Айвено.
Глава V

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвено. Глава V (старая орфография)

ГЛАВА V.

Освальд, возвратившись, шепнул на ухо своему господину:

-- Это ленд, по имени Исаак; прилично ли будет впустить его в залу?

-- Освальд! Передай свою должность Гурту, воскликнул Вамба с обыкновенною своею заносчивостью: - свинопас самый лучший проводник для жида.

-- Дева Мария! сказал абат, перекрестившись: неверный жид в нашем при - Собака-жид, повторил рыцарь, - приблизится к защитнику гроба Господня!

-- Право, заметил Вамба, - по всему видно, что храмовые рыцари более любят жидовское наследие, чем жидовское общество.

-- Успокойтесь, мои достойные гости, сказал Седрик. - мое гостеприимство не должно быть ограничено вашим негодованием. Если Небо столько лет терпело существование целого народа неверующих, то почему же и нам не перенести несколько часов присутствия одного еврея? Я никого не принуждаю говорить или есть с ним. Накрой ему особый стол, прибавил он улыбаясь, - если эти иностранцы в чалмах по примут его в свое общество.

-- Сер франклин, отвечал рыцарь, - мои сарацинские невольники истинные мусульмане и столько же презирают жидов, как и всякий христианин.

-- По чести, вмешался опять Вамба, - я отнюдь не вижу, почему поклонники Магунда и Термагувта имеют более преимуществ перед народом, когда-то избранным самим Небом.

-- Он сядет с тобою, Вамба, сказал Седрик: - дурак и плут всегда рады друг другу.

-- Дурак, отвечал Вамба, подымая остаток свинины, - постарается поставить преграду для плута.

-- Молчи, проговорил Седрик: - вот он идет.

Введенный без особенных церемоний, подходя робко, со страхом и низкими поклонами, приближался к нижнему концу стола высокий худощавый старик, который однакож от привычки нагибаться много утратил обычной своей вышины. Черты лица его, резкия и правильные, орлиный нос, проницательные черные глаза, высокий морщиноватый лоб и длинные седые волосы и борода могли бы дать ему вид приятный, если бы на них не было отпечатка физиономии того племени, которое в те невежественные века столько же было презираемо суеверною и предубежденною чернью, сколько преследуемо корыстолюбивым дворянством, того племени, которое вследствие этой ненависти и гонения получило национальный характер, имевший много низкого и противного, чтоб не сказать хуже.

Одежда еврея, по видимому много потерпевшая от бури, состояла из простого плаща темпозслепого цвета со многими складками, покрывавшими алую тюнику. На нем были большие сапоги, отороченные мехом, и вокруг стана пояс, на котором висел небольшой нож и футляр с письменными принадлежностями, по оружия у него не было. Голова его покрывалась высокою четвероугольною желтого цвета шапкою особенного вида, придуманною для этой нации в отличие её от христиан, и которую с необыкновенным смирением он снял при входе в залу.

Прием, сделанный еврею в зале Седрика Саксонца, мог удовлетворить и самого предубежденного врага израильского племени. Сам Седрик холодно кивнул головою на многократные приветствия еврея, и указал ему место на нижнем конце стола, где однакоже никто не хотел для него посторониться. Напротив, когда он проходил мимо сидевших, и на каждого из занимавших нижнюю часть стола устремлял боязливый, умоляющий взор, саксонские слуги сдвигались, плечами и продолжали с большим постоянством ужинать, не обращая ни малейшого внимания на нового гостя. Прислужники абата крестились с видом набожного страха; даже сарацины, когда Исаак подходил к ним, крутили усы с негодованием и хватались за кинжалы, готовясь насилием избавить себя от осквернения, которому подверглись бы от соседства с жидом.

Вероятно те же чувства, которые понудили Седрика отворить залу этому сыну отверженного племени, заставили бы его приказать своим прислужникам быть учтивее с Исааком; но в эту минуту абат начал с ним самый интересный разговор о породе и свойствах его любимых собак, - о предметах столь важных для Седрика, что он не решился бы прервать разговор для жида и позаботиться чтоб тот не пошел спать без ужина. Пока таким образом Исаак стоял отчужденный от общества, подобно его народу среди других наций, тщетно умоляя взорами о приветствии или месте отдохновения, пилигрим, сидевший у камина, сжалился над ним, и предложив ему свое место, сказал отрывисто: - Старик, я осушил платье, утолил голод, а ты промок и голоден. - Проговорив это, он собрал вместе и раздул угасавшия головни, развалившияся в обширном камине, взял с большого стола чашку похлебки и часть жареной козлятины, поставил все это на небольшом столе, за которым сам ужинал, и не дожидаясь благодарности еврея, отошел на другой конец залы, потому ли что не хотел быть в близком отношении с предметом своей благосклонности, или может быть потому что желал приблизиться к верхнему столу.

