Айвено.
Глава IV

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвено. Глава IV (старая орфография)

ГЛАВА IV.

Приор Аймер, воспользовавшись случаем, заменил свое дорожное платье нарядом из дорогой материи, на который была надета ряса с затейливым шитьем. Кроме масивного золотого кольца с вензелем, означавшого духовное его знание, пальцы его, вопреки постановлению ордена, обременены были драгоценными каменьями; его сандалии были сделаны из самого лучшого сафьяна, привозимого из Испании, борода была подстрижена более нежели сколько дозволил бы его орден, а выбритое темя прикрывалось красною, богато вышитою шапочкою.

Наружность рыцаря храма также изменилась; его одежда, хотя не так тщательно украшенная, была не менее богата, а вид его внушал еще более уважения, чем лице его товарища. Свою кольчугу он заменил шелковою тюникою темнопурпурового цвета, подбитою мехом; на ней широкими складками лежала длинная белоснежная мантия. Осьмиугольный орденский крест из черного бархата был пришит к плечам его мантии. Высокая шапка уже более не закрывала его бровей, которые оттенялись только короткими курчавыми волосами, черными как крыло ворона, и совершенно согласовавшимися с необыкновенною смуглостью его лица. Ничто бы не могло быть величественнее его походки и приемов, если бы в них по преобладало высокомерие, легко приобретаемое неограниченною властью.

За этими двумя важными особами почтительно следовала их свита, и в разстоянии еще более почтительном шел проводник, наружность которого не представляла ничего особенного что могло бы отличить его от класса обыкновенных пилигримов. Ряса или мантия из грубой черной саржи облекала все его тело; с виду она несколько походила на плащ нынешних гусар, имела такия же полы для прикрытия рук, и называлась склавонскою или склавскою. Грубые сандалии с ременными завязками на голых ногах, широкая, большая шляпа, с пришитыми к полям её раковинами, и длинная палка, окованная железом, к верхнему концу которой была привязана пальмовая ветвь, довершали наряд пилигрима. Он вошел в залу смиренно, последним в свите, и видя что вокруг нижняго стола едва доставало места для слуг Седрика и свиты его гостей, отошел к скамье, стоявшей почти под самою трубою одного из каминов, и, казалось, занялся обсушиванием своего платья в ожидании пока чей нибудь выход из за стола освободит ему место, или гостеприимство дворецкого снабдит его пищею на том месте, которое он себе выбрал.

Седрик встал для принятия гостей с видом высокого достоинства, сошел с платформы, или возвышенной части залы, и выступив на три шага вперед, ожидал их приближения:

-- Очень сожалею, почтенный приор, сказал он, - что данный мною обет не позволяет мне идти далее на этом полу моих предков, даже для принятия таких гостей, как вы и этот храбрый рыцарь св. храма. Дворецкий мой, думаю, уже объяснил вам причину такой мнимой невежливости. Еще позвольте просить у вас извинения, что говорю с вами на своем природном языке; прошу и вас, если вы его знаете, говорить со мною на этом же наречии; в противном случае, думаю, я столько знаю язык норманский, что пойму все что вы скажете.

-- Обеты, отвечал абат, - не должны быть нарушаемы, мой почтенный франклин, или позвольте сказать достойный тан, хотя это название уже устарело. Обеты служат узами, связывающими вас с Небом; они верви, привязывающия жертву к подножию алтаря; поэтому, как я сказал, они не должны нарушаться, если матерь наша святая церковь не признает их для себя противными. Что же касается до второго обстоятельства, то я охотно готов вести беседу на языке, которым говорила моя достойная праматерь Гильда из Мидльгама, скончавшаяся во всей чистоте святости и уподобившаяся, если осмелюсь сказать, славной своей соименнице, преподобной Гильде из Витби, упокой, Господи, душу её!

Когда приор окончил то что по его мнению могло быть примирительною речью, товарищ его сказал отрывисто и надменно: - Я говорю только но французски, на языке короля Ричарда и его дворянства; впрочем, для объяснения с туземцами довольно понимаю и английский.

