Айвено.
Глава VII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвено. Глава VII (старая орфография)

ГЛАВА VII.

Положение английской нации в это время было довольно жалкое. Король Ричард находился в плену у вероломного и жестокого герцога австрийского. Даже самое место его заключения было скрыто, и судьба его оставалась почти неизвестною для большей части его подданных, которые в то же время были преданы всякого рода невыносимым угнетениям.

Принц Иоанн, в союзе с Филиппом французским, смертельным врагом Львиного Сердца, употреблял все свое влияние на герцога австрийского, чтоб продлить плен своего брата, Ричарда, которому он был обязан столь многими милостями. Между тем Иоанн усиливал свою партию в королевстве, намереваясь, в случае смерти короля, оспаривать престол у законного наследника, Артура, герцога британского, сына старшого его брата, Готфрида Плантагенета. Всем известно, что этот замысел он успел привести в исполнение в последствии. - Легкомысленный, развратный и вероломный, Иоанн легко привязал к себе и своей партии не только всех, имевших причину бояться гнева Ричарда за противозаконные поступки во время его отсутствия, но также и многочисленный класс отчаянных смельчаков, которые, возвратившись из крестовых походов на родину, напитались всеми пороками востока, растратили свое имущество, и закалив свой характер возлагали полную надежду на потрясения, порождаемые междоусобием.

К этим причинам народного бедствия должно прибавить множество разбойников, которые будучи доведены до отчаяния угнетениями феодального дворянства и строгим исполнением лесных законов, собирались огромными шайками, и владычествуя в лесах и долинах ни во что не ставили местный суд и законные нрава. Самые бароны, укрепившись в замках и разыгрывая роль мелких королей в своих владениях, становились предводителями шаек, не менее беззаконных и столько же опасных, как и шайки самых отъявленных разбойников. Для содержания таких шаек и для удовлетворения разорительного великолепия, требуемого гордостью, дворяне занимали огромные суммы у евреев за самые большие проценты, истощавшие их владения как самая изнурительная болезнь, почти неизлечимая, если обстоятельства не представляли им случая освободиться от нея каким нибудь беззаконным насилием в отношении к своим кредиторам.

Под гнетом таких разнообразных бедствий при этом несчастном порядке дел, английский народ глубоко страдал в настоящем и имел причину в будущем опасаться угнетений еще более тягостных. К довершению бедствия, заразительная, весьма опасная болезнь распространилась по всему государству и делалась упорнее от неопрятности, нездоровой пищи и худого помещения низших классов, и похищала многих, участь которых становилась предметом зависти для людей, оставшихся в живых, потому что избавляла их от страданий, грозивших в будущем.

Но среди несчастий, все люди без различия, бедные и богатые, чернь и дворянство принимали участие в турнирах, величественных зрелищах того времени, и заботились о них с таким же жаром, с каким нынче полуголодная мадридская чернь, у которой не остается и реала для покупки пищи семейству, бежит смотреть бой быков. Ни обязанности, ни слабость здоровья не могли удержать людей молодых и старых от подобного зрелища. Турнир, или Passage of arms, как называли его в то время, назначен был в Ашби, в графстве Лейстер. Туда должны были явиться знаменитейшие рыцари перед лице принца Иоанна, который, как полагали, сам будет председательствовать на арене. Это обстоятельство привлекало всеобщее внимание, и потому огромные толпы людей всех званий спешили в назначенное утро к месту турнира.

Выбранное для этого место было истинно романтическое. У опушки леса, отстоявшого на милю от города Ашби, разстилался обширный луг, покрытый самою восхитительною зеленью и окруженный с одной стороны лесом, а с другой редкими дубами, из которых иные были необыкновенной величины. Это место, как бы нарочно назначенное для боннских упражнений, было окружено со всех сторон возвышенностями, которые постепенно спускались до названной ровной площади, обнесенной крепким палисадом и имевшей около четверти мили в длину и в половину менее этого в ширину. Огороженное место имело форму продолговатого четыреугольника, углы которого были значительно скруглены для большого удобства зрителей. Входы для участвовавших, находившиеся на северной и южной оконечностях арены, затворялись крепкими деревянными воротами, довольно широкими для въезда двух всадников в ряд. При каждых из этих ворот стояло по два герольда, с шестью трубачами, с таким же числом прислужников и сильным отрядом воинов, для соблюдения порядка и для определения степени рыцарей, желавших принять участие в воинственных играх.

