Айвено.
Глава XXI

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвено. Глава XXI (старая орфография)

ГЛАВА XXI.

Между тем как описанные нами меры приняты были относительно Седрика и его товарищей, вооруженные люди, захватившие их, торопились в безопасное место, куда намеревались заключить пленников. Но наступила совершенная темнота, а лесные тропинки но видимому были плохо известны бродягам. Они принуждены были делать большие остановки, и даже раза два возвращаться назад, чтоб найдти путь, по которому хотели следовать. Утренняя заря занялась над ними прежде чем они вполне уверились, что находятся на настоящей дороге. Уверенность возвратилась с разсветом, и весь отряд двинулся с большею против прежнего скоростью. В это время следующий разговор завязался между двумя предводителями разбойников:

-- Пора тебе оставить нас, сер Морис, сказал рыцарь храма, обращаясь к Де Браси, - и приготовить вторую часть своей мистерии. Пора уже тебе разыграть роль рыцаря-освободителя.

-- Я передумал теперь, отвечал Де Браси, - и не разстанусь с тобою, пока добыча наша не будет в сохранности в замке Фрон де Бефа. Тогда я явлюсь пред лэди Роэною в моем собственном виде, и надеюсь, она отнесет к действиям моей сильной страсти насилие, в котором я перед нею виновен.

-- А что заставило тебя переменить план, Де Браси? спросил Боа Гильбер.

-- Это до тебя нимало не касается, отвечал его собеседник.

-- Надеюсь, однакоже, сер рыцарь, что подобная перемена твоих намерений произошла не от подозрения в моей честности, которое Фитцурз старался внушить тебе?

-- Mon мысли принадлежат собственно мне. Говорят, дьявол смеется, когда один вор обкрадывает другого; а мы знаем, что если он будет изрыгать пламя и серу, то и тогда не удержит рыцаря храма от исполнения его желаний.

-- Или предводителя вольного отряда от боязни, что друг и товарищ поступит с ним так же несправедливо, как он сам поступает со всеми.

-- Ты делаешь мне безполезный и опасный упрек, а я скажу только, что знаю нравственность ордена храмовых рыцарей, и не дам тебе случая вырвать у меня из рук прекрасную добычу, для которой я подвергался таким опасностям.

-- Да чегож ты боишься? Ты знаешь обеты нашего ордена?

-- Очень хорошо знаю и то как они исполняются. Полно, сер рыцарь; законы вежливости к дамам имеют вольное толкование в Палестине: от того-то именно я ни в чем и не поверю твоей совести.

-- Ну, так выслушай истину: мне дела нет до твоей голубоокой красавицы: в нашей свите есть и получше её на мои глаза.

-- Как! Неужели ты унизишься до прислужницы? спросил Де Браси.

-- Нет, сер рыцарь, отвечал с гордостью Боа Гильбер. - До прислужницы я не унижусь. Но между пленницами есть одна, которая ничем не хуже твоей.

-- Клянусь всем святым, ты думаешь о прекрасной еврейке.

-- А если бы и так, что можно сказать против этого?

-- Ничего, сколько мне известно; но разве твой обет целомудрия не возбудит в тебе угрызения совести за связь с еврейкою?

-- Что касается до моего обета, то пат великий магистр разрешит его. Что же касается до совести, то человек, убивший до трехсот сараципов, не станет мучиться за каждый пустой грех, как деревенская девушка перед первою исповедью в великую пятницу.

-- Ты лучше знаешь свои привилегии. Впрочем, я готов побожиться, что тебя пленили более мешки старого ростовщика, нежели черные глазки его дочери.

-- Мне могут нравиться и те и другие; да только старый еврей половина добычи. Я разделю его с Фрон де Бефом, который не даром же пускает нас в свой замок. Мне хочется чем нибудь исключительно воспользоваться при этом подвиге, и взор мой пал на прелестную еврейку, как на собственно принадлежащую мне награду. Теперь, когда ты знаешь мое намерение, хочешь ли ты рыться снопа за свой прежний план, или нет? Ты видишь, что тебе нечего бояться моего соперничества.

сарацинов. У тебя столько прав на прощение, что тебе нечего заботиться о пустых грехах.

Во время этого разговора Седрик старался всеми силами узнать от своих стражей, кто взял его со свитою в плен и чего хотят от них.