Седрик устремил на говорившого один из тех быстрых, нетерпеливых взоров, которые почти всегда исторгало из его глаз сравнение двух враждовавших народов; однакож, помня обязанности гостеприимства, он скрыл свое негодование, движением руки пригласил гостей занять два кресла, поставленные возле его собственных, хотя несколько ниже, и сделал знак слугам подать ужин.

Между тем как слуги спешили исполнить приказание Седрика, он заметил свинопаса Гурта, который с своим товарищем Вамбою только что вошел в залу.

-- Позвать сюда неповоротливых бездельников! нетерпеливо закричал сакс. - Что вы так поздно шатаетесь в лесу? Пригнал ли ты домой стадо, приятель Гурт, или оставил его в руках разбойников и мародеров?

-- Стадо пришло домой в целости, но во гнев будь сказано вашей милости, сказал Гурт.

-- Но не так-то было хорошо моей милости, сказал Седрик, - за два часа до этого, когда я безпокоился о стаде и ломал голову, как отмстить соседям за обиды, которых они мне не сделали. Смотри: кандалы и тюрьма будут тебе наградою, если это еще когда нибудь случится!

Гурт, зная раздражительный характер своего господина, не старался оправдываться; по шут, расчитывая на преимущества шутовского звания и надеясь на снисхождение Седрика, отвечал за себя и за товарища своего, Гурта:Сказать правду, дядюшка Седрик, какой вы сегодня умный и разсудительный!

-- Что, что? возразил господин его. - Я велю посадить тебя в сторожку к воротам, и там научу тебя повиновению, если ты еще дашь такую волю своему дурачеству.,

-- Сперва позвольте узнать от вашей мудрости, сказал Вамба: - справедливо ли и разсудительно ли наказывать кого бы то ни было за вину другого?

-- Конечно нет, дурак, ответил Седрик.

-- Так за что же, дядюшка, закуете вы в кандалы бедного Гурта, когда во всем виновата его собака Фангс? Готов побожиться, что мы ни минуты не мешкали в дороге, как скоро успели собрать стадо, чего Фангс не съумел сделать до вечерняго колокола.

-- Так повесь Фангса, если он виноват, сказал Седрик, поспешно обращаясь к свинопасу, - и заведи себе другую собаку.

-- Извините, дядюшка, продолжал шут, - и это решение несправедливо: не Фангс виноват, что он изувечен и не может собрать стадо, но тот, который обрубил ему передние когти; на эту операцию, еслиб спросили его мнение, он вряд-ли бы согласился.

-- А кто осмелился так изувечить собаку моего раба? закричал сакс, разгорячившись от гнева.

-- Чорт побери Мальвоазена и его ловчого! отвечал сакс. - Я докажу ему, что лес был размежеван по условиям великой Лесной Хартии {Вильгельм Завоеватель увеличил число законов, запрещавших охотиться и изложенных в Лесной Хартии, которая в саксонском кодексе была очень невзыскательна. Строжайшия наказания определялись тому кто нарушит новый норманский закон: все собаки, найденные в 10 милях от королевского леса, были expeditati, т. е. подвергаемы той же операции, которой подвергся бедный Фангс. Всякий владелец, державший у себя неизуродованную таким образом собаку, объявлялся изменником против короля.}. Но довольно об этом. Иди, дурак, садись на свое место; а ты, Гурт, достань себе другую собаку, и если смотритель до нея дотронется, я покажу ему как стреляют из лука; назови меня трусом, если я не отрублю ему большого пальца на правой руке: он позабудет натягивать тетиву самострела! Извините меня, почтенные гости. Я окружен здесь соседями, с которыми, сер рыцарь, не сравнятся ваши неверные в святой земле. Но скромный ужин перед вами; прошу кушать, и пусть радушие хозяина будет приправой пеискуства моего повара.

