Айвено.
Глава I

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвено. Глава I (старая орфография)

АЙВЕНО

ГЛАВА I.

В живописном крае веселой Англии, орошаемом рекою Доном, встарину тянулся обширный лес, покрывавший большую часть холмов и долин между Шефильдом и красивым городом Донкастером. Остатки этого необозримого леса еще и теперь видны в богатых владениях Вентворта, Варнклифского Парка и около Ротергама. Здесь некогда гнездился баснословный ваетлейский дракон; здесь, во время междоусобных войн Белой и Алой Розы, происходили многия из самых отчаянных битв, и в минувшия времена отличались шайки удалых разбойников, подвиги которых сделались столь популярными в английских песнях.

Этот лес служит главным местом действия нашей повести, которая по времени относится к концу царствования Ричарда I, когда его подданные, доведенные до отчаяния притеснениями всякого рода, пламенно желали его возвращения из долгого плена, хотя уже теряли на то всякую надежду. Бароны, достигшие в царствование Стефана высшей степени могущества и благоразумием Генриха II едва подчиненные некоторой зависимости от короны, теперь снова возвратились к своему прежнему своеволию: презирая слабое заступничество государственного совета Англии, они укрепляли свои замки, увеличивали число своих подчиненных, на все вокруг себя налагали ярмо васальства, и всеми зависевшими от них средствами старались поставить себя во главе такого войска, с помощью которого они могли бы играть важную роль в народных волнениях, повидимому готовых разразиться.

Положение низшого класса дворян, или так называвшихся фрапклинов, которые по законам и духу английской конституции имели право считать себя независимыми от феодальной тирании, сделалось теперь очень ненадежным. Если они, - как это но большей части и случалось, - отдавались под покровительство какого нибудь мелкого соседняго феодала, принимая в его доме какую нибудь феодальную Должность, или обязываясь взаимными договорами связи и покровительства содействовать ему в его предприятиях, то действительно пользовались временным спокойствием; по это сопрягалось с пожертвованием независимостью, столь дорогою сердцу каждого англичанина, и с необходимостью принимать участие во всяком отчаянном предприятии, на какое покровитель решался благодаря своему честолюбию. С другой стороны, могущественные бароны имели столько различных способов насилия и угнетения, что у них никогда не было недостатка в предлоге и весьма редко в желании грабить и преследовать, даже до совершенного разорения, своих менее сильных соседей, которые среди опасностей того времени решались бы не признавать их власти, надеясь на свой миролюбивый характер и внерясь покровительству законов.

Ничто так не содействовало усилению жестокостей дворянства и страданий низших классов, как последствия завоевания Англии Вильгельмом, герцогом норманским. Четырех поколений недостаточно было для того, чтоб слить враждебную кровь норманов с кровью англосаксонскою, или соединить общим языком и взаимными выгодами два враждебные народа, из которых один все еще чувствовал славу победы, тогда как другой стонал под всеми последствиями поражения. Благодаря победе при Гастингсе, власть совершенно была в руках норманского дворянства, и как уверяют историки, не всегда употреблялась с умеренностью, Целое поколение саксонских князей и дворян, за немногими исключениями, было истреблено или лишено наследия их предков, и оставалось даже весьма немного второкласных или мелких владельцев. Политика королей постоянно стремилась к тому, чтоб всеми средствами, законными и незаконными, ослабить ту часть нации, которая не без причины считалась партиею, поддерживающею самую закоренелую ненависть к победителям. Все монархи норманского племени оказывали явное пристрастие к своим норманским подданным. Законы охоты и многие другие, совершенно чуждые более кроткому и свободному духу саксонских постановлений, утверждены были на выях угнетенных жителей как будто для увеличения тяжести феодальных цепей, которыми они были обременены. При дворе и в замках важнейших дворян, где старались подражать величию и роскоши двора, говорили только на норманофранцузском языке; в судах, тяжбы и решения судей излагались на том же наречии. Короче, язык французский был языком чести, рыцарства и даже правосудия, тогда как более выразительный и мужественный язык англосаксонский предоставлен был пастухам и поселянам, не знавшим другого. Однакож, в последствии, необходимые сообщения между владельцами земли и угнетенными низшими существами, возделывавшими ее, мало по малу образовали наречие, среднее между французским и англосаксонским, так что с помощью его они могли понимать друг друга. Эти-то отношения постепенно положили начало нынешнему английскому языку, в котором речь победителей и побежденных так удачно слилась в одно целое, и который в последствии так много обогатился заимствованиями из классических языков и наречий народов южной Европы.

