Айвенго.
Глава XLII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвенго. Глава XLII (старая орфография)

ГЛАВА XLII.

Вход в большую башню Конингсборгского-Замка, устроенный чрезвычайно-странным образом, носит отпечаток суровой простоты отдаленных времен, в которые построен этот замок. Ряд ступеней глубоких, узких и крутых ведет к низкой двери на южной стороне башни, по которой любопытный антикварий может еще, или, по-крайней-мере, мог за несколько лет пред сим, добраться до узкой лестницы, проделанной внутри главной стены башни и ведущей в третий этаж здания, - два нижние были просто подземелья или погреба, куда свет и воздух проникали только сквозь квадратное отверстие в третьем этаже, с которым они имели, повидимому, сообщение посредством лестницы. Вход в верхний ярус башни, состоявшей из четырех отделений, шел по лестницам, проведенным в наружных сводных столбах.

По этому трудному и запутанному входу ввели доброго короля Ричарда и его верного Айвенго в круглую комнату, которая занимала весь третий ярус. Трудность входа по лестнице дала Уильфриду время закрыть лицо плащом, что было для него необходимо, ибо он не должен был открываться отцу прежде, чем король не сделает ему знака.

В этой комнате собрались вокруг большого дубового стола около двенадцати человек знатнейших представителей саксонских фамилии из окрестных графств. Все они были престарелые или по-крайней-мере пожилые люди, потому-что молодое поколение, к великому негодованию старины, расторгло большею частию преграды, за полвека разделявшия норманских победителей и побежденных Саксонцев. Опущенные и скорбные взоры этих почтенных людей, их молчание и печальный вид составляли резкую противоположность с легкомыслием пировавших в наружной части замка. Их седые волосы и длинные густые бороды вместе с древними тюниками и черными широкими плащами, соответствовали странной и суровой комнате, в которой они сидели, и придавали им вид древних поклонников Одина, возвратившихся к жизни для того только, чтоб оплакивать падение своей народной славы.

Седрик, равный по званию своим соотечественникам, казался, однако, по общему согласию, главою собрания. При виде Ричарда (которого он знал только как храброго Рыцаря-Замка), он приподнялся с важностью и сделал ему приветствие сказав, по принятому обыкновению, Waes hael (каково здоровье?) и подняв в то же время стакан к голове. Король, знавший обычаи своих английских подданных, отвечал на приветствие обычными словами: Drink heal (пью за здоровье) и отпил из кубка, поданного ему дворецким.

Та же вежливость была сделана Айвенго, который отвечал отцу на привет его молча, заменив принятые в этих случаях слова одним наклонением головы, из опасения, чтоб не узнали его по голосу.

По исполнении этого вступительного обряда, Седрик встал, и, протянув руку Ричарду, повел его в маленькую часовню, грубо высеченную в одном из наружных сводов. Так-как свет мог проникать сюда только в узкое отверстие стены, то это место осталось бы в совершенном мраке без двух факелов, бросавших красноватый и дымный свет на своды потолка и голые стены, на грубо-устроенный из камней алтарь и распятие также каменное.

Перед этим алтарем был поставлен гроб, по обеим сторонам которого стояли на коленях по три священника; они перебирали четки и читали в-полголоса молитвы со всеми знаками величайшого наружного благочестия. За это служение мать усопшого сделала великолепный вклад в Монастырь-Святого-Эдмунда; и, чтоб вполне быть достойным такого вклада, все братство, за исключением хромого церковника, прибыло в Конингсборг, где между-тем, как шестеро монахов находились постоянно на страже для отправления божественной службы при гробе Адельстана, прочие не упускали возможности принять участие в яствах и забавах, окружавших замок. При столь благочестивом бдении, добрые монахи старались в особенности не прерывать ни на минуту своих гимнов, из опасения, чтоб Зерпебок, древний саксонский Аполлион, не наложил своих лап на усопшого Адельстана. Не менее заботились они и о том, чтоб не допускать ни одного нечистого мирянина прикасаться к гробовому покрову, который, как находившийся при погребении святого Эдмунда, был святыней, и рука непосвященного могла осквернить его. Еслиб действительно эта внимательность приносила пользу усопшему, то он имел полное право на нее со стороны братства сент-эдмундского, ибо кроме ста марок золота, заплаченных в виде выкупа за душу Адельстана, мать его объявила намерение принесть в дар этому монастырю лучшую часть из земель покойника, для отправления непрерывных молений за душу его и покойного её супруга.

