Айвено.
Глава VI

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвено. Глава VI (старая орфография)

ГЛАВА VI.

Когда пилигрим, сопровождаемый слугою с факелом, проходил по запутанному ряду комнат обширного и неправильного здания, кравчий, догнавший его, шепнул ему на ухо, что если ему не будет противна кружка доброго мёда, то в его комнате собралось несколько слуг, которые охотно послушали бы новостей из Святой Земли, особенно касавшихся до рыцаря Айвено.

Тут же подвернулся и Вамба с тем же предложением, заметив что добрая чарка после полуночи стоит трех после вечерняго колокола. Не возражая на такое сильное доказательство, пилигрим поблагодарил их за внимание, по заметил, что в своих религиозных обетах он поставил себе за правило не говорить в кухне о том что воспрещается в зале. Такой обет, шепнул Вамба кравчему, - вряд ли годится для служителя.

Кравчий пожал плечами с неудовольствием. - Я хотел поместить его в особой комнате, пробормотал он, - но если он уж так чуждается христиан, то пусть поместится подле жида Исаака. Апвольд, продолжал он. обращаясь к слуге с факелом, - проводи пилигрима в южную комнату. Доброй ночи, сер пилигрим! прибавил он, - благодарю вас за вашу вежливость.

-- Доброй ночи и благодать Девы Марии над вами! спокойно отвечал пилигрим и пошел за проводником.

В небольшой передней, в которую отворялось несколько дверей и которая была освещена железною лампою, они встретили второе препятствие в лице горничной лэди Роэны; объявив повелительным голосом, что госпожа её желает говорить с пилигримом, она взяла факел из рук Анвольда, и приказав последнему ждать её возвращения, дала знак пилигриму следовать за нею. Вероятно он счел неприличным отказаться от этого приглашения, потому что хотя движения его показали некоторое удивление, однакож он повиновался ему безмолвно и без возражений.

Короткий коридор и лестница о семи ступенях, состоявших из масивных дубовых брусьев, ввели его в комнату лэди Роэны. Грубое великолепие этой комнаты соответствовало почтению, оказываемому ей владетелем замка. Стены были покрыты шитыми обоями, на которых разноцветный шелк, перемешанный с золотыми и серебряными нитями, изображал с возможным для того времени искуством звериную и соколиную охоту. Постель украшалась столь же богатыми пурпурового цвета занавесами, искусно драпированными. Стулья были покрыты цветными подушками, и один, бывший выше прочих, снабжен был скамеечкою из слоновой кости с резьбою редкой работы.

Четыре серебряные подсвечника, с большими восковыми свечами, служили для освещения этой комнаты. Впрочем, пусть паши красавицы не завидуют великолепию саксонской нрипцесы. Стены её комнаты были так дурно сложены и представляли такое множество щелей, что богатые обои от малейшого ночного ветра приходили в движение, и не смотря на защиту от ветра чем-то в роде ширм, пламя свечей струилось в воздухе во все стороны, как развевающийся значек предводителя армии. Вообще, комната представляла много великолепия, даже некоторое притязание на вкус, но мало удобства, которое, будучи неизвестно, не могло быть и ощущаемо.

Лэди Роэна с тремя своими прислужницами, которые стоя сзади убирали её волосы на ночь, сидела на упомянутом стуле (это было нечто в роде трона) с лицом женщины, рожденной принимать только поклонения. Пилигрим, преклонив перед пою колени, смиренно принес ей дань своего уважения.

-- Встаньте, пилигрим! сказала она милостиво. Защитник отсутствующих имеет право на благосклонный прием тех, кто ценит истину и уважает мужество. Удалитесь, прибавила она, обращаясь к прислужницам - все кроме Эльджиты: я хочу говорить с этим святым пилигримом.

Девушки, не покидая комнаты, удалились в глубину её и сели на небольшой скамье, стоявшей возле стены, и там оставались безгласными как статуи, хотя были на таком разстоянии, что шопот их не мог бы нарушить разговора их госпожи.

