Айвенго.
Глава XL

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвенго. Глава XL (старая орфография)

ГЛАВА XL.

Черный-Рыцарь (к приключениям которого необходимо нам снова возвратиться), оставив сборное-дерево великодушного Локслея, направил путь свой прямо к одному соседнему монастырю, незначительному ни по объему, ни по принадлежностям и называвшемуся приорством святого Ботольфа: туда, по взятии замка, перенесен был Айвенго, под прикрытием верного Гурта и великодушного Уамбы. Теперь не нужно говорить о том, что происходило между Уильфридом и его избавителем; довольно сказать, что после продолжительной и важной беседы с приором, отправлены в разных направлениях гонцы, и что на следующее утро Черный-Рыцарь собрался продолжать свой путь в сопровождении шута Уамбы, долженствовавшого служить ему путеводителем.

-- Мы увидимся, сказал он Айвенго: - в Конингсборге, замке покойного Адельстана, потому-что отец твой Седрик отправляет там похоронный пир в честь своего благородного родственника. Я увижу там ваших саксонских родных, сэр Уильфрид, и познакомлюсь с ними поближе. Ты также встретишь меня там, и мое дело будет помирить тебя с отцом.

При этих словах, он дружески простился с Айвенго, который изъявил сильное желание сопутствовать своему избавителю. Но Черный-Рыцарь не согласился на это предложение.

-- Пробудь этот день; едва-ли достанет у тебя сил отправиться завтра. Я не хочу иметь иного проводника, кроме честного Уамбы, который может играть роль монаха или шута, смотря по расположению моего духа.

-- А я, сказал Уамба: - поеду с вами очень-охотно. Мне страх-как хочется видеть похоронный пир Адельстана, потому-что если он будет не полон и не сытен, покойник возстанет из гроба, чтоб разбранить повара, ключника и кравчого; а ведь это стоит посмотреть! Во всяком случае, сэр рыцарь, я надеюсь, что ваша храбрость извинит меня пред моим господином Седриком, в случае, если мой собственный ум мне изменит.

-- Но каким образом, сэр шут, может бедная храбрость моя успеть там, где остановится твой светлый ум? - растолкуй мне это.

-- Ум, сэр рыцарь, возразил шут: - может сделать много. Он ловкий, разсчетливый плут, который видит слабую сторону своего соседа и знает, как удержаться под ветром, когда забушуют его страсти. Храбрость же - смелый малой, который рубит все встречное: он гребет по ветру и против течения, и идет вперед, не взирая ни на что. Вот по этому-то, добрый сэр рыцарь, между-тем, как я извлекаю выгоды из хорошей погоды в уме нашего благородного господина, от вас буду ожидать я хлопот во время ненастья.

-- Сэр Рыцарь-Замка, потому-что вам так угодно называться, сказал Айвенго: - я боюсь, что вы выбрали себе слишком-болтливого и безпокойного путеводителя. Но он знает каждую тропинку и просеку в этих лесах так же хорошо, как охотник, несколько раз по ним пробегавший; сверх-того, он, как вы отчасти могли сами видеть, верен как сталь.

-- Нет, сказал рыцарь: - я не буду роптать на человека, который, имея дар указывать мне путь, сделает его веселее. - Прощай, добрый Уильфрид; прошу тебя не пускаться в дорогу по-крайней-мере прежде завтрашняго дня.

Говоря таким-образом, он протянул руку Айвенго, который прижал ее к своим губам, простился с приором, сел на лошадь и уехал в сопровождении Уамбы. Айвенго следовал за ними взором до-тех-пор, пока они скрылись в чаще соседняго леса, и потом возвратился в монастырь.

Вскоре после заутрени, он попросил к себе приора; старец поспешно пришел и с безпокойством осведомился о состоянии его здоровья.

-- Мне лучше, отвечал он: - потому-что пламеннейшая надежда моя исполняется скорее, чем я ожидал; ранам моим легче, чем мог я ожидать, смотря по истечению крови, или, может-быть, мазь эта произвела на меня чудотворное действие. Чувствую уже, что я в состоянии надеть свое оружие и считаю это счастием, потому-что мне приходят в ум такия мысли, которые не позволят оставаться здесь долее в бездействии.

-- Да не допустят святители, сказал приор: - чтоб сын Седрика-Саксонца оставил наш монастырь прежде совершенного исцеления ран своих! Стыд падет на наше звание, если мы потерпим это.

-- Я сам не захотел бы оставить ваш гостеприимный кров, достопочтенный отец, сказал Айвенго: - если б не чувствовал себя в силах вынести переезд и безопасно совершить путь свой.

-- Что же принуждает вас к такому внезапному отъезду? спросил приор.