Если бы в том веке были искусные живописцы, то еврей, сгорбившийся и протягивавший к огню охладевшия, дрожащия руки, мог бы быть недурным эмблематическим олицетворением зимы. Обогревшись, Исаак с жадностью обратился к дымящейся похлебке, поставленной перед ним, и ел с поспешностью и видимым удовольствием, что ясно говорило о продолжительном воздержании его от пищи.

разсуждал о чем-то важном.

-- Я удивляюсь, достойный Седрик, говорил абат, продолжая разговор, - почему вы, при всем своем предпочтении вашего мужественного языка, не хотите полюбить языка норманофранцузского, по крайней мере на столько, сколько он касается до лесной и полевой охоты. Поверьте, ни один язык не может сравниться с ним в богатстве разных выражений относительно полевых забав и не даст столько средств опытному лесничему⁷ для выражения всего касающагося до его веселого ремесла.

-- Добрый отец Аймер, сказал сакс, - да будет вам известно, что я мало забочусь об этих заморских тонкостях, без которых могу также хорошо веселиться в лесах. Я могу трубить в рог, хотя и не называю звука рогов nu recheate, ни morte. Я могу натравлять своих собак на добычу, снимать шкуру с затравленного животного и разсекать его на части, не употребляя новоизобретенного ломанного языка: curée, arbor, iiombles и всей болтовни баснословного сера Тристрема {Норманы отличались от простолюдинов еще более охотничьими терминами, чем языком. Предметы их преследования, птицы и животные четвероногия, переменяли ежегодно названия, и от того возникли сотни условных терминов, незнание которых считалось предосудительным для истинного джентльмена. Начало этой науки приписывают серу Тристрему, знаменитому своею трагическою интригою с прекрасною Изолтею. Так как норманы присвоили себе исключительное право охоты, то и термины эти были все французские. Автор.}.

-- Французский язык, возразил рыцарь тоном самоуверенности и надменной важности, употребляемым им при всяком случае, - есть не только единственный язык охоты, во также и язык любви и войны, содействующий и победе над дамами, и поражению неприятелей.

-- Потрудитесь, сер рыцарь, наполнить кубок себе и абату, а я разскажу вам что бывало лет за тридцать пред сим. Каков бы ни был тогда Седрик Саксонец, по английская речь его не нуждалась в прикрасах французских трубадуров, чтоб сделать ее доступною для слуха красавиц, а норталлертонское поле в день битвы См. Знамени {Близ Норталлертона была, в 1138 году, знаменитая битва между англичанами и шотландцами, известная под именем битвы Св. Знамени. Место, где она происходила, до сих пор называется Standard-Hill. Чтоб возбудить мужество англичан, иоркский архиепископ дал им священное знамя, принадлежавшее Беверлейскому Монастырю.} может сказать, так же ли далеко слышан был воинственный крик саксов в рядах шотландского войска, как cri de guerre отважнейших норманских баронов. Выпьем в память тех, которые тогда храбро сражались! За мною, гости мои!

Седрик осушил кубок до дна и продолжал с возрастающим жаром: - Да, то был день сокрушения щитов; тысячи знамен осеняли главы отважных, кровь лилась реками, смерть предпочиталась бегству. Саксонский бард назвал бы этот день пиршеством мечей, стаей орлов, слетевшихся на добычу, звоном секир о щиты и шлемы, а крик сражения он сравнил бы с радостным восклицанием брачного пира. По нынче бардов уж нет, продолжал Седрик, - паши подвиги потемнены делами другого племени; наш язык и самое имя наше гибнут быстро, и из всех только один сиротелый старец тоскует о прошедшем. Кравчий, наполняй кубки! В честь сильных на войне, сор рыцарь, какого бы они ни были языка и племени! Выпьем в честь воинов, лучших и храбрейших в Палестине между воителями креста!

-- Отвечать на это было бы неприлично тому, кто носит этот знак, сказал сер Бриан де Боа Гильбер. - Но скажите, кому из воителей креста, за исключением верных воинов Св. Гроба, принадлежит пальма первенства?

-- Кому, как не рыцарям Иоанна Иерусалимского, отвечал абат; - у меня брат в этом ордене.

-- Я не оспариваю их славы, отвечал рыцарь, однакож...

-- Мне кажется, друг Седрик, сказал Вамба, вмешиваясь в разговор, - что еслиб Ричард Львиное Сердце был столько умен, что последовал бы моему дурацкому совету, то остался бы с своими добрыми англичанами, а завоевание Иерусалима предоставил бы тем самым рыцарям, которые так много заботятся об утрате этого города.

-- Неужели, спросила лэди Роэна, - во всем английском войске нет ни одного рыцаря, чье имя можно было бы упомянуть на ряду с именами рыцарей храма и Св. Иоанна Иерусалимского?