Рочард и Уильфрид последовали за Седриком-Саксонцем в смертную сень, где путеводитель их указал с торжественным видом на преждевременный гроб Адельстана, а они, следуя его примеру, набожно перекрестились и тихо прочли молитву за упокой души, отшедшей в вечность.

По исполнении этого благочестивого долга, Седрик сделал им знак следовать за собою, тихо ступая по каменному полу; поднявшись на несколько ступеней вверх, он отворил с величайшею осторожностью дверь в маленькую комнатку, соединявшуюся с часовней. Комнатка имела около восьми футов в квадрате и была высечена, подобно самой часовне, в стене; а как бойница, в которую проходил свет, была обращена на запад и значительно расширялась при склонении внутрь, то луч заходящого солнца проник в это мрачное уединение и озарил женщину почтенного вида, наружность которой сохранила еще много следов величественной красоты. Длинное траурное платье и развевающееся черное покрывало возвышали белизну чела её и красоту светлых распущенных волос, которым время, сохранив густоту, не прибавило серебристого оттенка. Физиономия её выражала глубочайшую скорбь, соединенную с покорностью Провидению. Перед ней на каменном столе находилось распятие из слоновой кости и молитвенник с великолепно-расписанными листами, края которого украшены были золотыми застежками и крестиками из того же металла.

твою. А вот этот, сверх-того, тот храбрый рыцарь, который мужественно сражался за спасение оплакиваемого нами.

-- Приношу благодарение его храбрости, отвечала лэди: - хотя небу угодно было сделать старания его безполезными. Благодарю его, так же как и товарища его, за вежливость, приведшую их сюда для посещения вдовы Аделинга, матери Адельстана, в горькие часы её скорби и стенаний. Поручая их вашему попечению, добрый родственник, я уверена, они будут довольны гостеприимством, какое только можно в настоящее время найдти в печальных стенах этого жилища.

Гости низко поклонились печальной матери и вышли с своим радушным путеводителем, вторая круглая лестница привела их в комнату такого же размера, как та, в которую они вошли сначала; только эта комната расположена была над первою. Прежде, чем они растворили дверь, им послышались звуки тихого, меланхолического пения. Вошедши, они увидели перед собой около двадцати женщин и девушек знатных саксонских семейств. Четыре девицы, под руководством Роуэны, пели за упокой души умершого молебный гимн, из которого мы могли разобрать только две или три строфы:

"Прах ко праху - все стремится туда; жилец утратил земной образ; тление передает его червям и разрушению.

"Неизвестною стезею воспарила душа в страны стенаний, где очистительной пламень искупит нечистоту земных дел.

"Да заступится за тебя св. Мария и да сократит она пребывание твое в этом мрачном жилище, пока молитвы и милостыни не освободят заключенного!"

Между-тем, как для этой похоронной песни певицы сливали голоса свои в тихих и меланхолических звуках, прочия девушки, разделившись на две группы, занимались, сообразно своему вкусу и искусству, вышиваньем большого шелкового покрова, назначенного для гроба Адельстана, или выбирая цветы из корзин, поставленных перед ними, составляли гирлянды для украшения того же гроба. Если в движениях девиц не было глубокой горести, то, по-крайней-мере, оне совершенно соображались с принятыми обрядами; однакожь иногда шопот или улыбка вызывали выговор от строгих матерей, и вероятно многия из этого собрания более думали о том, идет ли к ним траурная одежда, чем о печальной церемонии, к которой готовились. Это расположение (если мы должны говорить совершенную истину) ни мало не уменьшилось при появлении двух незнакомых рыцарей, приход которых возбудил косвенные взгляды, улыбки и шептанье. Одна Роуэна, из гордости не казавшаяся тщеславною, сделала приветствие своему избавителю с приятною вежливостью. Выражение лица её было серьёзно, но не печально; и можно было усомниться, не больше ли мысли об Айвенго и неизвестность о судьбе его имели участия в этом озабоченном виде, чем смерть её родственника.