-- Пилигрим! начала лэди после минутного молчания, во время которого она по видимому затруднялась как приступить к разговору. Вы сегодня вечером упомянули имя... я разумею, сказала она с некоторым усилием - имя Айвено, произнесенное в зале, где по законам природы и родства оно должно бы было приятно звучать для уха каждого. Но такова превратность судьбы, что из многих, сердце которых должно было бы трепетать при этом звуке, только я одна осмеливаюсь спросить вас где и в каком положении вы покинули того о ком говорили. Мы слышали, что после отбытия английского войска, оставшись в Палестине по причине разстроенного здоровья, он терпел гонения от французской партии, к которой, как известно, принадлежат и рыцари храма.

-- Я мало знаю рыцаря Айвено, отвечал пилигрим трепещущим голосом, - по желал бы знать его короче, так как вы, лэди, принимаете в его судьбе такое участие. Сколько мне известно, он превозмог гонения своих врагов в Палестине и готов был возвратиться в Англию, где вы, лэди, узнаете лучше меня его участь.

Лэди Роэна глубоко вздохнула и спросила когда можно ожидать возвращения рыцаря Айвено в отечество, и не может ли он на своем пути подвергнуться большим опасностям. Относительно первого вопроса, пилигрим сознавался в совершенном неведении; на второй отвечал, что путешествие может быть совершено безопасно через Венецию и Генуу, а оттуда через Францию в Англию. Айвено, прибавил он, - так хорошо знаком с языком и нравами французов, что не подвергнется никакой опасности в этой части своего путешествия.

-- Дай Бог, сказала лэди Роэна, - чтоб он прибыл к вам благополучно и мог взяться за оружие в будущем турнире, на котором все рыцари нашего отечества готовятся показать свою силу и искуство. Если Ательстан из Конингсбурга получит награду, то Айвено, по возвращении слоем в Англию, услышит неприятные вести... Но, странник, каково было его здоровье, когда вы видели его в последний раз? Не повредила ли болезнь его силе и приятной наружности?

-- Он загорел, отвечал пилигрим, - и похудел с того времени, как прибыл из Кипра в свите Львиного Сердца, и какая-то забота по видимому глубоко врезалась на челе его; но яс ним не сближался, потому что он был мне совершенно незнаком.

-- Боюсь, сказала лэди, что он найдет в своем отечестве так мало участия, что это облако не разсеется с чела его. Благодарю вас, добрый пилигрим, за известия о товарище моего детства. Приближьтесь, девушки, продолжала она, - подайте прощальный кубок этому святому человеку: я не хочу долее удерживать его.

Одна из прислужниц подала серебряный кубок с вином, приправленным пряностями. Роэна слегка прикоснулась к нему губами и потом предложила его пилигриму, который с низким поклоном выпил несколько капель.

-- Примите это подаяние, друг мой, сказала Роэна, подавая ему золотую монету, - в знак моего уважения к трудному вашему путешествию по святым местам, которые ни посещали.

Пилигрим принял подарок с глубоким почтением и вышел за Эльджитою из комнаты.

В передней он нашел своего проводника, Апвольда, который взяв факел из рук Эльджиты проводил его поспешно и без всяких церемоний в наружную и неблагородную часть здания, где находилось несколько комнат или келий, назначенных для низших слуг и не столь значительных странников.

-- Неверная собака, отвечал Апвольд, - поместился в конуре возле вашей святости. О, Св. Дунстан! Сколько нужно будет мыть и скоблить комнату прежде нежели она опять будет годна для христианина.

-- А где спит свинопас Гурт? спросил странник.

-- Гурт, отвечал слуга, - спит в чулане направо от вашего, как жид слева; вы будете отделять жида от предмета ненавистного для него племени. Вы бы заняли более приятное место, еслиб приняли приглашение Освальда.

-- Мне хорошо и здесь, отвечал пилигрим, - соседство хотя бы и еврея едва ли осквернит меня сквозь дубовую перегородку.