-- Вы верно англичане, сказал Седрик, - и, праведное Небо! поднимаете руку на своих соотечественников, как будто норманы. Вы должны быть мои соседи, и потому друзья мои: ни один из моих соседей-англичан не может быть мне врагом. Говорю вам, что многие из вас, даже обвиненные в бродяжничестве, находили у меня покровительство, потому что я сожалел о их несчастиях и проклинал угнетения, претерпеваемые ими от тиранов. Скажите, чего же вы хотите от меня? К чему послужит вам это насилие? Вы поступаете хуже скотов; неужели вы такие же безсловесные как они?

Напрасно Седрик уговаривал своих стражей, которые имели много причин молчать, не смотря ни на гнев его, ни на убеждения.

Они поспешно продолжали путь свой до тех пор, пока в конце аллеи высоких деревьев не открылся перед ними Торквильстон, древний заплесневелый замок Реджинальда Фрон де Бефа. Это была небольшая крепость, состоявшая из масивной, высокой башни, окруженной строениями меньшей высоты, внутри которых находился круглый двор. Около внешней стены прорыт был глубокий ров, наполнявшийся водою из ближняго источника. Фрон де Беф, характер которого навлекал ему частые ссоры с врагами, значительно усилил укрепления замка построением башен на внешней стене, как бы для защиты её со всех сторон. Вход в него, как и во все замки того времени, лежал под сводами барбикана, или внешняго укрепления, оканчивавшагося небольшими сторожевыми башенками на каждом углу.

Едва Седрик увидел седые и покрытые мохом бойницы замка Фрон де Бефа, освещенные утренним солнцем, посреди леса, их окружавшого, как тотчас же вывел очень верное заключение о причине постигшого их бедствия.

хочет ваш господин: жизни моей или состояния? Уж не тревожит ли их, что два сакса, я и благородный Ательстан, имеем земли в нашей отчизне, единственное наследие нашего племени? Ведите же нас на смерть и довершите ваше тиранство, отняв у нас жизнь, как отняли свободу! Если Седрик Саксонец не может снасти Англию, то он охотно умрет за нее. Скажите тирану, вашему господину, что я умоляю его только отпустить с честью лэди Роэну. Она женщина, и ему нечего бояться; а с нами! умрут все, кто бы осмелился еще поднять оружие на защиту её.

Спутники отвечали безмолвием на эти убеждения, как и на прежния, и остановились у ворот замка. Де Браси трижды протрубил в рог, а стражи и стрелки, бывшие на стенах, заметя их приближение, поспешно опустили подъемный мост, и всадники въехали во двор замка. Пленники, по приглашению своих стражей, спешились и введены были в комнату, где наскоро был приготовлен завтрак, к которому никто не прикоснулся кроме Ательстэна. Но потомок Исповедника не успел еще удовлетворить своего апетита, как стражи сообщили ему, что Седрик и он будут посажены не в одной комнате с лэди Роэною. Сопротивление было напрасно, и их повели в обширную залу, с грубыми колоннами саксонской архитектуры, очень похожую на столовые или трапезы, которые до сих пор можно видеть в старинных зданиях наших древних монастырей.

Лэди Роэну разлучили с её свитою и вежливо отвели в отдаленную часть замка, впрочем не спрашивая её согласия. То же зловещее предпочтение оказано было и Ревеке, не смотря на мольбы её отца, который предлагал даже деньги, чтоб только оставили ее с ним. Неверная собака! отвечал один из его стражей, - когда ты увидишь приготовленную тебе пору, так сам не захочешь пустить туда свою дочь.

И без дальних разговоров, старого еврея схватили и силою повлекли в противную сторону. Служители, которых прежде обезоружили и тщательно обыскали, были брошены в другия темницы замка; Роэне даже отказали в услугах! её горничной, Эльджиты.

Комната, в которой заперты были саксонские таны (на них прежде обратим наше внимание) и которая теперь обратилась в тюрьму, была некогда большою залою замка. Теперь она была оставлена, потому что настоящий владелец, между прочими прибавлениями для удобства, безопасности и красоты своей резиденции, устроил новую, обширную залу, сводообразный потолок которой подерживался более легкими и красивыми столбами, и которая наполнена была всеми украшениями норманской архитектуры.