Однакож пир не требовал извинения со стороны хозяина. На низших столах стояла свинина, приготовленная различным образом, домашняя птица, оленье, козье и заячье мясо, разная рыба вместе с большими караваями хлеба, и всякого рода пирожные из разных плодов, вареных с медом. Мелкая дичь в большом изобилии подавалась не на блюдах, но на деревянных небольших вертелах, и подносилась пажами и слугами к каждому гостю, который отрезывал от нея сколько ему хотелось. Подле каждого значительного лица был поставлен серебряный дубок; прочие на низших столах пили из больших рогов.

При самом начале ужина, дворецкий или мажордом, подняв белый жезл, громко произнес: "Посторонитесь; дайте пройдти лэди Роэне". Боковая дверь в верхнем конце залы отворилась позади стола, и Роэна, сопровождаемая четырьмя прислужницами, вошла в залу. Седрик, удивленный, и может быть не совсем довольный появлением своей питомицы при таком случае, поспешил ей на встречу, и с почтительным этикетом довел ее до возвышенных кресел, стоявших с правой от него стороны и предназначенных для хозяйки дома. Увидев ее все встали, и на поклон их отвечая немым приветствием, она с невыразимою приятностью заняла свое место за столом. Прежде чем она успела сесть, рыцарь храма шепнул приору: Мне не носить золотой вашей цепи на турнире; десять бочек хиосского вина ваши!

-- Не говорил ли я этого? отвечал приор. - Но умерьте свой восторг; франклин наблюдает за вами.

Не обращая внимания на это предостережение и привыкши действовать только по первым побуждениям своих страстей, Бриан де Боа Гильбер не сводил глаз с прелестной саксонки, красота которой может быть тем более была поразительна для его воображения, что совершенно отличалась от прелестей султанш востока.

При необыкновенно грациозном телосложении Роэна была высока ростом, однакож не в такой степени, чтоб привлекать внимание высотою своего стана. Лице её было дивнопрекрасно; однакож, благодаря нежным чертам и изящной форме головы, в ней незаметна была та безжизненность, которая так часто бывает спутницею необыкновенной красоты. Светлые, голубые глаза, осененные прекрасными темными бровями, подавали выражение её лбу и казалось заключали в себе силу трогать душу и повелевать ею. Хотя кротость была природным выражением такого сочетания прелестей, по было ясно, что в настоящем случае привычка повелевать и обратить на себя всеобщее внимание придала красоте саксонки какую-то возвышенность, которая проникала и оживляла все данное ей природою. Её длинные волосы, цвета средняго между каштановым и льняным, были причудливо роскошно завиты в безчисленные локоны, причем без сомнения искуство старалось помочь природе. Эти локоны были унизаны драгоценными каменьями, в доказательство её благородства и свободного состояния. Золотая цепь с небольшою для мощей ракою, сделанною из того же металла, висела на шее. На обнаженных руках надеты были запястья. Одежда её состояла из юпки и епанчи светлозеленой шелковой материи; сверху надета была длинная, широкая мантия, достигавшая до земли, с широкими рукавами, доходившими однакож немного ниже локтей. Мантия была алого цвета и приготовлена из самой тонкой шерстяной материи. Шелковое покрывало, вышитое золотом, было прикреплено к верхней части мантии, и смотря по желанию могло опускаться на лицо и грудь, как носят испанки, или в виде драпировки располагаться вокруг плеч.

Когда Роэна заметила пламенный, устремленный на нее взор рыцаря, глаза которого, сверкавшие из под черных бровей, походили на раскаленные уголья, она тотчас закрыла лице покрывалом, как бы желая дать рыцарю заметить, что дерзкая свобода его взоров для нея неприятна. Это движение и причина его не ускользнули от внимания Седрика.

-- Сер рыцарь, сказал он, - щеки наших саксонских девушек так мало привыкли к солнцу, что едва ли могут вынести пристальный взор крестоносца!