Сказав это пилигрим вошел в назначенный ему чулан, и взяв факел из рук слуги поблагодарил его и пожелал ему доброй ночи. Заперев двери своей кельи, он поставил факел в деревянный подсвечник и осмотрел свою спальню, убранную очень просто: грубая деревянная скамейка и еще более грубая кровать с чистою соломою и двумя или тремя овчинами вместо одеяла, вот все что находилось в этой конуре.

Пилигрим, погасив факел, не снимая платья бросился на постель, и спал, или по крайней мере оставался в положении спящого человека до тех пор, пока первые лучи солнца не проникли сквозь небольшое решетчатое окно, которое в одно и тоже время пропускало воздух и свет в его неудобную келью. Тогда он встал, прочитал утреннюю молитву, и поправив свое платье, оставил комнату и вошел в чулан Исаака, приподняв щеколду как можно тише.

Исаак лежал в безпокойном сне на кровати, подобной той, на которой пилигрим провел ночь. Часть одежды еврея, снятой им с себя накануне, была заботливо сложена вблизи его, вероятно из боязни чтоб ее не похитили во время сна. Лице Исаака выражало безпокойство, достигавшее почти до предсмертного страдания. Гуки и ноги его судорожно трепетали, как будто его давил кошмар; он говорил сам с собою, и кроме некоторых восклицаний по еврейски, явственно произнес следующия слова по норманоанглийски, или на смешанном языке того времени: "Ради самого Бога Авраама, пощадите несчастного! старика! Я беден, у меня нет ни пенни; хоть разорвите железом мое тело на части, а ничего не могу дать вам".

Пилигрим, не дожидаясь конца сновидения Исаака, разбудил его концом своего страннического посоха. Это прикосновение вероятно слилось, как обыкновенно случается, с самым сновидением, потому что старик вдруг поднялся; седые волосы его дыбом стали на голове, и схватив свое платье с силою когтей сокола, он устремил на пилигрима острые черные глаза с выражением дикого удивления и сильного страха, от которого трепетало все его тело.

-- Не бойтесь ничего, Исаак! сказал пилигрим, - я пришел к вам с добрым намерением.

-- Бог Израиля да воздаст вам за это! воскликнул еврей, успокоясь. Мне спилось... но хвала отцу Аврааму, это был только сон! Потом, собравшись с мыслями, он прибавил обыкновенным своим голосом: Чего же хотите вы от бедного еврея в такую раннюю пору?

-- Я пришел сказать вам, отвечал пилигрим, - что если вы не покинете этого замка сию же минуту и не поспешите удалиться отсюда, то путешествие ваше будет не i безопасно.

-- Святой отец! воскликнул еврей, - кто покусится на жизнь такого бедняка как я?

-- Об этом вы сами должны знать лучше меня, сказал пилигрим, - но вспомните, что вчера, когда рыцарь проходил через залу, он сказал что-то своим мусульманским невольникам на сарацинском языке, который я хорошо понимаю; он приказал им подсматривать ныньче утром куда поедет жид, чтоб напасть на него в приличном разстоянии от замка, и отвести в замок Филиппа Мальвоазена, или Реджинальда Фрон де Бефа.

Невозможно изобразить ужаса, овладевшого евреем при этом известии и по видимому подавившого все его способности. Руки его опустились, голова поникла на грудь, колени согнулись под тяжестью тела, все первы и мышцы ослабли и потеряли свою силу: он упал к ногам пилигрима, и не так как человек, который притворно лишаясь чувств падает на колени и простирается ниц для возбуждения сострадания, но как колеблющийся под гнетом какой-то невидимой силы, давящей вниз, не смотря ни на какое сопротивление.

-- Святой Боже Авраама, воскликнул он наконец, сжимая и подняв морщиноватые руки, но не поднимая своей седой головы от полу. - О, святой Моисей! Праведный Аарон! Не напрасно снился мне этот сон, и не напрасно представилось мне это видение! Я уже чувствую как их железо раздирает мои жилы! Чувствую, что пытки грозят моему телу, как пилы, бороны и железные топоры висели над сынами Равы и над городами детей Амона!