Об этих обстоятельствах я счел нужным говорить для того, чтобы читатели, мало знакомые с историею того времени, имели в виду, что хотя ни одно важное историческое событие, каковы войны или возмущения, не свидетельствует о народной самостоятельности англосаксов после царствования Вильгельма II, однакож резкое национальное отличие побежденных от победителей и воспоминание того, чем они были прежде и до чего доведены теперь, продолжали до самого царствования Эдуарда III растравлять раны, нанесенные им завоеванием, и поддерживать вражду и ненависть между норманами-победителями и побежденными саксами.

-----

величественного шествия римских воинов, простирали свои сучковатые ветви над густым ковром самой восхитительной зелени; местами они перемешивались с буком, остролистником и другими кустарниками, которые росли так тесно, что совершенно преграждали горизонтальные лучи заходящого солнца; местами они уклонялись друг от друга, образуя бесконечные извилины, в лабиринте которых взор так любит блуждать, тогда как воображение представляет их тропинками, ведущими к местам еще более уединенным. Багровые лучи солнца то бросали раздробленный и изменявшийся свет, скользивший там и сям по обломанным ветвям и мшистым пням деревьев, то яркими проблесками своими освещали лужайки, к которым они проникали. Довольно пространная луговина в середине этой просеки по видимому была некогда посвящена обрядам друидского суеверия, так как на вершине кургана, столь правильного, что его необходимо было принять за искуственный, еще виднелись остатки круга из грубых, неотесанных камней огромного размера. Семь камней стояли прямо; остальные были сдвинуты с места, вероятно ревностью каких нибудь первобытных христиан: одни лежали возле прежних своих мест, другие были опрокинуты на откосе пригорка; только один огромный камень скатился вниз, и здесь, загородив течение ручейка, тихо, бежавшого у подошвы кургана, вызывал своим сопротивлением слабое журчание в тихом, безмолвном источнике.

Два человека, дополнявшие эту картину, по своей одежде и наружности представляли тот дикий и простой характер, который в этот ранний период истории принадлежал жителям лесистых местностей западной половины Иоркшира. Старший из них был с виду угрюм, суров и дик. Его одежда; в высшей степени простая по покрою, состояла из узкого полукафтана, с рукавами из дубленой шкуры какого-то животного, шерсть которого в начале была оставлена, но потом во многих местах до того истерлась, что по оставшимся клочкам её трудно было догадаться, какому именно животному принадлежал мех. Эта первобытная одежда достигала до колен и заменяла всякое другое одеяние; у воротника было отверстие на столько широкое, сколько нужно было чтоб просунуть голову: из этого можно было заключить, что платье надевалось с головы и плеч, как рубашка или старинная кольчуга. Сандалии, завязанные ремнями из кабаньей шкуры, защищали ступни, а сверток топкой кожи обвитой вокруг ног и восходивший выше икры оставлял колени обнаженными, как у горных шотландцев. Чтобы полукафтан еще плотнее прилегал к телу, он стягивался по средине широким кожаным поясом, застегавшимся медною пряжкою; с одной стороны к поясу был привешан род мешка, с другой бараний рог, с мундштуком для удобнейшого употребления. За тот же пояс был заткнут один из длинных, широких и остроконечных обоюдуострых ножей с роговою рукояткою, которые изготовлялись в окрестностях и уже в то раннее время носили название шефильдских. Голова этого человека была непокрыта и защищалась единственно густыми, всклоченными и перепутанными волосами, которые от влияния палящого солнца приняли темнокрасный цвет ржавчины, резко отличаясь от его густой бороды, бывшей почти желтого или янтарного цвета. Наконец остается еще упомянуть об одном очень замечательном предмете: о медном кольце, похожем на собачий ошейник, плотно запаянном вокруг шеи, по довольно просторном, чтоб не препятствовать дыханию, и которого невозможно было снять не распиливши. На этом странном ожерелье саксонскими буквами была начерчена следующая надпись: "Гурт, сын Беовульфа, природный раб Седрика из Ротервуда".