-- Если я оскорбил кого нибудь, возразил Бриан, - то прошу прощения... я хочу сказать, что прошу прощения у лэди Роэны; более этого я не могу унизиться.

-- Лэди Роэна, сказал приор, - карает всех нас, наказывая смелость моего друга. Позвольте надеяться, что вы не будете так жестоки в блестящем собрании на турнире?

-- Еще не решено, отправимся ли мы туда, сказал Седрик. - Я не люблю этих суетных пиршеств, которые были неизвестны моим предкам в дни свободы Англии.

-- По крайней мере позвольте надеяться, сказал приор, - что вы не откажетесь поехать, если мы будем сопровождать вас; когда дороги не так безопасны, охранение сером Брианом де Боа Гильбером не должно быть отвергнуто.

-- Сер приор, отвечал сакс, - до сих пор, где бы ни путешествовал по этой земле, повсюду с помощью доброго меча и верных спутников я находил себе дорогу, не прибегая к чужой помощи. На этот же раз, если мы отправимся в Ашби де ла Зуш, то поедем с благородным моим соотечественником и соседом, Ательстаном из Конингсбурга, и притом с такою свитою, что будем в состоянии защищать себя от разбойников и феодальных неприятелей. Пью за ваше здоровье, сер приор, из кубка, налитого тем вином, которое, надеюсь, вы оцените по достоинству, и я поблагодарю вас за вежливость. Если же, прибавил он, вы не решаетесь отступить от своего монастырского правила пить только кислое молоко, то не хочу настаивать чтоб вы мне отплатили тою же учтивостью,

-- Поверьте, нет, сказал приор со смехом: - только в своих абатствах мы употребляем lac dulce или lacaеidum. Вступая в сношение с миром, мы принимаем и мирския обыкновения; и так я отвечаю на ваш тост этим добрым вином, а слабый напиток предоставляю монастырской братии.

-- А я, сказал рыцарь, наливая себе (кубок, - пью за здоровье прекрасной Роэны: с тех пор, как это имя стало известно в Англии, не было ни одной девицы более достойной такой дани. По совести, я простил бы несчастному Вортигерну потерю чести и королевства, еслиб у древней Розны была хоть половина тех прелестей, какими обладает новая.

более занимателен, чем все любезности, сообщенные вам вашим французским воспитанием.

-- Что вам сказать важного о Палестине, лэди, отвечал сер Бриан де Боа Гильбер, - кроме того, что слухи о перемирии с Саладином подтверждаются?

Бриан был прерван Вамбою, занимавшим назначенные ему кресла, спинка которых украшена была ослиными ушами, и которые стояли шага на два позади кресел его господина, уделявшого ему время от времени кушанье с своей тарелки. Эту милость шут разделял с любимыми собаками, тут же присутствовавшими. Вамба сидел за маленьким столом, и опершись пятками на перекладину кресел, втянул щеки так, что его челюсти походили на ореховую щелкушку, прищурил глаза и пользовался каждым случаем, чтоб отпускать свои вольные шутки!

-- Эти перемирия с неверными делают меня стариком! воскликнул он, не обращая внимания на то, что так некстати прерывает важного рыцаря.

-- Что ты там врешь, дурак? обратился к нему Седрик с видом одобрения.

-- Однакож, я ручаюсь, что ты не умрешь от старости, - отозвался рыцарь, только теперь узнавший приятеля, встреченного им в лесу: - берусь избавить тебя от всякой другой смерти, кроме насильственной, если ты будешь так же указывать дорогу заблудившимся, как нынешней ночью указал мне и приору.

-- Что, приятель? воскликнул Седрик, - обманывать путешественников! Тебя надо высечь за это! Я вижу, ты столько же обманщик, сколько и шут.

дурака в вожди и советники.

Здесь разговор был прерван приходом пажа, который донес, что какой-то незнакомец у ворот умоляет-о приеме и гостеприимстве.

чтоб все нужды странника были тщательно удовлетворены.

Освальд покинул столовую и спешил исполнить повеление своего господина.