленнице и тем подвергнуться подозрению в склонности к вере иудейской. Не только чувство сострадания, но даже надежда награды не могла превозмочь этой боязни.

по недостатку сострадания, на которое имеет право самый великий преступник?

Наконец Гидж, сын Снелла, отвечал: - Я человек разслабленный, но если могу еще сколько-нибудь двигаться и ходить, то этим обязан её великодушной помощи. Я исполню твое поручение, прибавил он, обращаясь к Ревекке: - как только может исполнить его калека, и счастлив буду, если ноги мои поправят зло, сделанное моим языком. Восхваляя твое милосердие, я не думал вовлечь тебя в опасность!

-- Бог располагает всем, сказала Ревекка: - Он силен расторгнуть плен иудейский посредством самого слабого орудия. Для исполнения Его воли, улитка может быть таким же надежным вестником, как и сокол. Отъищи Исаака-Йоркского, - вот тебе на расходы, чтоб нанять человека и лошадь, - и доставь ему эту записку. Не знаю, внушение ли это небес, но верю, что не умру этой смертию, и что явится мой защитник. Прощай! Жизнь и смерть зависят от твоей поспешности.

Крестьянин взял записку, содержавшую в себе несколько строк на еврейском языке. Многие из толпы уговаривали не прикасаться к такому подозрительному письму; но Гидж твердо решился услужить своей благодетельнице. Она спасла его тело, говорил он, и верно не захочет погубить душу.

-- Я возьму, сказал он: - доброго капула {Capul, т. е. лошадь; в более-ограниченном значении рабочая лошадь.} у соседа Бутана и буду в Йорке в самое короткое время, какое только возможно для лошади и человека.

Но, по счастию, ему не нужно было отправляться так далеко, ибо в четверти мили от ворот прецептории он встретил двух человек, в которых по одежде и большим желтым шапкам узнал Евреев; а подъехав ближе, в одном из них узнал прежнего своего хозяина, Исаака-Йоркского. Другой был раввин Бэн-Самуил; оба они приблизились к прецептории, сколько могли, при слухе, что великий магистр созвал капитул для суда над чародейкою.

-- Брат Бэн-Самуил, сказал Исаак: - у меня душа тоскует, сам не знаю от чего. Это обвинение в чернокнижии не раз употреблялось предлогом к угнетению нашего народа.

-- Будь спокоен, брат, сказал врач: - ты можешь поступать с назарянами как человек, обладающий маммоной беззакония, следственно можешь купить у них всякую льготу; она имеет такое влияние на дикие умы этих безбожников, какое печать Соломона имела над злыми духами. Но кто этот бедняк, на костылях, имеющий намерение, как кажется, поговорить со мной? Друг мой, продолжал лекарь, обращаясь к Гиджу, сыну Снелла: - я не отказываю тебе в пособии своего искусства, но не даю людям, просящим милостыни по большим дорогам. Что с тобой? У тебя ноги разбиты параличом? так работай руками, чтоб достать пропитание; если ты неспособен исправлять должность курьера, хорошого пастуха или воина, если не можешь служить у взъискательного господина, то найдутся и другия занятия. Что с тобою, брат? сказал он, перервав речь свою и обратившись к Исааку, который, едва бросив взгляд на записку, поданную ему Гиджом, испустил тяжелое стенание, упал с своего мула как умирающий и несколько минут оставался без движения.

Сильно-встревоженный раввин соскочил на землю и поспешно употребил пособия своего искусства, для приведения в чувство несчастного спутника. Он уже хотел приступить к кровопусканию, как вдруг предмет его тревожного безпокойства опомнился, но для того только, чтоб сбросить с головы шапку и посыпать прахом свои седые волосы. Врач приписал этот внезапный и сильный порыв замешательству и, не оставляя своего намерения, взялся-было опять за инструменты. Но Исаак вывел его скоро из заблуждения.

-- Чадо скорби моей, сказал он: - ты должна б была называться Бенони, а не Ревеккой! Зачем смерть твоя должна свести в могилу мою седую голову, в то время когда в горести сердца моего я ропщу на Бога и на судьбу!

-- Брат, сказал раввин с большим удивлением: - не отец ли ты во Израиле, и можешь ли произносить подобные речи?... Надеюсь, дщерь дома твоего жива?

зеленеющей пальмы для седин моих, и должна поблекнуть в одну ночь подобно тыкве Ионы!.. Чадо любви моей!.. Чадо престарелых лет моих! Ревекка, дщерь Рахили! мрак смерти уже объемлет тебя.