долине, когда над нею нависнет черная туча, предвестница близкой бури?... Что же думаете вы о подобных впечатлениях?... Заслуживают ли они внимания, как предостережения наших ангелов-хранителей против грозящей нам опасности?

-- Не могу отрицать, сказал приор, перекрестясь: - что подобные вестники посылаются небом; но они имеют всегда видимо-полезную цель и направление. Что же можешь совершить ты, покрытый ранами, если последуешь за тем, кому не можешь помочь в случае нападения?

-- Приор, сказал Айвенго: - ты ошибаешься... я так крепок, что могу разменяться несколькими ударами с тем, кто бы вызвал меня на такое свидание. Но если б даже я был не в состоянии сражаться, то могу помочь ему, в случае опасности, какими-нибудь средствами, независящими от силы оружия? Известно, что Саксонцы не любят норманского племени, а кто знает, какие могут быть следствия, если он явится к ним, когда сердца их раздражены смертию Адельстана, а головы разгорячены пиршеством, которое они начать намерены? Я почитаю прибытие его к ним самым опасным мгновением и решился разделить с ним эту опасность, или отвратить ее; но для облегчения себя, я попрошу вас ссудить меня какой-нибудь из ваших лошадей, которой шаг, вероятно, будет покойнее походки моего боевого копя.

-- Без-сомнения, сказал достойный священник. - Вы возьмете моего собственного иноходца, которого я приучил как-будто нарочно для вас, и который идет так же покойно, как лошадь аббата сент-альбанского. Могу сказать о Мелвине, - так я называю его - что для путешествия своего вы не найдете животного лучше и спокойнее, и оно уступит, может-быть, только лошади фокусника, которая танцует между яиц. Сидя на Мелкине, я сочинил не одну проповедь к назиданию моей монастырской братий и многих христианских душ.

-- Прошу вас, почтенный отец, сказал Айвенго: - прикажите немедленно оседлать Мелкина, и пошлите ко мне Гурта, приказав ему принести мое оружие.

-- Однакожь, любезный сэр, сказал приор: - я прошу вас вспомнить, что Мелкин так же мало знаком с оружием, как и хозяин его, и что я не отвечаю за то, может ли он вынести вид или тяжесть вашего полного вооружения. Уверяю вас, Мелкин тварь разсудительная и возстает против всякого необыкновенного бремени... я брал Fructiis Temporwn у священника сен-бисского, и поверьте, он не тронулся бы ни на шаг от ворот, еслиб я не переменил массивной книги на свой маленький молитвенник.

-- Будь уверен, святый отец, сказал Айвенго: - я не буду слишком обременять его; а если он заведет со мной ссору, то победа не останется за ним.

Этот ответ был сделан в то время, как Гурт прикреплял к каблукам рыцаря большие позолоченные шпоры, которые могли убедить всякую упрямую лошадь, что её собственное спокойствие зависело от повиновения всаднику.

Большие и острые колесца, которыми снабжены были шпоры Айвенго, возбудили в достойном приоре раскаяние в его вежливости и заставили его сказать: - Однакожь, добрый сэр, теперь я вздумал, что Мелкин не терпит шпор; вам бы лучше подождать кобылу нашего поставщика, которая будет сюда через час, и должна быть смирна, потому-что перевозила большую часть нашего зимняго запаса дров и не ела ни зерна.

-- Благодарю вас, почтенный отец, но я останусь при вашем первом предложении, тем более, что вижу уже Мелкина у ворот. Гурт повезет мое вооружение; впрочем, будьте уверены, что так-как я не буду обременять спины вашего коня, то и он не выведет меня из терпенья. Теперь, прощайте!

Айвенго сошел с лестницы скорее и свободнее, чем можно было ожидать от его раны, и вскочил на иноходца, желая поскорее избавиться от докучливого приора, который следовал за ним так неотступно, как только позволяли ему лета и толщина, и то воспевал похвалы Мелкину, то поручал рыцарю беречь его.

-- Он теперь в самом опасном периоде жизни, опасном, как для девушек, так и для лошади, потому-что ему пошел пятнадцатый год, сказал старик, смеясь собственной своей шутке.