-- О нет, лэди, отвечал Бриан де Боа Гильбер: - английский монарх привел с собою в Палестину войско храбрых рыцарей, которые уступали только тем, чья грудь всегда составляла оплот Святой Земли.

-- Они никому не уступали, сказал пилигрим, бывший так близко, что не мог не слыхать слов рыцаря, и вслушивавшийся в разговор с заметною нетерпеливостью. Все обратились туда, откуда раздалось это неожиданное замечание. - Я говорю, повторил пилигрим твердым и сильным голосом, - что английские рыцари не уступали никому из всех защитников Св. Земли; говорю, что своими глазами видел, как сам король Ричард и пять рыцарей его, на турнире, бывшем после взятия Сен Жан я Акры, вызывали на бой всех желающих. Я сам видел как в этот день каждый рыцарь троекратно вступал в единоборство и повергал на землю трех противников. Прибавлю к этому, что семь из нападавших были рыцари храма, и сер Бриан де Боа Гильбер хорошо знает, что я говорю правду.

Невозможно описать той ярости, от которой смуглое лице рыцаря сделалось еще мрачнее. В избытке досады и смущения, он схватился трепещущею рукою за рукоятку меча, и не извлек его только по сознанию, что никакое насилие не может быть употреблено в таком месте и в присутствии саксов. Седрик, чувства которого были просты, чистосердечны и редко заняты вдруг многими предметами, с восторгом слушал о славе своих соотечественников и не замечал гневного смущения своего гостя. - Я подарю тебе это золотое запястье, сказал он, - если ты но именам назовешь мне этих рыцарей, столь достойно поддерживавших славу веселой Англии.

-- Я охотно назову их без всякой награды, отвечал пилигрим: - мой обет запрещает мне на время прикасаться к золоту.

-- Если хочешь, я буду носить запястье вместо тебя, друг пилигрим, вставил Вамба.

-- Первый по славе своей и оружию, по чести и званию, сказал пилигрим, - был храбрый Ричард, король английский!

-- Прощаю ему, сказал Седрик, - прощаю ему его происхождение от тирана, герцога Вильгельма.

-- Второй был граф Лейстер, продолжал пилигрим; - сер Томас Мультон из Джайльсяанда был третий.

-- Сер Фоульк Дойлли был четвертый, прибавил пилигрим.

-- Еще сакс, по крайней мере по матери! восклицал Седрик, который слушал с величайшим вниманием, и при общем торжестве короля Англии и его подданных позабыл, по крайней мере отчасти, свою ненависть к норманам. - А кто был пятый? спросил он.

-- Пятый был сер Эдвин Турнегам.

-- Чистый сакс, клянусь душою Гепгиста! воскликнул Седрик. - А шестой, спросил он с жаром, - а шестой, как его имя?

-- Шестой, повторил пилигрим, подумав и как будто припоминая его имя, - шестой был молодой рыцарь, не столько славный, не такого высокого сана, и принятый в это благородное общество рыцарей не столько для помощи, сколько для наполнения числа. Я забыл его имя.

-- Сер пилигрим, сказал с презрением сер Бриан де Боа Гильбер, - умев перечислить такое множество подробностей, вы поздно прибегаете к своей мнимой забывчивости. Я сам назову рыцаря, перед копьем которого случай и вина моей лошади причинили мое падение: то был рыцарь Айвено, и признаюсь, из всех шести рыцарей он по своим летам приобрел большую славу в битве. Еще прибавлю, и скажу это открыто каждому, что еслиб он был в Англии и осмелился на предстоящем турнире повторить вызов сен жан д'акрский, я на коне и вооруженный, как теперь, предоставил бы ему все выгоды оружия. не страшась исхода боя.

-- На этот вызов противник ваш не замедлил бы дать ответ, еслиб он был в Англии, отвечал пилигрим. - Но как бы то ни было, не нарушайте спокойствия залы надменным предположением последствий поединка, который не может случаться. Впрочем, если Айвено возвратится из Палестины, я ручаюсь, что он примет ваш вызов.

-- Прекрасное ручательство, сказал рыцарь храма, - а каким залогом вы можете обезпечить его?

-- Этою ракою, сказал пилигрим, вынимая с крестным знамением из за пазухи небольшой ящик из слоновой кости. - В ней заключается частица настоящого креста, принесенная из монастыря Кармельской Горы.

шеи золотую цепь, и бросив ее на стол, сказал: - Пусть приор Аймер сохранит мой залог вместе с залогом этого безименного бродяги в подтверждение того, что рыцарь Айвено, если он возвратится из за четырех морей в Британию, обязан принять вызов Бриана де Боа Гильбера; если же, он не примет его, то я объявлю его трусом на стенах всех храмов нашего ордена в Европе!