Но Седрику, который, как мы уже заметили, не был проницателен в подобных случаях, горесть воспитанницы показалась такою сильною сравнительно с горестью других девушек, что он счел приличным объяснить её причину, сказав: Она была нареченной невестой благородного Адельстана. - Легко можно представить себе, в какой степени это объяснение могло возбудить Уильфрида к сочуствию в горести тогдашних обитателей Конингсборга.

Показав таким-образом гостям различные комнаты, где занимались приготовлениями к похоронам Адельстана под разными видами, Седрик отвел их наконец в небольшую горницу, назначенную, как он сказал им, исключительно для почетных гостей, которые, будучи мало знакомы с покойником, не захотят быть вместе с людьми, оплакивавшими непосредственно близкую им потерю. Он уверил их, что все будет готово для их успокоения, и хотел уже выйдти, но Черный-Рыцарь взял его за руку.

-- Я хочу напомнить вам, благородный тан, сказал он: - что при нашем разставании, вы обещали мне отплатить за услугу, которую я имел счастие оказать вам.

-- Соглашаюсь прежде, чем услышу, чего вы желаете, благородный рыцарь, сказал Седрик: - но в эту горестную минуту...

-- Я также думал об этом, сказал король: - но у меня мало времени... и мне кажется, сверх-того, здесь нет ничего неприличного, потому-что, предав земле прах благородного Адельстана, мы должны бы сложить в нее некоторые свои предразсудки и ложные мнения.

-- Сэр Рыцарь-Замка, сказал Седрик, вспыхнув и прерывая его: - надеюсь, ваше требование относится к вам собственно, а не к другому, ибо в том, что касается до чести моего дома, мне казалось бы неприличным вмешательство посторонняго.

-- Я и не желаю вмешиваться в семейные дела ваши, сказал с гордостию король: - если вы не позволите мне принять в них участия. До-сих-пор, вы знали меня только за Черного-Рыцаря-Замка. Узнайте же во мне Ричарда-Плантагенета!

-- Ричард-Анжуйский! воскликнул Седрик, отступив назад с величайшим изумлением.

-- Нет, благородный Седрик, Ричард-Английский! Самая заветная мысль его, самое заветное желание - видеть сынов своих в тесном общем союзе. И теперь, достойный тан, уже ли колено твое не склонится пред твоим тосударсм?

-- Пред норманской кровью, сказал Седрик: - никогда не склонялось оно!

-- И так, оставь изъявление своей покорности до того времени, сказал монарх: - когда я докажу тебе свое на нее право, покровительствуя равно Норманам и Англичанам.

-- Государь, отвечал Седрик: - я всегда отдавал справедливость твоей храбрости и твоим достоинствам. Знаю также право твое на корову по происхождению от Матильды, племянницы Эдгарда-Аделинга, и дочери Малькольма-Шотландского. Но хотя Матильда и происходила от царской саксонской крови, однакожь она не была наследницею престола.

-- Я не хочу спорить с тобою о правах своих, благородный тан, сказал Ричард спокойно: - но прошу тебя осмотреться вокруг и сказать, найдешь ли ты кого другого, чьи бы права перевесили мои.

-- И ты пришел сюда, государь, за тем, чтоб рассказывать мне это, сказал Седрик: - чтоб укорять меня падением моего племени, прежде, чем могила скрыла последнюю отрасль царственного саксонского дома?... Лицо его сделалось мрачно при этих словах. - Это безумный, дерзкий поступок!

-- Ты хорошо сказал, сэр король, ибо я признаю, что ты король и останешься им, не смотря на мое слабое сопротивление. Я не смею воспользоваться единственным средством оспорить твой титул, хотя ты ввел меня в сильное искушение, отдаваясь добровольно моей власти!