-- Встаньте, Исаак, и выслушайте меня! сказал пилигрим, смотревший на отчаяние еврея не столько с состраданием, сколько с презрением. - Ваш ужас не без причины, судя по тому, как короли и вельможи поступают с вашими братьями для получения от них денег; но встаньте! Я укажу вам средство к спасению. Оставьте этот замок, сию же минуту, пока еще в нем все спят крепким сном после вчерашняго пира. Я проведу вас тайными тропинками в лесу, который мне известен как любому лесничему, я не оставлю вас до тех пор, пока вы не будете под безопасным покровительством какого нибудь барона, отправляющагося на турнир, и доброе расположение которого вы вероятно имеете средства приобрести.

По мере того, как Исаак получал надежду на избавление, он постепенно приподнимался с земли, наконец привстав стал на колени, забросил назад седые волосы и бороду и устремил свои острые черные глаза на лице пилигрима, с видом выражавшим в одно и тоже время страх и надежду, смешанные с подозрением. Но когда он услышал последния слова пилигрима, его первоначальный страх, казалось, возвратился со всею силою, и он опять упал лицом на пол, воскликнув: - Я имею средства приобрести доброе расположение! Увы, чтоб приобрести милость христианина - одна только дорога, и как найдти ее бедному еврею, когда поборы уже довели его до нищеты Лазаря! Потом, как будто подозрение победило все его чувства, он закричал: Если вы любите Господа, молодой человек, не обманите меня ради Великого Отца, который сотворил всех, еврея, христианина, израильтянина и измаильтянина, - не измените мне! У меня нет средств приобрести доброе расположение христианского нищого, если б он потребовал от меня хоть один пенни! Говоря последния слова Исаак поднялся и схватил пилигрима за мантию с умоляющим взором, но пилигрим освободился от него, как будто прикосновение еврея могло осквернить его.

-- Если б ты обладал всем богатством своего племени, сказал он, - то и тогда какая была бы мне выгода вредить тебе? Эта одежда показывает, что я дал обет оставаться в бедности, и не. переменю ее ни на что, кроме коня и панциря. И так, не думай, чтоб я искал твоего сообщества, или надеялся от него получить выгоду; останься здесь, если хочешь; Седрик Саксонец будет твоим покровителем.

-- Нет! сказал еврей, - он не позволит мне ехать в своей свите; сакс и норман равно устыдятся бедного израильтянина, а ехать одному через владения Филиппа Мальвоазена и Реджинальда Фрон де Бефа... Добрый юноша! Я иду с тобою.... Поспешим, опояшем бока.... бежим!... Вот твой посох. Что же ты колеблешься?

-- Я нисколько не колеблюсь, отвечал пилигрим, уступая поспешности своего спутника, - по я должен придумать средство как оставить дом... Следуй за мною.

Пилигрим повел еврея к соседней келье, занятой как известно читателю, свинопасом Гуртом. - Вставай, Гурт! сказал пилигрим, - вставай скорее. Отвори задния ворота и выпусти меня с евреем.

Гурт, должность которого хотя очень низкая в наше время, была столько же важна в саксонской Англии, как ремесло Эвмея в Итаке, обиделся таким невежливым и повелительным тоном пилигрима.

-- Я скорее поверил бы, сказал Вамба, вошедший в эту минуту в чулан, - что он хочет стянуть и взять с собою свиной окорок?

-- Однакож, продолжал Гурт, опять положив голову на полено, служившее ему вместо подушки, - не угодно ли будет и жиду и христианину дождаться, пока отворят большие ворота? У нас не заведено, чтоб гости уходили украдкою в такую неприличную пору..

-- Как бы то ни было, отвечал пилигрим повелительным голосом, - надеюсь, ты не откажешь мне в этой услуге?

Сказав это он наклонился над постелью свинопаса и что-то шепнул ему на ухо по саксонски. Гурт тотчас вскочил, как будто потрясенный электрическим ударом. Пилигрим, положив палец на губы, как бы подавая ему знак, чтоб он молчал, прибавил: - Гурт, будь осторожен, ты всегда был благоразумен. Говорю тебе, отвори заднюю калитку, в скором времени ты узнаешь более.