Айвенго, у которого столько забот теснилось в голове, что некогда было пускаться в разсуждения о походке иноходца, - не слушал предостережений и забавных замечаний приора; вскочив на лошадь и приказав своему оруженосцу (так называл себя теперь Гурт) ехать возле, он пустился по следам Черного-Рыцаря в лес, между-тем, как приор стоял у ворот монастыря, смотрел ему вслед и говорил сам с собою: - Пресвятая Дева! как поспешны и горды эти военные! Мне бы не надо давать ему Мелкина, потому-что, страдая так сильно от ревматизма, я пропаду, если с ним случится что-нибудь недоброе... А впрочем, сказал он подумав: - я не могу служить своим старым и разслабленным телом правому делу старой Англии; пускай же хоть Мелкин разделит опасности, ей предстоящия; может-быть, наша бедная обитель сочтется достойною какой-нибудь награды... или, может-быть, старому приору пришлют хорошенького иноходца. А если они и ничего не сделают, - потому-что знатные забывают услуги ничтожных людей, - то по-истине я и тогда почту себя довольно-вознагражденным в сознании, что исполнил долг свой. Но, приходит уже время созвать братию к завтраку в трапезу... Ужь верно они повинуются этому призыву гораздо-охотнее, чем звону к вечерне или заутрене.

Приор сен-ботольфский побрел обратно в трапезу для надзора за сушеной треской и пивом, поданными на завтрак монахам. Запыхавшись, с важным видом сел он за стол; несколько загадочных слов, произнесенных им о выгодах, которых можно ожидать для монастыря, о важных услугах, им оказанных, привлекли бы на себя в другое время общее внимание; но как треска была очень-солона, а пиво довольно-крепко, то челюсти братий были сильно озабочены, и они ничего не могли слушать с охотою; мы не заметили ни одного человека из братства, который бы покусился извлечь выгоду из таинственных намеков своего настоятеля, кроме отца Дигорея, страдавшого зубною болью и жевавшого на одну сторону.

В это время, Черный-Рыцарь и его путеводитель пробирались по уединенным тропинкам леса; добрый рыцарь то напевал вполголоса песню какого-то влюбленного трубадура, то ободрял вопросами болтливое расположение своего спутника, такъчто разговор их составлял странное смешение пения и шуток, о котором мы очень желали бы дать понятие нашим читателям. Представьте себе этого рыцаря так, как мы его уже описывали, сильно-сложенного, высокого, широкоплечого, сидящого на могучем вороном коне, как-будто нарочно созданном для его тяжелого тела, - так легко выступал он под ним, - с приподнятым забралом, чтоб дышать свободнее, но с опущенною решеткою, чтоб не допускать ясно видеть черты лица. Однакожь, можно было разсмотреть красноватые, загорелые щеки и большие голубые глаза, сверкавшие из-под черной тени, наброшенной приподнятым забралом; вообще, движение и взор рыцаря выражали безпечную веселость и спокойную неустрашимость, - обнаруживали дух, который неспособен предупреждать опасности, а быстро стремится вперед, когда уже опасность грозно возстала - который свыкся с мыслию об ней, как человек, постоянно занятый войною и исканием приключений.

Шут был в своей обыкновенной фантастической одежде; по последния происшествия заставили его прицепить род острого охотничьяго ножа я прибавить к нему небольшой щит; не смотря на свою профессию, он обнаружил большую ловкость в употреблении этого оружия при осаде Торквильстона. Правда, недостаток в устройстве головы Уамбы состоял большею частию в какой-то раздражительной нетерпеливости, недопускавшей его долго оставаться в одном положении, или преследовать развитие какой-нибудь идеи, хотя на несколько минут он был очень ловок для немедленного исполнения возложенного на него дела или соображения какого-нибудь предприятия. В-следствие этого, сидя на лошади, он безпрестанно двигался взад и вперед, являлся попеременно то подле ушей её, то на задней её части, - свешивал обе ноги на одну сторону, садился лицом к хвосту, двигался, вертелся, и делал тысячи смешных движений, пока его лошадь так сильно приняла к сердцу это своенравие, что сбросила его с себя, и он растянулся во всю длину на зеленой траве; а приключение это, сильно раззабавившее рыцаря, заставило спутника его ехать смирнее.

В то время, когда мы встретилось с ними, веселая чета распевала так-называемый "вирелэ", в котором не совсем-стройный голос простолюдина сменялся более-образованным голосом рыцаря. Песня шла следующим образом:

"Анна-Мария, любовь моя! солнце взошло; Анна-Мария, любовь моя! утро наступило, туман поднялся, птички свободно поют. Утро взошло, любовь моя, Анна-Мария, утро взошло! Охотник выводит веселые звуки на своем рожке; радостное эхо слетает кругом с гор и деревьев; пора вставать тебе, любовь моя, Анна-Мария!

Уамба.

"Не буди меня, Тибальт, любовь моя, Тибальт, когда вкруг изголовья летают сладкие сны! ничтожны радости на яву пред этими видениями. О, Тибальт, любовь моя! Пусть птицы поют песни разсвету дня, пусть охотник громко трубит в рог на горе: сладчайшие звуки, сладчайшия радости окружают меня во сне, - но не думай, что в сновидении я вижу тебя, Тибальт, любовь моя!"