-- Теперь возвратимся к моей просьбе, сказал король: - которую предлагаю тебе без малейшого уменьшения доверенности по причине отказа твоего признать законность моего владычества. Я требую от тебя, как от честного человека, под опасением лишиться этого названия и заменить его именем клятвопреступника, нидеринга {Nidering - обезславленный.}, - чтоб ты простил и возвратил отеческую любовь свою храброму рыцарю Уильфриду Айвенго. Ты сознаешься, что мне не может быть чуждо это примирение, счастие моего друга и погашение раздора между мопми верными подданными.

-- И это Уильфрид? сказал Седрик, указывая на своего сына.

-- Отец мой! отец мой! сказал Айвенго, бросаясь-к ногам Седрика: - прости меня!

-- Я простил тебя, сын мой, сказал Седрик, поднимая его. - Сын Геруэрда умеет держать слово, хотя оно дано и Норману. Но приими одежду твоих английских предков, чтоб в моем скромном жилище не было коротких плащей, великолепных шапок, фантастических перьев... Ты хочешь говорить, прибавил он мрачно: - и я угадываю, о чем. Лэди Роуэна должна два года носить траур по своем нареченном супруге; все наши саксонские предки отвергли бы нас, еслиб мы стала искать для нея нового союза прежде, чем закроется могила того, с кем она должна была соединиться узами брака, - того, кто имел более всех права на её руку по своему рождению и предкам... Дух самого Адельстана расторг бы свои окровавленные пелены и явился бы перед нами, чтоб не допустить такого безчестия его имени.

Слова Седрика как-будто вызвали привидение; едва произнес он их, как дверь отворилась, и Адельстан, облеченный саваном, стал пред ними, бледный, с помутившимся взором и похожий на мертвеца, вышедшого из могилы {Воскресение Адельстана подверглось сильной критике., как совершенно неправдоподобное даже для такого фантастического сочинения. Это было как бы tour de force, к которому автора принудили неотступные убеждении его друга и издателя, не могшого примириться с мыслию, что Саксонца свели в могилу.}.

Это явление поразило всех присутствующих, Седрик, отступив назад к самой стене, прислонился к ней, и, не будучи в состоянии держаться на ногах, устремил в лицо своего друга неподвижные взоры и не смел пошевелить губами. Айвенго крестился и читал все молитвы, приходившия ему на память на саксонском, латинском или нормано-французском языке, между-тем как Ричард то произносил: Bénédicité, то восклицал: Mort de ma уие!

Между-тем, послышался страшный шум под лестницей; одни кричали: "Держите плутов-монахов!" другие: "в темницу их! бросьте их с самой высокой стены!"

-- Во имя Бога! сказал Седрик, обращаясь к тому, кого он принимал за тень своего умершого друга: - если ты смертный, говори! если дух усопшого, скажи, для чего ты снова пришел к нам, или что я могу сделать для возвращения мира твоему праху... Живой или мертвый, благородный Адельстан, говори с Седриком!

-- Я и буду говорить, сказало привидение с важным видом: - когда переведу дух, и ты мне дашь время собраться с силами. - Живой, говоришь ты?... Я жив столько, сколько может быть жив человек, питавшийся хлебом и водой в-продолжении трех дней, которые показались мне за три века. Да, хлебом и водой, отец Седрик! Свидетельствуюсь небом и всеми святыми, что лучшей пищи не проходило чрез мое горло в-продолжении трех бесконечных дней, и только провидением Божиим я теперь здесь, чтоб рассказать вам все это.

-- Как, благородный Адельстан, сказал Черный-Рыцарь: - я сам видел, как вас опрокинул гордый тамплиер, при окончании торквильстонской осады, и думал, а Уамба даже и рассказывал, что ваш череп был раздвоен до зубов.