-- Но прочти сверток, сказал раввин: - может-быть, есть еще возможность спасения.

-- Прочти ты, брат, отвечал Исаак: - очи мои подобны источнику водному...

Врач прочел на природном языке своем следующее:

"Исааку, сыну Адоникама, которого язычники называют Исааком-Йоркским! мир и благодать обетования да почиют над тобою!... Отец мой, я осуждена на смерть за то, чего не ведает душа моя - за чародейство. Отец мой, если найдется крепкий муж, чтоб сразиться за мое дело мечом и копьем по обычаю назарян, и явится на арену Темпльстоу, в третий день от настоящого, может-быть, Бог отцов наших даст ему силу защитить невинность и спасти ту, которой не от-кого ждать помощи. Если жь это невозможно, пусть девы нашего племени оплачут меня как изгнанницу, как лань, пораженную охотником, как цветок, срезанный косцом. Итак, обдумай, что сделать и где искать помощи. Один назарейский воин верно вооружился бы за меня: это Уильфрид, сын Седрика, которого язычники называют Айвенго. Но он не в состоянии снести тяжесть своего вооружения. Однакожь, пошли известить его, отец мой, ибо он имеет друзей между сильными народа своего и, быв нашим товарищем в доме заключения, найдет, может-быть, кого-нибудь, кто вступит в бой для моего спасения. Скажи ему, Уильфриду, сыну Седрика, останется ли в живых или умрет Ревекка, в жизни и смерти она будет совершенно-чиста от греха, за который ее осудили. И если угодно Богу, чтоб ты лишился дочери, тогда ты, старец, не оставайся долее в этой стране крови и утеснения; отправься в Кордову, где брат твой живет в безопасности, под сению престола Боабдила Сарацина; ибо менее жестоки Мавры к имени Иакова, чем назаряне английские.."

- Дочь моя плоть от плоти моея, кость от костей моих!..

-- Укрепись духом, сказал раввин: - эта скорбь ни к чему не послужит. Препояшь чресла свои и ступай к этому Уильфриду, сыну Седрика. Может-быть, он поможет тебе советом или делом, потому-что юноша этот много значит пред очами Ричарда, которого назаряне именуют Львиным-Сердцем, а слухи о возвращении его постоянно подтверждаются в этой стране. Может-быть, Айвенго получит от него письмо или печать для запрещения этим мужам крови, принявшим имя храма на посрамление ему, совершить замышляемое злодеяние.

-- Я отъищу его, сказал Исаак: - он добрый юноша и сострадает изгнанию Иакова. Но он не может надеть своего вооружения, а кто другой из христиан пойдет сражаться за угнетенную дщерь Сиона?

Я также поеду и буду действовать; грешно было бы покинуть тебя в бедствии! Поспешу в город Йорк, где собралось много воинов и отважных людей; не сомневаюсь, что между ними найдется человек, который согласится поднять меч на защиту твоей дочери, потому-что золото - божество их, и за деньги они отдадут в заклад жизнь так же, как и имущество... Ты исполнишь, брат мой, все обещания, какие я сделаю им от твоего имени?

-- Непременно, брат, сказал Исаак: - и да благословятся небеса, возставившия мне помощника в бедствии!.. Однакожь, не давай им с разу всего, что оно потребуют; ты увидишь, что по свойству своего проклятого племени, они запросят фунтов, а согласятся, может-быть, на унции... Впрочем, действуй по воле своей; я человек потерянный в этом деле, и к чему мне золото мое, если погибнет чадо любви моей!

Они обнялись и разошлись в разные стороны. Хромой крестьянин оставался несколько времени на месте, смотря им вслед.

-- Экие Жиды-собаки! сказал он: - не обратили никакого внимания на свободного человека, как-будто я раб, или Турок, или обрезанный Еврей, как они сами! Они могли, кажется, бросить мне один или два цехина. Я не обязан был приносить им этого богопротивного маранья и подвергаться опасности быть околдованным, как многие мне говорили. Что мне в золоте, данном девушкой, если перед Пасхой получу от священника выговор на исповеди и должен буду дать ему вдвое больше, чтоб получить разрешение, да, сверх-того, носить целый век название жидовского вестника, что очень-легко может случиться? Мне кажется, я в-самом-деле был околдован, находясь близь этой девушки! Но Это всегда так было, и со всеми, кто бы ни приблизился к ней - Жид ли, природный ли житель нашей стороны - ни один не устоял бы, когда она давала поручения... И теперь еще, как вздумаю об ней, кажется отдал бы и лавку и инструменты для спасения её жизни!