Обрадованный Гурт повиновался с поспешностью, тогда как Вамба и еврей, следуя за ним, дивились внезапной перемене, происшедшей в поступках свинопаса.

-- Мой мул, мул мой! возопил еврей, когда они были за калиткою.

-- Приведи его мула, сказал пилигрим, - и послушай: достань мне другого мула, чтоб мне можно было выехать с ним из этих мест. Я в сохранности возвращу мула кому нибудь из свиты Седрика в Ашби. Да смотри.... Остальное он шопотом досказал на ухо Гурту.

-- Охотно, охотно все сделаю, проговорил Гурт, и тотчас отправился исполнить приказание.

-- Желал бы я, сказал Вамба как скоро его товарищ скрылся, - желал бы научиться тому, чему вы, пилигримы, учитесь в Святой Земле.

-- То есть читать молитвы, дурак, отвечал пилигрим, - каяться в грехах и умерщвлять плоть свою постом, бдением и молитвами?

-- Хоть чему нибудь посильнее этого, продолжал шут, - потому что покаяние и молитвы никогда не делали Гурта таким услужливым; а пост и бдение никогда не заставили бы его снабдить вас мулом. Я уверен, что если б вы то же сказали его любимому черному борову о бдении и покаянии, то и от него увидели бы такую же вежливость.

-- Перестань, воскликнул пилигрим, - не забывай, что ты саксонский дурак.

-- Сущая правда! отвечал шут: - родись я норманом, каким я полагаю я ты родился, счастье всегда было бы у меня под рукою, и мне бы не далеко было до умного.

В эту минуту по ту сторону рва показался Гурт с мулами. Путешественнике перешли ров по подъемному мосту шириною в две доски, что соразмерялось с шириною задних ворот и небольшой калитки наружного палисада, примыкавшого к лесу. Как скоро они дошли до мулов, еврей трепещущими руками проворно привязал за седлом небольшой мешок из синей кожи, который он вынул из под плаща, утверждай что в нем лежит платье - "только перемена платья!" Потом он сел на мула с проворством, которое трудно было предполагать, судя по летам его, и так расположил складки своего плаща, что совершенно скрыл от взоров тяжесть, привязанную им к седлу.

Пилигрим сел на своего мула с меньшею торопливостью и протянул руку Гурту, который поцаловал ее с глубочайшим уважением. Свинопас смотрел вслед за путешественниками, пока они не скрылись в чаще леса. Голос Вамбы нарушил его мечтание.

-- Знаешь ли, дружище Гурт, сказал Вамба, - что ты нынешнее утро был чрезвычайно учтив и необыкновенно набожен? Меня разбирает охота самому быть черным приором или босым пилигримом: то-то бы поживился я от твоей учтивости и набожности; поверь, я употребил бы их не для одного цалования руки.

-- Ты не совсем глуп, Вамба! отвечал Гурт, - хотя судишь по наружности; да и умные-то люди не то ли же делают?... Но пора мне подумать и о стаде.

Сказав это, он повернул к замку; за ним пошел и шут.

Между тем путешественники продолжали ехать с поспешностью, которая говорила о чрезмерном страхе еврея, потому что люди его лет редко любят скорую езду. Пилигрим, которому по видимому все тропинки и выходы леса были известны, держал путь самыми глухими местами и несколько раз снова пробуждал в еврее опасения, не намерен ли он завлечь его в какую нибудь засаду.

Впрочем, подозрения Исаака были извинительны: за исключением может быть летучей рыбы, во всем мире не было существа ни на земле, ни в воздухе, ни в воде, которое было бы предметом гонений столь постоянных и необузданных, как евреи того времени. При малейшем и самом неосновательном предлоге или при самом нелепом и безсмысленном обвинении, жизнь их и имущество подвергались народной ярости; норманы, саксы, датчане и британцы, при всей взаимной вражде своей, состязались в том, кто из них с большим презрением смотрит на племя, которое ненавидеть, презирать, безчестить, грабить и преследовать считалось религиозною обязанностью.