-- Вы думали ошибочно, сэр рыцарь, сказал Адельстан: - а Уамба солгал. Мои зубы в порядке, и этому будет докательством теперешний мой ужин. Этим однакожь я не обязан тамплиеру: у него меч перевернулся в руке, так-что удар пришелся по мне плашмя и был отклонен рукоятью доброй булавы, на которую я принял его; еслиб на мне был шлем, то он проскользнул бы по мне как удар тростника, и я бы дал ему такой отпор, что принудил бы его к бегству. Но в тогдашнем положении, я упал конечно оглушенный, но не раненный. Других убивали и ранили вокруг меня, так-что я не мог опомниться до-тех-пор, как увидел себя в гробе - по счастию открытом - стоящем против алтаря сент-эдмундской церкви. Я чихнул несколько раз... вздохнул... проснулся, и встал бы, еслиб пономарь и аббат, обезумевшие от страха, не прибежали на шум, удивленные и без сомнения очень-недовольные тем, что видят живым человека, от которого надеялись получить наследство. Я спросил вина, - они дали мне несколько капель, но видно, это вино было сильно приправлено чем-нибудь, потому-что я уснул крепче прежнего и долго не просыпался. Я увидел наконец руки свои и ноги связанными так крепко, что у меня сгибы в ногах болят при одном воспоминании; - место было совершенно-темное... темница, как я полагаю, этого проклятого монастыря, а духота и сырость заставили меня предположить, что она употребляется также и для погребения. Мне приходили в голову странные мысли на счет всего, случившагося со мною, как вдруг дверь моей темницы заскрипела, и в нее вошли два негодяя-монаха. Им хотелось уверить меня, что я в чистилище, но я слишком-хорошо знал хриплый голос толстого аббата... Святый Иеремия! какая разница с тем тоном, которым он обыкновенно просил у меня другой кусок оленьей лопатки! этот пёс ел за моим столом от Рождества до Крещенья.

-- Подождите, благородный Адельстан, сказал король: - переведите дух... рассказывайте не торопясь; клянусь, ваша история занимательнее романа.

-- Но клянусь крестом Бромегольма, тут нет ничего выдуманного! сказал Адельстан: - ячменный хлеб и кружка воды... вот что они мне давали, скряги... предатели, которых отец мой и я обогатили, тогда-как лучшим способом их пропитания было ухаживание за бедными рабами и васаллами для получения от них нескольких ломтей свинины и нескольких мер хлеба, в замен молитв, - гнездо скверных, неблагодарных эхидн... ячменный хлеб и кружка воды такому патрону, как я! Я выгоню их дымом из этого гнезда, хотя бы за это отлучили меня от церкви!

-- Их сердца смягчились! повторил Адельстан: - да разве могут растаять камни от солнца? Я бы и теперь еще был там, еслиб не подняла шмелей из улья какая-то тревога, которая, как я вижу, было путешествие их сюда, для съедения моего похоронного обеда, между-тем, как они очень-хорошо знали, где и как я был зарыт живой. Я слышал, как они мычали надгробные псалмы, и никто не воображал, что эти псалмы поются за упокой души моей теми, которые терзают голодом мое тело. Однакожь они ушли, и я долго ждал пищи... И неудивительно: подагрик-пономарь был так занят собственным своим продовольствием, что не мог думать обо мне Наконец, он пришел нетвердым шагом и принес с собой запах вина и пряностей. Хороший стол смягчил его сердце, потому-что он оставил мне край пирога и бутылку вина, вместо прежней порции. Я ел, пил, и укрепился; к счастию моему, пономарь, очень-шатавшийся и потому бывший не в силах исполнить в точности свою обязанность тюремного пристава, запер дверь мимо скобки так, что она осталась непритворенною. Свет, пища, вино, пробудили меня к деятельности. Кольцо, к которому цепь моя была прикреплена, заржавело более, чем мог предположить негодяи аббат. Самое железо не могло сохраниться в этом сыром, адском подземелье...

-- Переведите дух, благородный Адельстан, сказал Ричард: - и укрепитесь пищею прежде, чем приступите к продолжению столь ужасного рассказа.