-- Славная песенка! сказал Уамба, когда они ее кончили: - и клянусь своим колпаком, премилое нравоучение! Я певал ее с Гуртом, который прежде был товарищем забав моих, а теперь, милостию Божиею и своего господина, ни более ни менее, как свободный человек; и раз мы так увлеклись этой мелодией, что легли в постель через два часа после солнечного восхода, напевая песню не во сне и не на яву, а так между тем и другом... кости мои болят при одной мысли об этих звуках с-тех-пор. Не смотря на то, я спел Анну-Марию в угодность вам, добрый сэр.

Шут начал скоро другую песню, несколько-комическим напевом; к нему присоединился и рыцарь.

Рыцарь и Уамба.

"Три весельчака пришли с юга, запада и севера с круговою песнию, чтоб свататься, к вдове улкомбской; и от-чего бы вдова сказала им: нет?

"Первый был рыцарь, и пришел из Тейнидэля; он пел всегда круговую песню; его предки, Боже помилуй, были знаменитые люди, и от-чего бы вдова сказала ему: нет? О своем отце-лерде и своем дяде-рыцаре он пел в стихах и песнях: она отослала его назад к его очагу. За что же вдова сказала ему нет?

Уамба.

"Другой, что пришел, клянется кровью и ногтями петь всегда круговую песню. Он был знатного происхождения, родом из Валлиса; и от-чего бы вдова сказала ему: нет?

"Сэр Дэвид де-Морган де-Грифит де-Гюг де-Тудор де-Рейс пришел с своей песней; она сказала, что одной вдовы мало для стольких людей, и отослала Валлийца в обратный путь.

"Но скоро пришел йомен, йомен из Кента, весело напевая свою круговую песню; он говорил вдове о доходах и барышах, и почему бы вдова сказала ему: нет?

Оба.

"Так рыцарь и лорд остались в грязи распевать там свои песни, потому-что кентский йомен с своим годовым доходом никогда не мог услышать от вдовы слова: нет."

-- Я бы желал, Уамба, сказал рыцарь: - чтоб наш хозяин сборного дуба, или веселый монах, его капеллан, послушали твою песню в похвалу нашему толстому йомену.

-- А я не желал бы этого, сказал Уамба: - даже за рог, что висит на вашей перевязи.

-- Да, сказал рыцарь: - это залог доброго расположения ко мне Локслея, хотя, мне кажется, я и не буду иметь в нем нужды. Протрубив три раза в этот рог, как меня уверяли, мы увидим, в случае надобности, вокруг себя порядочную толпу его честных йоменов.

-- Я сказал бы "не дай Бог" отвечал шут: - еслиб этот приятный подарок не был залогом в том, что они пропустят нас невредимо.

-- Почему же? что хочешь ты этим сказать? сказал рыцарь: - ты думаешь, что, без этого залога приязни, они напали бы на нас?

-- Нет, о себе я ничего не говорю, сказал Уамба: - потому-что у зеленых деревьев есть уши, так же, как и у каменных стен. Но можешь ли ты растолковать мне, сэр рыцарь - когда лучше, чтоб кружки и кошелек были скорее пусты, чем полны?

-- Никогда, я думаю, возразил рыцарь.

-- Ты заслуживаешь, чтоб пред глазами твоими ни то, ни другое никогда не было полно за такой простодушный ответ! Лучше опустошить кружку, когда передаешь ее Саксонцу, и оставить деньги дома, когда пойдешь в зеленый лес.

-- Так ты считаешь наших приятелей за грабителей? сказал Рыцарь-Замкё.

-- Вы не совсем понимаете меня, милостивый сэр, сказал Уамба: - может-быть, отбирая суму, облегчают они ходьбу человеку на долгом пути; и кто знает, может-быть, спасительно для души путника, что его освобождают от того, что составляет корень зла; поэтому-то я и не буду называть жестокими именами тех, кто оказывает подобные услуги. Но я желал бы, чтоб моя сума и кошелек были оставлены дома всякий раз, когда встречаюсь с этими молодцами, - потому-что это избавило бы их от хлопот.

-- Молиться за них - от всего моего сердца, сказал Уамба: - но только в городе, а не в лесу, подобно аббату сен-бисскому, которого они заставили служить обедню сидя в дубовом дупле вместо его церковного седалища.

-- Что ни говори, Уамба, возразил рыцарь: - а эти йомены молодецки услужили при Торквильстоне господину твоему, Седрику.

-- Правда, отвечал Уамба: - но это было в числе условий их договора с небом.

-- Их договора с небом? что это значит? возразил его спутник.