Позади южного входа, на платформе, образованной естественным возвышением земли, были разбиты пять великолепных палаток, украшенных флагами темного и черного цвета, избранного пятью рыцарями вызывающими. Канаты палаток были таких же цветов. Перед каждою палаткою висел щит занимавшого се рыцаря, а возле щита стоял его оруженосец, облеченный в причудливую одежду сильвана или лесного человека, или в другой какой нибудь странный наряд, сообразный вкусу его господина и тому характеру, который ему было угодно принять на себя во время турнира {Полагают, что подобные маскарады дали начало щитодержцям в геральдике. Автор.}. Шатер, стоявший на средине, как на почетном месте, назначался Бриану де Боа Гильберу, слава которого во всех рыцарских увеселениях, равно и связь с рыцарями распорядителями турнира, заставили принять в число вызывающих и даже доставили ему честь предводителя всех прочих, не смотря на то что он присоединился к ним еще так недавно..

По одну сторону его шатра разбиты были палатки Реджинальда Фрон де Бефа и Филиппа де Мальвоазена; по другую шатер Гюга де Граимениля, благородного соседняго барона, предок которого был лордом великим гофмаршалом в Англии во времена Завоевателя и сына его, Вильгельма Рыжого. Ральф де Вппоп, рыцарь ордена Иоанна Иерусалимского, владевший старинными поместьями в местечке, называемом Гитер, близ Ашби де ла Зуш, занимал пятую палатку. От входа в арену вела отлогая дорога, в десять ярдов шириною, к платформе, на которой были разбиты палатки. Она, также как и площадь перед шатрами, была обнесена с обеих сторон крепким палисадом и охранялась множеством вооруженных воинов.

Северная дорога в арену оканчивалась подобным же входом, шириною в тридцать футов, на конце которого находилось обширное отгороженное пространство для рыцарей, желавших сразиться на арене с вызывающими; сзади расположены были шатры с закусками всякого рода для рыцарей, с оружейниками, кузнецами и другими прислужниками, готовыми подать пособие в случае нужды.

Возле одной части арены устроены были временные галереи, устланные коврами и шитыми материями и снабженные подушками для дам и дворянства, ожидаемого на турнир. Узкое пространство между этими галереями и цирком назначалось для помещения людей средняго класса и жителей, выходивших из числа обыкновенной черни: эту часть галереи можно было сравнить с партером наших театров. Простой народ помещался на широких дерновых скамьях, нарочно для того приготовленных, которые, при естественном возвышении земли, давали возможность смотреть через галерею и хорошо видеть арену. Кроме этих. удобных мест, множество народа взобралось на ветви деревьев вокруг луга; даже колокольня сельской церкви, находившейся в некотором разстоянии, была покрыта зрителями.

Остается заметить для полного понятия об устройстве цирка, что часть галереи в самой средине восточной стороны арены, и следовательно совершенно против того места, где должна была произойди стычка сражающихся, возвышалось над всеми другими нечто в роде трона с балдахином, богато украшенного и снабженного королевским гербом. Оруженосцы, пажи и телохранители в богатых ливреях Окружали это почетное место, предназначенное для принца Иоанна и его свиты. Против королевской галереи, с западной стороны цирка, находилась другая столь же высокая, украшенная если не так великолепию, как предназначенная для принца, то по крайней мере с большим блеском: толпа пажей и девиц, самых красивых, каких только можно было выбрать, в блестящих фантастических одеждах зеленого и розового цвета, окружали трон, украшенный такими же цветами. Между значками и флагами с изображением сердец раненых, сердец пылающих, сердец окровавленных, луков и колчанов и прочих обычных эмблем торжества Купидона, надпись на щите говорила зрителям, что это почетное место предназначалось для "Царицы красоты и любви". Но кому суждено было представлять царицу красоты и любви при этом случае, еще никто не мог отгадать.