-- Укрепиться! сказал Адельстан: - я уже укрепился сегодня пять раз; однакожь кусок этого вкусного окорока не будет совершенно-излишним, и я попрошу вас, любезный сэр, выпить со мною кубок вина.

Эдита, сделав некоторые нужные распоряжения для приведения всего в порядок в замке, последовала за живым мертвецом в странноприимную залу, а за нею вошли многие гости, мужчины и женщины, сколько их могло поместиться к небольшой комнате; другие, столпившись на лестнице, схватывали ошибочное издание истории и передавали ее еще с большими неисправностями стоявшим ниже, а те пересылали далее к черни в виде совершенно уже непохожем на истинное происшествие. Адельстан продолжал рассказ о своем бегстве таким-образом:

-- Освободившись от скобы, к которой был прикован, я потащился по лестнице, как только возможно было тащиться человеку, обремененному цепями и изнуренному постом, долго взбираясь ощупью вверх, дошел я наконец на звуки веселой песни в комнату, где достопочтенный пономарь, с позволения вашего, справлял обедню с огромным надутым широкоплечим братом, в сером клобуке и капюшоне, походившем с вида более на разбойника, чем на духовную особу. Я вломился к ним; покрой моей могильной одежды и стук цепей придавали мне вид выходца с того света. Они оба оцепенели от ужаса; но когда я повалил пономаря кулаком, другой молодец, его собеседник, ударил меня толстой обвостренной палкой.

-- Это должен быть наш монах Тук, сказал Ричард, смотря на Айвенго.

-- Пусть он будет дьяволом, если хочет, сказал Адельстан. - По счастию, он промахнулся, и когда я придвинулся, чтоб с ним схватиться, он показал мне пятки и бежал. Я не упустил случая освободить свои ноги посредством цепных ключей, которые висели между другими на поясе пономаря, и думал-было выколотить мозг молодцу связкою этих ключей, но кусок пирога и бутылка вина, которыми бездельник наделил меня в подземелье, возбудили в сердце моем чувство признательности; и так, дав ему пару добрых толчков ногой, я оставил его на полу, проглотил несколько кусков пирога и фляжку вина, которым упивались почтенные братья, потом пошел в конюшню, где в отдельном стойле нашел собственного своего иноходца, вероятно назначенного в службу к самому святому аббату. Сюда ехал я со всею поспешностью, к какой только способна моя лошадь... Везде, где ни проезжал я, дети, мужи и жены бежали прочь, принимая меня за привидение, особенно потому-что, стараясь не быть узнанным, я надвинул шапку на лицо. Меня бы не впустили в собственный мой замок, еслиб не приняли за товарища фигляра, который забавляет народ, собравшийся на дворе замка для отправления похорон его владетеля... Дворецкий, как я сказал уже, подумал, что я одет таким образом для представления комедии; пропущенный сюда, я открылся матери и поел на-скоро прежде, чем явился к вам, мой благородный друг.

-- И нашли меня готовым, сказал Седрик: - возвратиться к нашим отважным планам чести и свободы. Мы не найдем дня благоприятнее завтрашняго для освобождения благородного племени саксонского.

а если лестница слишком-узка для его жирного тела, то велю втащить его снаружи.

-- Но, сын мой, сказала Эдита: - подумай о его святом сане.

-- Подумайте о моем тридневном посте, возразил Адельстан: - я жажду крови каждого из них. Фрон-де-Бёфа сожгли живого не за такое важное дело, потому-что он хорошо кормил своих пленников, только клал слишком-много чеснока в их похлебку. А эти лицемеры, неблагодарные, льстивые рабы, участвовавшие так часто без приглашения за моим обедом, не давали мне ни похлебки, ни чеснока. Что бы ни было, они должны умереть, клянусь душою Генгиста.

-- А папа, мой благородный друг? сказал Седрик.

-- А дьявол, мой благородный друг, отвечал Адельстан: - они умрут; ни одного из них не останется. Мир обойдется без них, еслиб даже они были лучшие монахи на земле.

сердце его, он без битвы не получит престола альфредова, покуда существует мужеская отрасль святого Исповедника, готовая оспоривать у него права свои.