-- Вот что, отвечал шут. - Они ведут с небом разсчет, в том смысле, как управляется старый наш ключник с своими цифрами, или как Жид Исаак наблюдает порядок между своими должниками, и, подобно ему, они выдают очень-мало, а приобретают за то большой кредит, прилагая вероятно собственно к себе обетование, сделанное в священном писании - седмерицею воздавать за дела милосердия.

-- Объясни мне примером то, что ты хочешь сказать, Уамба: - я ничего не знаю о подобном употреблении цифр и счетов.

-- Если храбрость ваша так непонятлива, отвечал Уамба: - то извольте знать, что эти честные люди сверяют доброе дело с другим, которое не так похвально; на-пример, дают крону нищенствующему монаху и отнимают сто бязанов у жирного аббата, или расцалуют в лесу девушку и окажут пособие бедной вдове.

-- Которое же из двух доброе дело, я которое преступление?

-- Славная шутка! славная шутка! воскликнул Уамба: - с умным человеком ум изощряется. Я поклянусь, что вы ничего не сказали так кстати, когда справляли пьяную вечерю с толстым отшельником... Но возвратимся к нашему разговору: веселые люди лесов построят хижину и сожгут замок, покроют соломой часовню и ограбят церковь, освободят бедного пленника и зарежут гордого шерифа; или, для большого сближения с нашим делом, за освобождение саксонского тана - живьём сожгут норманского барона. Короче сказать, они скромные воры, учтивые разбойники; но все-таки приятнее встречаться с ними, когда они сделали что-нибудь дурное.

-- Как же это так?

-- Потому-что тогда они чувствуют некоторое раскаяние и хотят примириться с небом. Но если их счеты в порядке, то Боже сохрани того, кому прийдется первому с ними разделываться! После услуги, оказанной ими в Торквильстоне, они верно содрали бы кожу с путешественников, которые им встретились бы... Однакожь, сказал Уамба, подъезжая сколько-можно-ближе к рыцарю: - здесь есть молодцы, которые гораздо еще опаснее для проезжающих, чем та вольница.

-- Кто же это? Я полагаю, что у вас нет ни волков, ни медведей?

-- Конечно, нет, сэр, но у нас есть мальвузеновы солдаты, и я вам скажу, во время междоусобий десяток из них стоит стада волков в иное время. Теперь они поджидают жатвы и подкреплены солдатами, спасшимися из Торквильстона, так-что еслиб мы встретили отряд, то поплатились бы за свои военные подвиги. Теперь прошу сказать, сэр рыцарь, что бы вы сделали, еслиб мы встретили двух из них?

-- Прибил бы негодяев пикой к земле, Уамба, еслиб они вздумали нас остановить.

-- А еслиб их было четверо?

-- И они испили бы ту же чашу, отвечал рыцарь.

-- Но еслиб шестеро, продолжал Уамба: - а нас, как теперь, только двое - не вспомнили ли бы вы тогда о роге Локслея?

-- Что! звать на помощь, воскликнул рыцарь: - против шести человек подобной сволочи, которых один добрый рыцарь разгонит, как ветер разгоняет поблекшие листья?

-- Нет? в таком случае, сказал Уамба: - я попрошу вас дать мне взглянуть поближе на рог, издающий такие могучие звуки.

-- Тра-лира-ла, пропел он, насвистывая ноты: - я знаю свои трели не хуже кого другого.

-- Что ты хочешь делать, плут? сказал рыцарь: - отдай мне рог.

-- Будьте довольны тем, сэр рыцарь, что он в безопасности. Когда храбрость и дурачество путешествуют вместе, дурачество должно нести рог, потому-что оно лучше умеет трубить в него.

-- Нет, шут, сказал Черный-Рыцарь: - ты слишком-много позволяешь себе... Остерегись выводить меня из терпения.

-- Не принуждайте меня насилием, сэр рыцарь, сказал шут, держась в некотором разстоянии от нетерпеливого рыцаря: - или дурачество покажет добрую пару пяток и оставит храбрость отъискивать дорогу, как ей заблагоразсудится.

-- Ты верно попал, куда метил, сказал рыцарь: - и правду сказать, мне некогда переговаривать с тобою пустяки. Оставь у себя рог, если хочешь, и поедем далее.

-- Вы не будете обижать меня? спросил Уамба.

-- Говорю тебе, что нет, дурак!

-- Но дайте мне в том рыцарское слово, продолжал Уамба, подъезжая с большой осторожностью.

-- Обещаю своим рыцарским словом; только подвигай вперед свое дурачество.