положения; по и то имело на него так мало влияния, что он только время от времени отвечал да сильные и страстные возгласы Седрика.

-- Да, разглагольствовал Седрик, то говоря сам с собою, то обращаясь к Ательстэну, - в этой самой зале отец мой пировал с Торквилем Вольфгапгером, когда последний угощал храброго и злополучного Гарольда, собиравшагося против норвежцев, которые соединились с мятежным Тости. В этой самой зале Гарольд дал великодушный ответ посланнику своего непокорного брата. Сколько раз отец мой с восторгом рассказывал мне эту повесть! Посланник Тости был введен, когда эта огромная комната наполнена была толпою благородных саксонских предводителей, собравшихся вокруг своего монарха и пивших из кубков пурпурное вино.

-- Надеюсь, сказал Ательстэн, несколько тронутый этою частью разговора своего друга, - что они пришлют вам в полдень вина и кушанья... они едва дали нам позавтракать! К тому же, я никогда не могу порядочно поесть тотчас после верховой езды, хотя врачи и уверяют, что это очень полезно.

Седрик продолжал свой рассказ о былых временах, не обращая никакого внимания на неуместное замечание своего собеседника.

-- Посланник Тости, говорил он, - вошел в залу, не робея грозных лиц, посреди которых проходил, и приблизившись к престолу короля Гарольда, почтительно преклонился пред ним. - "Чего может надеяться, государь-король", спросил он, "брат твой Тости, если он сложит оружие и будет просить мира"? - Любви брата, отвечал великодушный Гарольд, - и богатого графства Нортумберланд. - "Но если Тости примет эти условия", продолжал посланник, "какия земли получил Гардрада, король норвежский"? - Семь футов английской земли, с гордостью отвечал Гарольд, - но так как говорят, что Гардрада великан, то мы прибавим ему еще двенадцать дюймов. - Зала огласилась рукоплесканиями, чаши наполнились в честь норвежца, и их выпили при возгласах: "да вступит Гардрада скорее в обладание своею английскою землею".

-- Смущенный посланник, прибавил Седрик, с жаром продолжая рассказ, хоть он и мало интересовал его слушателя, - удалился возвестить Тости и его союзнику зловещий ответ оскорбленного брата. Тогда-то отдаленные башни Иорка и кровавые волны Дервента {См. Прил. IV, Битва при Стамфорде.} были свидетелями той ужасной битвы, в которой, выказав безстрашное мужество, король норвежский и Тости оба пали с десятью тысячами храбрейших сподвижников. Кто бы подумал, что в торжественный день, когда одержана была эта победа, тот же самый ветер, который развевал победоносные знамена саксов, надувал паруса норманов и прибил их сюда к роковым берегам Сусекса? Кто бы подумал, что чрез несколько дней сам Гарольд не будет владеть в своем королевстве ничем более кроме участка земли, который он в гневе назначил норвежскому пришельцу? Кто бы подумал, что вы, благородный Ательстэн, что вы, потомок крови Гарольда, и я, отец которого был надежным защитником саксонской державы, будем пленниками подлого нормана в той самой зале, где предки наши так славно пировали?

-- Это довольно неприятно, сказал Ательстэн, - но надеюсь, что они отпустят нас за умеренный выкуп. Во всяком случае, невозможно чтоб они вздумали тотчас же уморить нас голодом. Однакож, хоть и давно полдень, а я не вижу приготовлений к обеду. Посмотрите в окно, благородный Седрик, не правда ли, солнечные лучи показывают полдень?

-- Очень может быть, отвечал Седрик, - но я не могу смотреть в это раскрашенное окно, из боязни пробудить в себе воспоминания прошедшого и того, чего мы лишились. Когда устроено было это окно, благородный друг мой, наши храбрые предки не знали еще ни стекол, ни искуства расписывать их. Гордость отца Вольфгапгера вызвала художника из Нормандии для украшения своей залы этими новыми затеями, которые изменяют золотой свет Божьяго дня в такия страшные краски. Чужестранец прибыл сюда беден, нищ, ползал перед всяким, готов был снимать шапку перед последним служителем. Возвратился же он от нас гордый и богатый, и рассказал своим жадным соотечественникам о богатстве и простоте саксонских владетелей... Это было безумие, Ательстэн, предвиденное старцами и предсказанное теми потомками Гепгиста и храбрых племен его, которые сохранили еще простоту их жизни! Мы приняли этих чужестранцев, как искренних друзей, как верных служителей; мы завяли у них искуства и художников, презрели честную простоту и мужество наших благородных предков, и ослабели от роскоши норманов гораздо прежде чем пали под их оружием. Несравненно вкуснее была наша домашняя пища: мы ели в спокойствии и независимости, а страсть к роскошным лакомствам сделала нас рабами чужеземных завоевателей!