Подле свинопаса, - таким был Гурт, - на одном из опрокинутых друидских памятников сидел человек, по наружности десятком лет моложе первого, но одежда которого, хотя покроем и похожая на одежду его товарища, была сделана из лучшей материи и отличалась более фантастическим видом. Его полукафтан, яркокрасного цвета, представлял на некоторых местах странные украшения, расписанные различными красками. Кроме полукафтана, на нем был короткий плащ, едва достигавший до половицы бедра: этот плащ был из красного сукна, сильно испачкан и подбит яркожелтою материею, а так как ширина его была несоразмерна с длиною и его можно было перекидывать с одного плеча на другое и по желанию обвертывать вокруг тела, то он представлял фантастический вид. На руках у товарища Гурта были серебряные запястья, а на шее кольцо из такого же металла с надписью: "Вамба, сын Витлеса, раб Седрика из Ротервуда". На этом человеке были такия же сандалии, как и на его товарище; но вместо кожаного свертка, ноги его были обвернуты чем то в роде штиблет, из которых одна была красная, другая желтая. Кроме того, на голове у него был колпак, увешанный бубенчиками, какие привязываются соколам и которые звенели при каждом движении головы в ту или в другую сторону; а так как Вамба не оставался ни минуты в покое, то звон почти не прекращался. Край колпака был обвит широким кожаным ремнем, с вырезками на вершине в виде короны; из этого круга выходил продолговатый мешок, ниспадавший на одно плечо, наподобие старомодных ночных колпаков или гусарской шапки. К этой части колпака были прикреплены названные бубенчики. Последнее обстоятельство, равно как и форма головного убора и выражение лица этого человека, вполовину глупое, вполовину лукавое, достаточно удостоверяли, что он принадлежал к классу домашних шутов, или потешников, которых богатые люди содержали у себя для разсеяния скуки в те часы, когда они принуждены были оставаться дома. Вамба, подобно своему товарищу, имел мешок, привязанный к поясу, но у него не было ни рога, ни ножа, так как его причисляли к разряду таких людей, которым опасно вверять острое оружие. Вместо того Вамба носил деревянный меч, похожий на тот, каким арлекин производит чудеса на сцене в наше время.

Характеры этих людей отличались один от другого не менее их одежды. Свинопас был печален и суров лицом; взоры его были потуплены с видом глубокого уныния, которое можно было бы принять за совершенное безчувствие, еслиб огонь, по временам сверкавший в красных глазах его, не обнаруживал что в нем под личиною угрюмого отчаяния дремлют чувство угнетения и желание избавиться от несносного ига. С другой стороны, взоры Вамбы выказывали, как обыкновенно бывает в этом классе людей, какое-то праздное любопытство и хлопотливое нетерпение, вместе с чрезвычайным самодовольствием относительно своего звания. Разговор между ними происходил на англосаксонском языке, на котором, как мы сказали выше, говорили вообще все низшие классы, кроме норманских солдат и людей непосредственно приближенных к феодальным вельможам. Но передавать разговор их на этом языке было бы непонятно для читателя нашего времени, и потому просим позволения представить его в следующем переводе:

-- Будьте вы прокляты святым Витольдом, дьявольския свиньи! сказал свинопас, резко протрубив в рог, желая собрать разсеянное стадо свиней, которые отвечали на его зов звуками не менее гармоническими, хотя и не очень торопились удалиться от роскошного пира, представляемого дубовыми желудями, или покинуть тенистые берега ручья, где некоторые из животных, до половины увязнув в грязи, преспокойно лежали, не обращая ни малейшого внимания на своего пастуха. - Будьте вы прокляты святым Витольдом, да и я с вами! продолжал Гурт; - если до ночи двуногий волк не подцепит которую нибудь из них, то пусть зовут меня подлецом. Фангс! Фангс! закричал он изо всей силы на косматую, похожую на волка собаку, в роде пщсики, породы вполовину меделянской, вполовину борзой, которая, прыгая взад и вперед, как бы хотела пособить своему хозяину собрать хрюкающее стадо; но на деле, или не понимая сигналов свинопаса, или по незнанию своей обязанности, или просто но дурным своим качествам, собака только разгоняла их во все стороны и увеличивала зло, которому пастух хотел пособить. - Хоть бы сам чорт вышиб ей зубы! продолжал Гурт, Хоть бы лихая болесть попутала лесничого, который обрезывает когти нашим собакам я делает их ни к чему негодными {См. Прилож. I, Лесничий, обрезывающий когти собак.}. Вамба, встань-ка, брат, да помоги мне; забеги-ка за холм, пугни их оттуда: как только они ночуют тебя за собою оне пойдут, словно стадо ягнят.