-- И так, храбрость и дурачество опять в добром согласии, сказал шут, подъезжая к рыцарю: - но по-истине, я не люблю таких пощечин, какими вы наделили жирного монаха, когда его святость катилась по земле, подобно кегельному шару. Но теперь, когда рог в руках дурачества, пусть храбрость подымется на стремена и отряхнет гриву, потому-что, если я не ошибаюсь, там в кустарнике нас подстерегают.

-- Почему ты это думаешь? сказал рыцарь.

-- Потому-что я заметил два или три раза блеск шлема между зеленью деревьев. Честные люди держались бы дороги, а эта чаща может служить чудесной часовней для клерков святого Николая.

-- По чести, сказал рыцарь, опуская забрало: - я думаю, что ты прав.

Он во-время спустил забрало, потому-что в то же мгновение из подозрительного места вылетели три стрелы, направленные ему в голову и грудь; одна из них непременно попала бы ему в лоб, еслиб стальное забрало не остановило её. Две другия ударились о нагрудник и щит, висевший на шее.

-- Спасибо верному оружию, сказал рыцарь: - Уамба, померяемся с ними, - и он прямо поскакал к чаще, где был встречен шестью или семью всадниками, которые опрометью бросились на него с поднятыми копьями; три копья ударились в него и разлетелись в дребезги, произведши так же мало действия, как-будто целью им служила стальная башня. Казалось, глаза Черного-Рыцаря метали огонь даже сквозь отверстия забрала. Он приподнялся на стременах с видом невыразимого достоинства и воскликнул: - Что это значит, господа? - В ответ нападающие извлекли мечи и напали на него со всех сторон, с криком: - Умри, тиранн!

-- А-га! святой Эдуард! святой Георгий! говорил Черный-Рыцарь, убивая с каждым восклицанием по человеку: - так у нас здесь есть изменники?

Как ни отчаянны были его противники, однакожь они старались держаться подалее руки, наносившей смерть с каждым ударом, и казалось, страх, наводимый его силой, готов был одержать верх над толпой, как вдруг рыцарь в синем вооружении, до-сих-пор державшийся за другими, устремился с копьем вперед, и направив удар не против всадника, по против коня, нанес смертельную рану благородному животному.

-- Удар подлеца! воскликнул Черный-Рыцарь, когда конь его повалился на землю и увлек за собою всадника.

Только в эту минуту, Уамба протрубил в рог, потому-что все происшедшее случилось так быстро, что он не имел времени сделать этого прежде. Внезапный звук заставил убийц отступить еще раз, и Уамба, не смотря на слабое вооружение, бросился немедленно к Черному-Рыцарю и пособил ему подняться с земли.

Возбужденные этими словами, они снова напали на Черного-Рыцаря, которому последним средством оставалось прислониться к дубу и отбиваться мечом. Коварный рыцарь, взявший другое копье и выжидавший минуты, когда его страшный противник будет наиболее стеснен, поскакал к нему в надежде пригвоздить его копьем к дереву; но Уамба снова помешал этому намерению. Вознаграждая недостаток силы ловкостью и презираемый неприятелями, занятыми предметом более-важным, шут в некотором отдалении наблюдал за сражающимися и остановил роковое стремление синяго рыцаря, подрезав ударом ножа жилы в подколенках коня его: лошадь и всадник были опрокинуты. Не смотря на это, положение Рыцаря-Замка все еще было очень-сомнительно, потому-что, стесненный со всех сторон вооруженными людьми и напрягая все усилия для своей защиты, он начинал уже ослабевать, как вдруг из чащи вылетела стрела, повергшая на землю самого опасного из его противников, и вслед за нею показалась толпа йоменов под предводительством Локслея и веселого монаха; немедленно приняли они деятельное участие в битве и скоро покончили дело с разбойниками, которые все легли на месте, убитые или смертельно раненные. Черный-Рыцарь благодарил своих избавителей с величием, невиданным прежде в его обращении, ибо до-сих-пор можно было скорее предположить в нем простого опытного воина, чем человека высшого звания.

-- Прежде, чем успею вполне выразить свою благодарность моим услужливым друзьям, сказал он: - мне нужно узнать, кто напал на меня без всякого повода с моей стороны. Открой, Уамба, забрало у синяго рыцаря, который, кажется, предводитель этих негодяев.

Шут тотчас подъехал к начальнику убийц, который, будучи разбит падением и смят под раненной лошадью, лежал не имея сил ни бежать, ни сопротивляться.

-- Ну, храбрый сэр, сказал Уамба: - я должен быть вашим оружейником так же, как прежде был конюхом: я снял вас с коня, а теперь освобожу вас от шлема.

Говоря это, он снимал не совсем-осторожно у Синяго-Рыцаря шлем, который, скатившись на траву, открыл Рыцарю-Замка седые волосы и черты, которые он вовсе не ожидал увидеть в такое время.