-- Напрасный труд! вмешалась лэди Роэна, прерывая молчание. - Если никто в этой земле не подаст голоса в пользу отсутствующого Айвспо, то я отзовусь за него. Я утверждаю, что он смело примет всякий вызов, непротивный чести, и если мое слабое ручательство может придать верности драгоценному залогу святого пилигрима, то я ручаюсь своим именем и честью в том, что Айвспо будет сражаться с этим надменным рыцарем по его желанию.

Борьба разнообразных ощущений, казалось, овладела Седриком и заставляла его молчать во все время этого спора. Удовлетворенная гордость, досада, замешательство попеременпо сменялись на широком и открытом челе его, подобно тени облаков, пробегающей но пиве; между тем его слуги, на которых имя шестого рыцаря, казалось, произвело действие почти электрическое, оставались в недоумении, вперив глаза в Седрика. Наконец, звук голоса Роэны повидимому пробудил его от долгого молчания.

-- Лэди, сказал Седрик, - это до вас не касается. Еслиб нужны были дальнейшия ручательства, то я сам, хотя сильно оскорбленный готов поручиться своею честью за честь Айвено. Но залог битвы вполне достаточен, даже и но затейливым правилам норманского рыцарства. Не правда ли, отец Аймер?

Сказав это он несколько раз перекрестился, и после многих коленопреклонений и молитв, произнесенных шопотом, вручил раку с останками брату Амвросию, сопутствовавшему ему монаху; а сам между тем с меньшими церемониями, хотя может быть не с меньшим внутренним удовольствием, взял золотую цепь и положил ее в карман, выложенный благовонною кожею и открывавшийся у него под рукою. - Сер Седрик, сказал он, - крепость ваших вин уже звонит к вечерни в ушах наших; позвольте предложит еще тост за здоровье лэди Роэны и потом с миром удалиться на покой.

-- Клянусь бромгольским крестом! отвечал на это сакс, - вы не оправдываете вашей славы, сер приор. Молва называет вас веселым иноком, который за столом готов сидеть до заутрени, и я, при своей старости, боялся встречи с вами. Но по чести, в мое время саксонский двенадцатилетний мальчик не так скоро покинул бы свой кубок.

Однакож, приор имел свои причины оставаться в границах умеренности. Он был не только миротворцем но обязанности, но и но привычке ненавидел всякия ссоры и несогласия. Это происходило или от любви к ближнему или к самому себе, или от того и другого. В настоящем случае он имел безотчетное опасение на счет свирепого нрава сакса, а с другой стороны опасался, чтоб беззаботный и высокомерный нрав, уже столь часто обнаруженный его товарищем, не произвел наконец какой нибудь весьма неприятной вспышки. Поэтому он скромно отговаривался неспособностью всякой другой нации состязаться в опорожнении кубков с сильными и крепкоголовыми саксами, изредка и притом вскользь упоминая также о своем священном сане, и кончил просьбою удалиться на покой.

Таким образом пошла кругом прощальная чаша, и гости, сделав низкий поклон хозяину и лэди Роэне, встали и разсеялись но зале, между, тем как хозяева различными дверями ушли с своею прислугою.

-- Точно так, будь сказано в угоду вашей достопочтенной храбрости, отвечал Исаак, униженно кланяясь.

-- Разумеется для того, продолжал рыцарь, чтоб пожирать внутренность наших дворян процентами и обманывать женщин и детей ветошью и игрушками? Ручаюсь, что твой жидовский мешок набит шеклями {Золотая монета, бывшая тогда в большом употребления у евреев.}.

-- Ни шекля, ни серебряного пенни, ни полупенни! Свидетель Бог Авраама! отвечал еврей, сжимая руки. - Я иду искать помощи у некоторых из моих братий для уплаты подати, возложенной на меня иудейскою управою {В это время евреи подчинены были особенной управе, налагавшей на них страшные поборы. Автор.}. Отец Иаков да сопутствует мне! Я кругом разорился; самый плащ, который на мне, взят у Рувима из Тадкастера.

Рыцарь сурово улыбнулся. - Будь проклят ты криводушный лжец! воскликнул он, и проходя далее, как бы гнушаясь дальнейшею беседою с жидом, сказал что-то своим мусульманским рабам на языке, непонятном для окружавших. Бедный израильтянин, казалось, до того быль поражен словами воинственного монаха, что долго оставался в согбенном положении и не замечал удаления рыцаря, который в это время достиг уже конца залы. Когда старик пришел в себя, он озирался кругом с удивленным видом человека, в ногах которого только что разразился громовой удар, и который еще с ужасом слышит раскат, раздающийся в его ушах.

слугами низшого разряда по комнатам, назначенным им для отдыха.