Между тем зрители всех состояний торопились занять места, сообразные с своим званием, причем не обошлось без ссор касательно распределения мест по достоинству. Споры людей низшого разряда были решены военною стражею без дальних околичностей: рукояти алебард и ефесы мечей здесь были главнейшими доказательствами для людей слишком разборчивых. Но разлады людей более значительных разбирались герольдами, или двумя маршалами турнира, Вильямом де Вивилем и Стефепом де Мартивалем; вооруженные с головы до ног, они разъезжали взад и вперед по арене и поддерживали порядок между зрителями.

Мало по малу галереи наполнялись рыцарями и баронами в мирной одежде; их длинные и разноцветные мантии составляли резкую противоположность с более блестящими и щеголеватыми нарядами дам, которые еще в большем числе чем мужчины спешили быть свидетельницами увеселения, может быть слишком кровавого и страшного для их пола. Низшее и внутреннее пространства тотчас наполнились средним сословием, мещанами, также тем разрядом дворянства, которому скромность, бедность или сомнительное происхождение не дозволяли домогаться высшого места. Между ними-то и происходили самые частые ссоры.

-- Неверная собака! говорил какой-то старик, которого вытертая тюника обнаруживала бедность, а меч, кинжал и золотая цепь свидетельствовали о притязании на дворянство; - проклятый волченок! Как ты смеешь толкать христианина и норманского дворянина, происходящого от крови Мондидье?

Это грубое приветствие обращено было не к кому иному, как к нашему знакомцу Исааку, который богато, даже великолепно одетый в плащ, украшенный кружевами и подбитый мехом, старался занять место в переднем ряду под галереею для своей дочери, прекрасной Ревеки. Она присоединилась к своему отцу в Ашби, и теперь, прижавшись к руке его, не мало была испугана народным неудовольствием, сделавшимся общим при таком намерении еврея. Но Исаак, которого мы видели довольно робким в других случаях, хорошо знал что здесь ему нечего бояться. В общественных местах, или там где собирались многие вельможи, ему нечего было опасаться обиды со стороны какого нибудь корыстолюбивого и злонамеренного барона: в таких собраниях евреи были под покровительством общого закона; а еслиб и этого было недостаточно, то всегда среди дворянства отыскивался какой нибудь барон, который из собственных видов готов был оказать им покровительство. В настоящем случае Исаак еще более имел самоуверенности, зная что принц Иоанн в это самое время вел переговоры с иоркскими евреями о займе огромной суммы денег под залог некоторых драгоценностей и земель. Наш приятель принимал в этом деле весьма значительное участие, и очень хорошо знал, что сильное желание принца привести это дело к концу теперь наверное доставит ему покровительство в трудном положении, в котором он находился.

Ободренный этими соображениями, еврей продолжал протесниться сквозь толпу и толкал нормана-христианина, не обращая внимания на его происхождение, сан и религию. Жалобы старика возбудили однакож негодование окружающих. Один из них, высокий, плечистый, в платье из зеленого линкольнского сукна, с дюжиною заткнутых за пояс стрел, с перевязью и серебряною пряжкою, и с луком в шесть футов длиною, проворно обернулся назад и с гневом, от которого загоревшее лице его сделалось еще мрачнее, посоветовал еврею вспомнить, что богатство, нажитое им высасыванием крови из несчастных жертв, только надуло его подобно пауку, который в углу своем незаметен, по может быть раздавлен тотчас как выползет на свет. Этот намек, сказанный на языке англонорманском твердым голосом раздраженного человека, заставил еврея отступить назад. Он без сомнения совсем удалился бы от сголь опасного соседа, если бы в эту минуту внимание каждого не было привлечено внезапным появлением принца Иоанна, который въехал на арену в сопровождении многочисленной и блестящей свиты, состоявшей из лиц частью светских, частью духовных; одежда последних была столько же нарядна и лица столько же веселы, как и наружность и наряд их товарищей; Между всадниками находился приор из Жорво в самом щегольском убранстве, какое когда либо видано было на духовной особе. Мех и золото щедро разсыпались по его одежде; а носки его сапогов, перещеголяв нелепую моду того времени, загибались так высоко, что задевали не только за колени, но даже за нож, и тем совершенно препятствовали приору ставить могу в стремя. Это неудобство однакож было ничтожно для щеголеватого абата, который может быть радовался представившемуся случаю показать во всей полноте свое наездническое искуство пред таким множеством зрителей, особенно перед прекрасным полом; употребление же стремян предоставлял он более трусливым наездникам. Остальная часть свиты Иоанна состояла из любимых предводителей его наемных войск, нескольких хищных баронов, развратных придворных и многих рыцарей храма и Иоанна Иерусалимского.