-- Вальдемар Фитцурз! воскликнул он в изумлении: - что могло побудить к такому гнусному поступку человека с твоим званием и с твоим признанным достоинством?

-- Ричард, сказал пленный рыцарь, смотря на него: - ты мало знаком с человечеством, если не знаешь, до чего честолюбие и мщение могут довести каждого из сынов Адама.

-- Мщение? отвечал Черный-Рыцарь: - я никогда не оскорблял тебя. Тебе не за что мстить мне.

-- Ты отверг союз с моей дочерью, Ричард; не оскорбление ли это для Нормана, кровь которого так же благородна, как и твоя собственная?

-- Дочь твоя? возразил Черный-Рыцарь: - хороша причина вражды, доведшей до такого кровавого дела!.. Удалитесь, господа; мне нужно поговорить с ним наедине... Теперь, Вальдемар Фитцурз, скажи мне правду - признайся, кто побудил тебя к этому вероломству?

-- Сын отца твоего, отвечал Вальдемар: - который этим отмщал только непокорность твою к отцу.

Глаза Ричарда засверкали негодованием, но благороднейшее чувство подавило гнев. Он прижал руку ко лбу и несколько минут смотрел на униженного барона, на лице которого гордость боролась со стыдом.

-- Ты не просишь о жизни, Вальдемар? сказал король.

-- Кто в когтях у льва, отвечал Фитцурз: - тот знает, что это безполезно.

-- Возьми же ее без просьбы, сказал Ричард: - лев не пожирает распростертых перед ним трупов... Сохрани жизнь свою, но с условием, чтоб через три дня ты оставил Англию, скрыл безчестие в твоем норманском замке, и чтоб никогда не произносимо было имя Иоанна-Анжуйского, как участника в твоем злодеянии. Если тебя увидят на английской земле по прошествии назначенного мною срока, ты подвергнешься смерти... Если произнесешь хотя одно слово, противное чести моего дома, клянусь святым Георгием, самое святилище алтаря не спасет тебя! Я повешу тебя в пищу воронам на башне твоего собственного замка, - Вели, Локслей, дать коня этому рыцарю, потому-что йомены твои захватили всех лошадей, и пусть он едет свободно.

-- Еслиб я не был уверен, что голос, мне повелевающий, не терпит противоречия, отвечал йомен: - то пустил бы в гнусного злодея стрелу, которая избавила бы его от труда продолжать путь.

-- В тебе английское сердце, Локслей, сказал Черный-Рыцарь: - и ты справедливо думаешь, что обязан повиноваться моим велениям. Я Ричард-Английский!

При этих словах, произнесенных тоном величия, приличным высокому сану и личному характеру Львиного-Сердца, все йомены преклонили колени и, тут же принесши обет верности, просили прощения в своих проступках.

-- Встаньте, друзья мои! сказал Ричард ласковым голосом, смотря на них с видом, показывавшим, что обычное веселое расположение его духа восторжествовало уже над взрывом сильного негодования; палице его изгладились все следы недавняго отчаянного боя, за исключением краски, происшедшей от сильного движения. - Встаньте, друзья мои!.. Все дурное, совершенное вами, заглажено честными услугами, которые вы оказали моим бедствующим подданным под стенами Торквильстона, и помощию, поданною сегодня вашему государю... Встаньте, мои ленники, и будьте впредь добрыми подданными! А ты, храбрый Локслей...

Шервудского-Леса {В балладе о Робин-Гуде, мы узнаём, что этот знаменитый разбойник принимал иногда имя Локслея от названия деревни, в которой он родился, но где именно лежала эта деревня, там не говорится.}.

смутных обстоятельств, будет забыто и не причинит тебе вреда.

-- Пословица говорит правду, сказал Уамба, вмешиваясь в разговор, но несколько укротив тон своей обычной смелости: "Кошка со двора - мышам праздник".

-- Так ты здесь, Уамба? сказал Ричард: - не слыша так давно твоего голоса, я думал уже, что ты бежал.

-- Я бежал! сказал Уамба: - когда же дурачество разставалось с храбростию? Вот лежат трофеи меча моего: этот славный серый конь, которому бы я панцырь. Но если я не сражался острием меча, то вы отдадите мне справедливость, что я трубил тревогу.

-- И с добрым намерением, честный Уамба, возразил король: - твоя услуга не будет забыта.

-- Confiteor! Confiteor! воскликнул кто-то подле короля смиренным голосом: - моя латинь далее не ведет меня... но каюсь в преступлении и молю, да отпустится мне грех прежде, чем поведут меня на казнь.