-- Как! сказал Адельстан: - это благородный король Ричард?

-- Это Ричард-Плантагенет, сказал Седрик: - но я не считаю необходимым напоминать тебе, что он прибыл сюда добровольно, как гость, и мы не допустим его подвергнуться ни оскорблению, ни плену... Конечно, ты знаешь долг хозяина в-отношении к нему.

-- О, без сомнения! отвечал Адельстан: - и вместе с тем знаю долг подданного, и здесь же приношу ему свою покорность, сердце и руку.

-- Сын мой, сказала Эдита: - подумай о своих царственных правах.

-- Мать и друг, отвечал Адельстан: - оставьте упреки; хлеб, вода и темница чудесно истребляют честолюбие, и я встал из гроба умнее, чем сошел в него. Половина этих пустых бредней были надуты мне в уши коварным аббатом Уольфремом, и вы можете теперь судить, стоят ли внимания такие советники. С-тех-пор, как начались толки об этих замыслах, на мою долю доставались всегда одни поспешные переезды, разстройство желудка, удары и ушибы, заключения и мучительный голод; сверх-того, все это может кончиться не иначе, как истреблением нескольких тысячь миролюбивых жителей. Объявляю вам, что я хочу быть королем в своих собственных поместьях, нигде больше, и для первого действия моей власти повешу аббата.

-- А воспитанница моя Роуэна, сказал Седрик: - надеюсь, вы не намерены покинуть ее?

этого... Не красней, прекрасная родственница; нет никакого стыда любить придворного рыцаря более, чем туземного френклина... и не смейся также, Роуэна! Бог знает, что могильная одежда и исхудалое лицо не могут быть предметами посмеяния... Нет! но если ты хочешь смеяться, я найду для тебя лучшую забаву... Дай мне свою руку, или, лучше сказать, ссуди меня ею на минуту, потому-что я прошу тебя об этом из одной.дружбы... Сюда, брат Уильфрид Айвенго! в твою пользу я отказываюсь и отрекаюсь... Гей! Ради святого Дунстана, брат Уильфрид исчез!.. Но если только глаза мои не были ослеплены изнурением выдержанного поста, я видел его здесь очень-недавно.

Все осматривались кругом и спрашивали Айвенго, но никто не видал его. Наконец, узнали, что за ним приходил Жид, и что после мгновенного с ним разговора, отъискав Гурта и свои доспехи, он оставил замок.

Но едва он опустил её руку, заметив, что Айвенго ужь не было, как Роуэна, находившая свое положение чрезвычайно-затруднительным, воспользовалась первым удобным случаем уйдти из комнаты.

-- Безспорно, прибавил Адельстан; - из всех животных, менее всего можно довериться женщине. Будь я не христианин, если я не ожидал от нея благодарности, и, может-быть, даже поцелуя в придачу... Верно этот проклятый саван заколдовал меня - все от меня бегут... Обращаюсь к вам, благородный король Ричард, с обетами верности, которые, как васалл...

Но король Ричард также ушел и никто не знал куда. Наконец, услышали, что он вышел на двор замка, призвал к себе Жида, говорившого с Айвенго, и, разменявшись с ним несколькими словами, немедленно потребовал коня, вскочил на него, заставил Жида сесть на другую лошадь и поскакал так, что, по словам Уамбы, тело старого Еврея не будет стоять дороже пенни, если пойдет в продажу.

-- Святые силы! воскликнул Адельстан: - верно Зернебок овладел моим замком в мое отсутствие. Я возвращаюсь в саване, залоге освобождения из могилы, и каждый, с кем ни заговорю, все исчезают, заслыша мой голос... Но не стоит и толковать об этом. Идем, друзья мои, те, которые остались здесь, следуйте за мной в залу пиршества, чтоб еще кто-нибудь из нас не исчез. Наделось, угощение, там приготовленное, роскошно, как требует приличие на похоронах владетеля из древняго саксонского рода; а если будем медлить долее, кто знает, может-быть, дьявол унесет и ужин!