для моей высокой особы, так и для моего царственного наряда. Мой совет, Гурт, позвать Фангса, а стадо предоставить судьбе: я уверен, что с кем ни встретятся свиньи, с толпами ли бродяг, или с проезжающими солдатами, или с странствующими пилигримами, во всяком случае оне к утру превратятся в норманов, к немалому твоему удовольствию.

-- Свиньи превратятся в норманов к моему удовольствию! сказал Гурт. - Моя голова так пуста, а ум так измучен, что я ввек не пойму этой загадки; растолкуй, Вамба.

-- Изволь! Как называешь ты эту хрюкающую скотину, бегающую здесь на четвереньках? спросил Вамба.

-- Свиньею (swine), шут, свиньею, отвечал пастух, - кто же этого не знает?

-- Ведь свинья-то чисто саксонского происхождения, сказал шут. - А как называют свинью, когда сдерут с нея кожу, распотрошат, разрубят на четверо и повесят за ноги, как изменника?

-- Очень рад, что и это знает каждый дурак, сказал Вамба, - а свинина (porc) чисто франконорманского происхождения; стало быть, покуда скотина жива и находится под надзором саксонского раба, она бродит под своим саксонским именем, но тотчас становится норманским и называется свининой, как скоро попадет в замок на пир к вельможам {Непереводимая игра слов. Свинья (swine) на английском языке слово саксонское, а свинина (porc) французское.}. Что ты скажешь на это, друг Гурт? А?

-- Сущая правда, друг Вамба, хоть и вышла из твоей дурацкой башки.

-- Послушай-ка что я еще скажу, продолжал Вамба тем же голосом. - Альдерман Окс {Ochs, бык.} удерживает свое саксонское прозвище, покуда он находится под присмотром рабов и невольников, подобных тебе; но делается Биф {Beef, boeuf, говядина.}, свирепым французским молодцом, как скоро предстанет пред достопочтенные челюсти, которым предназначено его скушать. Майнгер Кав {Calf, теленок, саксонское слово.} становится Monsieur de Veau {Veau, телятина, французское слово.} точно таким же образом: он саксонец, когда требует попечения, и получает норманское прозвание, сделавшись предметом удовольствия.

-- Правда, отвечал Гурт, - поклянусь Св. Дунстаном, правда самая печальная! Кроме воздуха, которым дышем, нам ничего не оставлено, да и тот дан с такою скупостью, что подумаешь для того только не лишили нас и его, чтоб мы были в состоянии переносить заботы, наваливаемые нам на плечи. Все что получше, да повкуснее подай им на стол; все прекрасное служит для удовольствия норманов; лучший, храбрейший наш народ снабжает людьми их заморския войска и белыми костями устилает отдаленные земли; здесь же почти никого не остается, кто бы захотел или был в силах защитить несчастного сакса. Дай Бог много лет здравствовать господину нашему, Седрику: он один идет на пролом; но вот Реджинальд Фрон де Беф едет к нам, и мы увидим как мало помогут Седрику все его усилия. - Сюда! закричал опять Гурт повысив голос. - Ого, го, го! Хорошо, Фангс! Вот уж все стадо собрано; ты славно загоняешь его, дружище!

и ты уж свинопас в отставке, и висеть тебе на одном из этих деревьев к ужасу всех людей, худо мыслящих о властях.

-- Собака! закричал Гурт, - так ты хочешь выдать меня, сам начав этот разговор?

-- Тебя выдать? отвечал шут, - нет, это была бы слишком умная штука; дурак и в половину не съумеет того сделать. Но послушай, кто-то сюда едет! продолжал он, прислушиваясь к топоту лошадей, раздававшемуся в эту минуту.

-- А мне так хотелось бы узнать что это за всадники, отвечал Вамба. - Может быть они из страны фей с весточкою от короля Оберона.

чтоб в летнее время падал дождь такими тяжелыми каплями; большие ветви дубов, не смотря на тишь, так и скрипят и ломаются: по всему видно, что гроза недалека. Ты можешь не дурачиться, если захочешь; послушайся меня хоть раз: поспешим убраться домой до бури! Ночь будет ужасная!

Вамба, казалось, убедился в истине этих слов, и последовал за своим товарищем, который, схватив длинную дубину, лежавшую на траве подле него, пустился в путь. Наш второй Эвмей торопился пройдти лесную просеку, гоня перед собою с помощью Фангса стадо своих хрюкающих питомцев.