Ричард взглянул вокруг себя и увидел веселого монаха на коленях, перебирающого свои четки, и подле него на траве обвостренную его палку, которая не оставалась праздною во время стычки. Вся наружность монаха была расположена так, как он почел за лучшее расположить ее для выражения глубочайшого раскаяния: глаза подняты к верху, а оконечности рта спущены вниз, наподобие кисточек, украшающих отверстие кошелька, по выражению Уамбы. Но этот вид чрезмерного раскаяния странно противоречил с каким-то комическим выражением, которое просвечивало в резких чертах его, и делало его страх и смирение похожими на лицемерство.

Ричард-Английский не изменяет тайнам, вырвавшимся при звуке чаши.

-- Нет, всемилостивейший государь мой, отвечал пустынник (известный читателям из предания о Робин-Гуде под именем монаха Тука): - я страшусь не жезла, а скиптра. Увы! преступная рука моя осмелилась коснуться ланиты помазанника Божия!

-- А, а! сказал Ричард: - вот откуда дует ветер!.. Поистине, я было и забыл о пощечине, хотя от нея у меня целый день звенело в ушах. Но если удар ловко пришелся, то я пошлюсь также на добрых людей, нас окружающих, что за него хорошо и отплачено, - или, если ты считаешь что-нибудь за мной, и потребуешь другой платы...

-- Ни малейшей, отвечал монах Тук: - я получил свое и с процентами. Дай Бог вашему величеству платить всегда свои долги с такою же точностью!

-- Еслиб я

-- Однако, сказал монах, снова приняв смирению-лицемерный вид: - я не знаю еще, какому наказанию должен подвергнуться за этот святотатственный удар!...

-- Не будем более говорить об этом, брат, сказал король: - выдержав столько ударов от язычников и неверных, я не имею причины ссориться за пощечину духовной особы, равной святостью клерку Копменгорста. Но, мой честный монах, я почитаю за лучшее для церкви и для тебя лично испросить тебе разрешение бросить рясу и сделаться стрелком в нашей гвардии, для охранения нашей особы, вместо прежнего служения при алтаре святого Дунстана.

-- Государь! сказал монах: - молю вас о милостивом прошения, и вы тотчас простили бы меня, еслиб только знали, до какой степени грех лености одолевает меня. Святой Дунстан... да помилует он нас!... стоит покойно на своем месте, хотя бы я и забыл прочесть свои молитвы, гоняясь за жирной ланью... иногда проведешь ночь вне своей келльи делаешь Бог-знает что... святой Дунстан никогда не жалуется.... он владыко самый кроткий и миролюбивый, какой только когда-либо бывал между владыками, созданными из дерева... Но быть в числе стражи при особе моего государя... короля... честь велика, без сомнения... но, еслиб я отлучился только утешить какую-нибудь вдову в одном месте, убить лань в другом, - пошли бы толки. "Где этот монах-собака?" скажет один. "Кто видел проклятого Тука?" скажет другой. "Разстрига-вор истребляет один больше дичи, чем все стрелки окрестности" закричит сторож, "и стреляет в каждую дикую лань" прибавит второй... Словом, добрый государь мои, прошу вас оставить меня, как нашли; или, если вам угодно в чем-нибудь коснуться меня своею милостью, то да буду пред очами вашими бедным клерком святого Дунстана в Копменгорсте, для которого каждый малый дар будет многоценен.

-- Понимаю, сказал король: - и святой клерк получит позволение охотиться в моих уэрнклейфских лесах. Помни, однакожь, что я позволяю тебе убивать только по три лани в каждое время года; но я не христианский рыцарь и не законный король, если это не даст тебе права убивать их до тридцати.

-- Нимало в этом не сомневаюсь, добрый брат, сказал король: - а так-как дичь возбуждает жажду, то наш ключник получит предписание выдавать тебе ежегодно бочку канарийского вина, боченок мальвазии и три бочки пива самого лучшого; а если и это не утолит твоей жажды, приезжай ко двору и познакомься сам с моим ключником.

-- Ты получишь также стихарь, эпитрахиль и покров на алтарь, продолжал король, осеняя себя крестом. - Но не будем шутку нашу превращать в важное дело, чтоб Бог не наказал нас за то, что мы более заняты нашими глупостями, чем прославлением Его имени и поклонением Ему.

-- Я отвечаю за своего патрона, сказал весело монах.

чести моей отверстой руке, чем сжатому кулаку, сказал монарх: - пред первой ты преклоняешь только колено, а пред последним падал ниц.

Но монах, боясь, может-быть, снова проступиться, продолжая разговор в слишком-шуточном тоне, - ошибка, которой должны избегать более всего разговаривающие с властелинами, - низко поклонился и отошел в сторону.

В то же время, два новые лица появились на сцене.