Короли норманского происхождения и зависевшие от них вельможи, следовавшие их примеру в деспотизме, вели против этого злополучного народа гонение более правильное, расчетливое и корыстолюбивое. Всем известно история того богатого еврея, которого король Иоанн заключил в один из своих королевских замков, где ежедневно выдергивали ему но одному зубу, пока несчастный израильтянин, лишившись половины зубов, не согласился заплатить огромную сумму, требованную от него королем. Небольшое количество денег, бывших тогда в Англии, большею частью находилось в руках этого гонимого народа, и дворянство не замедлило последовать примеру своего государя в придумывании средств вымучивать у евреев деньги насилиями всякого рода и даже пытками. Однакож, пасивная смелость, возбуждаемая корыстолюбием, заставляла евреев презирать все бедствия, тяготевшия над ними; у них всегда были в виду неисчислимые выгоды, которые они могли получить в стране от природы столь богатой, как Англия. Вопреки гонениям всякого рода и действиям упомянутой выше управы, называвшейся Жидовскою Управою и учрежденной с целью грабить и отнимать богатство у евреев, они увеличивали и скопляли огромные суммы и передавали их друг другу посредством векселей, изобретением которых, как говорят, комерция обязана им: векселя давали им возможность переводить свои богатства из страны в страну, чтоб в случае гонений в одном государстве, можно было спасать свои сокровища в другом.

Казалось, упорство и скупость евреев, поставленные таким образом в противоположность фанатизму и жестокости тех, под чьей властью они жили, возрастали соразмерно с силою постигавших их гонений; а громадное богатство, приобретенное ими чрез торговлю, с одной стороны подвергало их частой опасности, с другой же служило к распространению их влияния и доставляло им некоторого рода покровительство. На таких условиях жили они, и характер их от такого влияния сделался бдительным, подозрительным, боязливым, по вместе с тем упорным, терпеливым и хитрым в избегании опасностей, которым они подвергались.

Проехав скорою рысью многия глухия места, пилигрим наконец прервал молчание.

-- Пусть сокрушатся колеса колесниц их, сказал Исаак, - подобию колесницам войска Фараона! Но, добрый пилигрим, не покидай меня. Вспомни об этом свирепом и диком рыцаре храма с его сарацинскими рабами: они не уважат никаких прав владений земли или границы.

-- Мы должны здесь разстаться, возразил пилигрим. - Люди такого различного звания, как ты и я, не должны ехать вместе без особенной необходимости. Притом же, какую помощь можешь ты ожидать от меня, мирного пилигрима, против двух -вооруженных язычников?

-- Я уже сказал тебе, возразил пилигрим, - что не возьму ни денег, ни награды. Проводить тебя еще я в состоянии; может быть даже смогу и защитить тебя, потому что защитить еврея от сарацинов едва ли можно назвать делом недостойным христианина. Потом, еврей, я передам тебя под защиту каких нибудь путешественников. Шефильд отсюда недалеко: там ты легко найдешь многих из своего племени, с которыми можешь считать себя в безопасности.

-- Благословение Иакова да будет над тобою, добрый юноша! воскликнул еврей. В Шефильде я остановлюсь у своего родственника, Зарета, и найду какие нибудь средства к безопасному продолжению пути.

-- Хорошо, сказал пилигрим, - я провожу тебя до Шефильда: полчаса езды, и мы будем в виду этого города.

вступить в разговор с человеком, характеру которого путешествие к гробу Господню придавало особенную святость. Они остановились на высоте незаметно подымающагося пригорка, и пилигрим, указав на Шефильд, лежавший под ними, сказал:

-- Итак здесь мы разстанемся.

-- Но не прежде чем вы примете благодарность бедного еврея, отвечал Исаак. - Я не осмеливаюсь просить вас идти со мной к родственнику моему, Зарету, который мог бы доставить мне средства заплатить вам за услугу.