между этим монархом и Львиным Сердцем, королем Англии. Следствием этого несогласия было то, что неоднократные победы Ричарда остались безполезными, его романтическое предприятие овладеть Иерусалимом не удалось, и плод всей приобретенной им славы ограничился только заключением надежного перемирия с султаном Саладином. В видах той же политики, с которою действовали их братия в Святой Земле, рыцари храма и Иоанна Иерусалимского в Англии и Нормандии присоединились к партии принца Иоанна, и не имели причин желать ни возвращения Ричарда в Англию, ни восшествия на престол законного его наследника, Артура. Совсем по другой причине принц Иоанн презирал и ненавидел немногия, оставшияся в Англии саксонския фамилии: он не упускал ни одного случая к их унижению и нанесению им обиды, потому что знал какое они питают нерасположение к нему и его замыслам; чувство это разделяла с ними большая часть английских подданных, страшившихся еще большого ограничения своих прав и свободы от монарха с такими деспотическими наклонностями, как принц Иоанн.

Сопровождаемый своею щегольскою свитою, в блестящей одежде алого цвета, вышитой золотом, с соколом на руке, в богатой меховой шапочке, украшенной рядами драгоценных каменьев, из под которой ниспадали на плечи длинные курчавые волосы, принц Иоанн на сером горячем коне галопировал но арене во главе своей веселой свиты, и громко смецсь и разговаривая с приближенными со смелостью венценосного критика обозревал красавиц, украшавших высокия галереи.

Даже те, которые в физиономии принца замечали развратную наглость, соединенную с крайним высокомерием и совершенным равнодушием к страданию ближняго, не могли отказать его лицу в той приятности, которая принадлежит открытым физиономиям. Черты принца, счастливо образованные природою и искуственно подчиненные обыкновенным правилам вежливости, были совсем тем столько свободны и простодушны, что оне как бы отказывались скрывать природные наклонности его души. Такое выражение часто принимается за мужественное чистосердечие, хотя в самом деле оно происходит от безпредельного равнодушия дерзкого человека, уверенного в знатности своего рода, в богатстве или в другом каком нибудь преимуществе, совершенно несвязанном с личным его достоинством. Для тех, которые не вникают так глубоко, - а таких было очень много: сотня на одного, - великолепие принца Иоанна в пелеринке, богатство его одежды. подбитой самыми дорогими соболями, его сафьянные сапоги и золотые шпоры, вместе с ловкостью, с которою он управлял конем, были достаточными причинами для возбуждения при виде его оглушительных рукоплесканий.

Во время веселой езды по арене, внимание принца Иоанна привлечено было не прекратившимся еще волнением, которое возбуждено было честолюбивым движением Исаака, усиливавшагося занять высшее место. Проницательный взор принца Иоанна тотчас узнал еврея, но он еще с большим удовольствием был привлечен прекрасною дочерью Сиона, которая, устрашенная тревогою, крепко прижалась к руке, своего престарелого отца.

прелестью обозначались особенным восточным нарядом, который она носила по обычаю женщин своего народа. Желтая шелковая чалма прекрасно гармонировала с её смуглым лицом. Огонь её глаз, красивое очертание бровей, прекрасный орлиный нос, белые зубы, как перлы, и роскошь черных кудрей, маленькими завитками ниспадавших на прекрасную грудь, шею и на симару, сделанную из богатейшого персидского шелка и вышитую по алому полю как будто живыми цветами, - все это составляло такое соединение прелестей, что Ревека нисколько не уступала прекраснейшим окружавшим ее девицам. Из числа золотых, унизанных жемчугом пряжек, застегивавших грудь Ревеки от шеи до пояса, три самые верхния были разстегнуты вследствие жара, и представляли любопытным взорам верхную часть прелестной груди; алмазное ожерелье и серьги чрезвычайно высокой цены сделались от этого также более заметными. Страусовое перо, прикрепленное к чалме пряжкою с брильянтами, было другим отличием прекрасной еврейки, над которою насмехались гордые дамы, сидевшия на верху, но втайне завидовавшия её красоте и богатству.