-- Теперь, сказал Ательстэн, - я бы счел за лакомство самую простую'пищу, и меня удивляет, благородный Седрик, что вы можете так твердо помнить дела прошедшия, а забываете настоящий час, обеда.

да требовать еще. Увы! прибавил он, с сожалением посматривая на Ательстэна, - зачем такой грубый дух живет в таком прекрасном теле! И такое предприятие, как возстановление Англии, зависит от такого грубого орудия! Правда, если он женится на Роэне, то её благородное и великодушное сердце пробудит лучшия качества, которые только спят в нем. Но каким образом случится это, когда Роэна, Ательстэн я сам я находимся в плену именно от того, что свобода наша может быть опасна для притеснителей нашего народа?

В то время, как сакс погружен был в такия горестные размышления, дверь их тюрьмы отворилась, и вошел дворецкий, держа в руках белый жезл - знак своей должности. Эта важная особа вступила в комнату мерными шагами в сопровождении четырех служителей, несших стол, покрытый блюдами, вид и запах которых был минутным вознаграждением Ательстэну за все понесенные им безпокойства. Люди, служившие за столом, были переодеты и замаскированы,

-- Зачем этот маскарад? спросил Седрик. - Неужели вы думаете, что мы не знаем, чьи мы пленники, когда уже вступили в замок вашего господина? Скажите ему, продолжал сакс, желая воспользоваться случаем, чтоб открыть переговоры о своем освобождении, - скажите господину вашему, Реджинальду Фрон де Бефу, что мы не знаем иной причины посягательства его на нашу свободу, как только беззаконное желание его обогатиться на наш счет. Скажите ему, что мы уступаем его корыстолюбию, как мы в подобном случае уступили бы и настоящему разбойнику. Пусть он назначит выкуп за нашу свободу, и он получит его, лишь бы только средства паши позволили.

-- Да скажите серу Реджинальду Фрон де Бефу, прибавил Ательстэн, - что я вызываю его на смертный бой, и приглашаю биться со мною пешком или на коне, где он хочет, в продолжение восьми дней по освобождении пашем; если он настоящий рыцарь, то полагаю, что в подобных обстоятельствах он не будет ни отсрочивать, ни отказываться.

Вызов Ательстэна был сделал не совсем прилично, так как набитый рот его, требовавший работы обеих челюстей вместе, равно как природная медленность, значительно уменьшали действие угрозы. Не смотря на то, слова его были приняты Седриком за несомненный знак воскресшого духа, тогда как прежняя безпечность Ательстэна, со всем глубоким уважением к его происхождению, начала было выводить старика из терпения. Теперь он дружески сжал его руку в знак одобрения и несколько огорчился, когда Ательстэн прибавил, что он готов драться с дюжиной таких людей, как Фрон де Беф, еслиб только он мог этим средством ускорить свой выезд из замка, в котором кладут в кушанья такое множество чеснока. Однако такое возвращение к чувственности не помешало Седрику сесть против Ательстэна, и он скоро доказал, что если бедствия родины изгнали из головы его воспоминание о пище, пока кушанье не было подано, за то когда стол был перед ним накрыт, апетит его саксонских предков сошел на него вместе с другими достоинствами.

Недолго пленники наслаждались столом: внимание их было отвлечено от этого важного занятия звуком рога, раздавшимся у ворот замка. Звук был повторен три раза с такою силою, как будто бы пред очарованным замком трубил роковой рыцарь, от прибытия которого залы и башни, барбиканы и бойницы должны были разсеяться подобно утреннему туману. Саксы вскочили из за стола и подбежали к окну. Но любопытство их осталось неудовлетворенным, потому что окна их тюрьмы выходили на двор замка, а звуки неслись из за внешних укреплений. Однакож вызов, но видимому, был весьма важен, так как по всему замку раздался большой шум.