-- Я уже сказал, возразил пилигрим, - что не хочу никакого вознаграждения. Если ты, в благодарность мне, пощадишь от оков и тюрьмы какого нибудь несчастного христианина из длинного списка своих должников, то я вполне сочту себя вознагражденным за свою сегодняшнюю услугу.

-- Постой, постой! воскликнул еврей, схватив его за платье, я сделаю кое-что побольше этого, кое-что для тебя самого. Видит Бог, что я бедный еврей. Да, Исаак нищий в своем племени, - но прости мне, если я отгадаю, чего желаешь в эту минуту.

-- Как? Притворяюсь бедным? повторил еврей. - О, поверь мне, я говорю правду: я ограблен, должен, разорен. Рука сильных расхитила мое имущество, мои корабли, все, все что я имел. Но я знаю чего ты хочешь, и может быть помогу тебе. Твое желание теперь - иметь коня и вооружение.

Пилигрим вздрогнул и поспешно обратился к еврею. - Какой лукавый дух открыл тебе это? спросил он.

-- Все равно для тебя, отвечал еврей улыбаясь, - лишь бы только это была правда, и я точно также могу исполнить твое желание, как и отгадал его.

-- С моим ли званием, одеждою, обетом?... сказал пилигрим.

-- Не богохульствуй, жид! гневно воскликнул пилигрим.

-- Простите мне, сказал еврей: - я был слишком опрометчив: Но в прошедшую ночь и нынешнее утро вы проговорили слова, которые как искры из кремня показали мне какой металл ударил в него; притом я увидел, что под этою одеждою пилигрима скрыты рыцарская цепь и золотые шпоры: оне блеснули мне в глаза, когда вы наклонились над моею постелью сегодня утром.

Пилигрим не мог удержаться от улыбки. - Если внимательным оком осмотреть и твою одежду, Исаак, сказал он, - то чего нельзя было бы открыть под нею?

-- Ни слова об этом, прервал его еврей бледнея и поспешно вынимая все нужное для письма, и как бы для того чтоб прекратить разговор он начал писать на клочке бумаги, подложив под нее свою желтую шапку и не слезая с мула. Окончив, Исаак подал пилигриму свернутое письмо, написанное по еврейски, и сказал: - в городе Кейстере все знают богатого еврея Кирхата Хайрама из Ломбардии; отдайте ему этот сверток. У него в продаже шесть миланских кольчуг, и худшая из них годилась бы для коронованной особы; у него также десять добрых копей, на худшем из них мог бы ехать сам король, еслиб пришлось ему. сражаться даже за свой престол. Он даст вам любую кольчугу и любого коня, со всем нужным для турнира; по окончании турнира вы возвратите их в целости, если не будете в состоянии заплатить за них хозяину.

не могу заплатить или вознаградить?

этого. Благословение нашего Отца да пребудет над тобою. Твое копье да будет сильно, как жезл Моисея!

Сказав это, он поворотил мула; по теперь пилигрим в свою очередь схватил еврея за плащ. - Однакож, Исаак, ты еще не знаешь всей опасности. Коня могут убить, вооружение испортить, потому что я не буду щадить ни коня, ни всадника. Притом же, твоя братья ничего не дает даром; я должен же буду заплатить чем нибудь за это.

Еврей скорчился на своем седле, как человек мучимый коликою; однакож лучшия чувства вскоре взяли верх над чувствами, более ему свойственными. - Нет нужды, сказал он, - нет нужды.... пусти меня! Если что нибудь будет испорчено, то с вас не взыщут; если нужно будет платить деньги, то Кирхат Хайрам простит их для своего родственника, Исаака. Прощай!... Но послушай, добрый юноша, сказал он оборотившись: - не слишком дерзко вдавайся в эту суетную драку. Я говорю это не потому, чтоб боялся за коня или панцырь, но для того чтоб ты позаботился о своей жизни и теле.

-- Благодарю за доброе желание, сказал пилигрим, снова улыбнувшись. - Охотно воспользуюсь твоим предложением, и хотя мне трудно будет, по постараюсь во что бы ни стало расчитаться с тобою.