на это, приор Аймер? Клянусь храмом этого мудрого царя, которого не мог завоевать наш более мудрый брат Ричард, это сущая невеста Песни Песней!

-- Шаройская роза и лилия долины! отвечал приор несколько гнусливым голосом. - Но, ваше высочество, не забудьте, что она все-таки еврейка.

-- Да, прибавил принц Иоанн, не обращая внимания на его слова, - да вот и мой мамон нечестивый, маркиз марок, барон византийских червонцев; он спорит о месте с собаками, у которых нет ни пенни, а в карманах истертых платьев нет ни креста, чтоб отогнать от себя дьявола. Клянусь телом Св. Марка! мой князь заемных писем с своею прекрасною еврейкою будут иметь место в галерее! Кто она, Исаак, жена что ли или дочь твоя, эта. восточная гурия, которую ты держишь под руку, как будто ящик с своей казною?

-- Это дочь моя, Ревека, если угодно вашему высочеству, отвечал Исаак с низким поклоном, нисколько не смутившись от приветствия Иоанна, в котором столько же было насмешки, сколько учтивости.

-- Тем лучше для тебя, сказал Иоанн с громким смехом, к которому не замедлили присоединиться и его веселые спутники. - Но дочь или жена, она будет уважена сообразно с своею красотою и твоими заслугами. Кто сидит там на верху? продолжал он, устремив глаза на галерею. - А! саксонские грубияны, лениво растянувшиеся во весь рост свой! Пусть потеснятся и дадут место моему царю ростовщиков и его прекрасной дочери. Я хочу научить холопов делиться высшими местами синагоги с теми, которым принадлежит синагога.

своему от последних англосаксонских монархов, пользовалось глубочайшим уважением между саксами северной Англии. Но с кровью этого древняго племени королей, в Ательстэпа перешли и многия из их слабостей. Он был приятен лицом, тучен и крепок телом, еще во цвете лет; но выражение его лица было безжизненно, глаза тусклы, лоб нахмурен, все движения недеятельны и ленивы, и характер так нерешителен, что название одного из его предков перешло и к нему: его почти всюду называли "Ательстаном Мешкотным". Друзья его, - а число их, так же как у горячо ему преданного Седрика, было не мало, - утверждали, что этот мешкотный характер происходил не от недостатка храбрости, а единственно от недостатка решительности; другие утверждали, что его наследственный порок, пьянство, помрачил все его способности, и без того не слишком быстрые, и что пасивная храбрость и слабое добродушие, еще остававшияся в нем, были только остатками его характера, который мог бы заслуживать похвалу, еслиб все сколько нибудь хорошия его свойства не уничтожились жизнью, совершенно преданною чувственности.

К этому-то лицу обращено было приказание принца дать место Исааку и Ревеке. Ательстэн, совершенно потерявшийся от приказания, которое по чувствам и нравам того времени было величайшею обидою, не желая повиноваться и не решившись еще как ему противиться, противопоставил одну только vis iuertiae воле Иоанна, и не делая никакого движения, открыл свои большие серые глаза и устремил их на принца с удивлением, имевшим в себе что-то очень смешное. Но нетерпеливый Иоанн смотрел на это с другой стороны.

-- Саксонская свинья или спит, или не понимает меня, воскликнул принц. Кольни его копьем, Де Браси, сказал он ехавшему за ним рыцарю, начальнику отряда вольных товарищей, или кондотьери, т. е. наемных воинов, не принадлежавших ни к какой нации, но на время пристававших ко всякому монарху, который платил им. Такое приказание произвело ропот даже между свитою принца Иоанна; но Де Браси, которого положение его избавляло от всяких недоумений, протянул свое длинное копье чрез все пространство, отделявшее галерею от арены, и он исполнил бы приказание принца прежде чем Ательстан Мешкотный собрался с духом, чтоб посторониться от оружия, еслиб Седрик, столько же быстрый, сколько товарищ его был медлен, не обнажил с быстротою молнии своего короткого меча и одним ударом не отсек копейного острия. Принц вспыхнул от гнева. Он произнес одно из самых сильных ругательств, и уже готов был произнести не менее сильную угрозу, как был отклонен от этого намерения отчасти своею свитою, которая собравшись вокруг него умоляла его успокоиться, отчасти же и общим восклицанием толпы, громко рукоплескавшей смелому поступку Седрика. Принц смотрел во все стороны с негодованием, как будто бы стараясь выбрать менее опасную жертву, и встретил твердый взор того же самого стрелка, о котором мы уже упомянули, и который продолжал рукоплескать, не смотря на грозный, обращенный на него взор принца.

Принц спросил его о причине таких восклицаний.

-- Я всегда кричу браво! когда вижу искусный удар или лихого стрелка, отвечал стрелок.

-- Надеюсь, что не дам промаха в надлежащую цель и в надлежащем разстоянии, возразил стрелок.

-- В цель Вата Тиреля на сто ярдов, сказал чей-то неизвестный голос сзади {Вальтер Тирель был один из придворных Вильгельма Рыжого, которого Тирель убил на охоте, по нечаянно, как уверяют некоторые историки.}. Этот намек на судьбу Вильгельма Рыжого, прадеда принца Иоанна, раздражил и попугал его. Он ограничился однакож приказанием, данным военной страже, не упускать из виду хвастливого стрелка.

-- Клянусь Св. Гризельдою, прибавил он, - мы испытаем искуство того, кто так охотно возвышает свой голос при успехе других!

-- Я не боюсь испытаний, отвечал стрелок с совершенным равнодушием.

-- Ни под каким видом, ваше высочество! Нам, евреям, неприлично сидеть с сильными земли, сказал еврей, которого честолюбие хотя и завело в ссору о месте с промотавшимся и обедневшим потомком Мондидье, однакож отнюдь не понуждало вступать в распрю с богатыми саксами.

-- Всходи, неверная собака, когда я приказываю! сказал принц Иоанн, - или я велю содрать с тебя смуглую шкуру и выделать из нея конскую сбрую.

После этого Исаак начал взбираться по узким ступеням в галерею.

-- Посмотрю я, кто осмелится остановить его! сказал принц, устремив глаза на Седрика, положение которого показывало намерение сбросить еврея вниз.

вытащил из-под плаща, и который без сомнения был припасен им для удовлетворения апетита, в случае еслиб турнир был очень продолжителен. Видя мясо, проклятое для его племени, перед самым носом, и деревянный меч, которым шут вертел в то же время, еврей отступил, по оступился и покатился по ступенькам; это было прекрасною шуткою для зрителей, поднявших громкий хохот, к которому присоединился иривц, забывший свой гнев, а за ним и вся свита.

-- Выдай мне награду, брат принц! Я победил своего врага в славном бою мечом и щитом, воскликнул Вамба, потрясая в одной руке окорок, а в другой деревянный меч.

-- Кто и откуда ты, благородный витязь? спросил принц, продолжая смеяться.

-- Очистите же место еврею внизу впереди низшей галереи. Законы геральдики не позволяют сажать побежденных рядом с победителями, сказал принц Иоанн, который может быть рад был, что нашел предлог отказаться от своего прежнего приказания.

-- Спасибо, приятель! закричал ему принц Иоанн: - ты разсмешил меня. Послушай, Исаак, одолжи-ка мне горсть бизанов.

Пока еврей, изумленный требованием, боясь отказать и не желая исполнить, шарил в меховом мешке, висевшем у него с боку на поясе, и может быть намеревался сосчитать сколько червонцев может поместиться в горсти, принц нагнулся с лошади и решил недоумение Исаака, сорвав его мешок с пояса, и швырнув пару золотых монет Вамбе продолжал свой галоп вокруг поприща, - и все смеялись над евреем, а принца осыпали такими рукоплесканиями, как будто бы он совершил честное и благородное дело.