Айвено.
Глава XXIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвено. Глава XXIII (старая орфография)

ГЛАВА XXIII.

Комната, назначенная лэди Роэне, обнаруживала притязания на убранство и великолепие, и это помещение пленницы можно было считать особенным знаком уважения, которого не оказывали другим пленникам. Но жена Фрон де Бефа, для которой была убрана эта комната, давно уже умерла; разрушение и пренебрежение видны были на немногих остававшихся украшениях. Во многих местах обои висели по стенам, в других полиняли от солнечных лучей или разорвались от времени. Впрочем, не смотря на свое плохое состояние, комната эта признана была из всех комнат замка самою приличною для успокоения саксонской наследницы; здесь она оставлена была на произвол своих мечтаний, пока актеры этой постыдной драмы исполняли различные, принятые ими на себя роли. Распределение же ролей было решено в совете Фрон де Бефа, Де Браси и рыцаря храма. После долгого и жаркого спора, в котором каждый настаивал на получение особенной части в смелом подвиге, они наконец решили участь своих несчастных пленников.

Было около полудня, когда Де Браси, для которого предпринята была вся экспедиция, явился привести в исполнение свои намерения насчет руки и владений лэди Роэны.

После окончания длинных совещаний между сообщниками, рыцарь Де Браси нашел время украсить свою особу всеми мелочами тогдашняго щегольства. Он сбросил зеленый кафтан и маску; длинные, густые полосы его, заплетенные в множество косичек, падали на богатый плащ, подбитый мехом; борода его была тщательно выбрита, камзол доходил до половины ног и поддерживался поясом, вышитым золотом, к которому прицеплен был тяжелый меч. Мы упоминали уже о безразсудной моде на башмаки, господствовавшей в то время, но носки Мориса де Браси нелепостью своею превосходили самую отчаянную моду и загибались вверх подобно бараньим рогам. Таков был костюм современных ему щеголей. При настоящих обстоятельствах, впечатление производимое Де Браси возвышалось красивым станом и смелою походкою воина, соединявшого в себе вежливость придворного с откровенностью солдата.

Де Браси поклонился лэди Роэне, сняв свою бархатную шапку, украшенную золотым изображением Св. Михаила, поражающого князя тьмы. Вместе с тем он пригласил пленницу сесть; но так как она не исполняла его приглашения, то рыцарь подал ей правую руку, желая подвести ее к креслам. Роэна знаком отклонила эту вежливость и сказала: - Если я нахожусь перед моим тюремщиком, сер рыцарь, - обстоятельства не позволяют мне думать иначе, - то пленнице приличнее стоять, пока она не узнает своей участи.

-- Увы, прекрасная Роэна, отвечал Де Браси, - перед вами не тюремщик ваш, а пленник; от ваших прекрасных очей Де Браси ожидает решения участи, которого вы из любезности ожидаете от него.

-- Я не знаю вас, сер, сказала лэди, подняв голову со всею гордостью оскорбленного звания и красоты, - я не знаю вас... и дерзкая фамильярность, с которою вы относите ко мне болтовню трубадура, нисколько не оправдывает насилий разбойника.

-- Тебя одну, красавица, продолжал Де Браси прежним тоном, - твои прелести должно обвинять за то, что я преступил пределы почтения к той, которую избрал владычицею моего сердца и звездою моих очей.

-- Повторяю вам, сер рыцарь, я не знаю вас, и ни один человек, носящий цепь и шпоры, не смеет входить таким образом к беззащитной женщине.

-- Я не известен вам? Это действительно мое несчастие; но позвольте надеяться, что имя Де Браси не всегда умалчивалось, когда менестрели или герольды прославляли подвиги рыцарства на турнирах и на полях битвы.

-- Пусть же герольды и менестрели воспевают хвалы вам, сер рыцарь! Их устам это гораздо приличнее, чем вашим собственным; скажите мне только, который из них сохранит в песнях или в росписи турниров память о знаменитой победе этой ночи, одержанной, над стариком, которого провожало несколько рабочих служителей, и доставившей вам в добычу несчастную девушку, насильно перевезенную в замок разбойника?

-- Вы несправедливы, лэди Роэна, возразил рыцарь, кусая губы от замешательства и говоря тоном более ему сродным, чем приторная любезность, с которою он выражался сначала: - так как сами вы чужды страсти, то не хотите извинить безумие другого, хотя безумие это внушено вашею же красотою.

-- Прошу вас, сер рыцарь, сказала Роэна, - оставить со мною этот язык бродячих менестрелей: он неприличен благородным устам рыцаря. Вы заставляете меня сесть, потому что выражаетесь такими общими местами, каких у каждого дрянного трубадура есть целый запас, которого не переслушаешь до Рождества,

-- Гордая женщина! отвечал Де Браси, взбешенный тем, что его любезности снискали только одно презрение, - гордая женщина, ты видишь во мне человека, который горд не меньше тебя. Знай же, что я изъявил притязания свои на твою руку сообразно с моим характером; но я вижу, что тебя покорить лучше копьем и луком, чем изящными выражениями и вежливыми словами.

-- Вежливость языка, сказала Роэна, - когда она прикрывает низость поступка, похожа на рыцарский пояс, обхватывающий простолюдина. Не удивляюсь, что такое притворство надоело вам; для вашей милости приличнее было бы сохранить одежду и наречие разбойника, чем прикрывать разбойничьи поступки маскою вежливости и рыцарского обхождения.

-- Совет ваш превосходен, лэди Роэна, и смелым языком, более приличным смелому делу, я скажу тебе, что ты не выйдешь из этого замка никогда, или выйдешь из него женою Мориса де Браси. Я не привык отказываться от своих намерений; сверх того, норманскому барону не нужно излишней осторожности в обращении с саксонскою девицею, которой он делает честь предложением своей руки. Ты горда, Роэна, и тем достойнее быть моею женою. Какими иными средствами можешь ты достигнуть высоких почестей и отличного места, если откажешься от союза со мною? Каким образом вырвешься ты из душных сараев, где саксы живут вместе со свиньями, составляющими все их богатство, и займешь почетное место, следующее тебе посреди всего что в Англии отличается красотою и облечено властью?

-- Сер рыцарь! Сарай, столько презираемый вами, был моею кровлею с младенчества, и поверьте, когда я оставлю его, если это случится когда нибудь, то оставлю только для того, кто не научился презирать ни жилища, ни обычаев, в которых я воспитана.

-- Угадываю вашу мысль, лэди Роэна, хотя вы и думаете, что она мне непонятна. Но не мечтайте, чтоб Ричард Львиное Сердце когда нибудь возвратил себе престол, и еще менее чтоб Вильфред Айвено, его любимец, привел вас к подножию его трона как свою невесту. Другой обожатель, трогая эту струпу, был бы вне себя от ревности; по моя твердая решимость не изменится от такой детской и безнадежной страсти. Знайте же, что соперник этот в моей власти, и что от меня зависит сохранить тайну его пребывания в замке Фрон де Бефа, ревность которого ему несравненно опаснее моей.

-- Вильфред здесь? произнесла Роэна с презрением. - Это так же верно, как и то, что Фрон де Беф его соперник.

Де Браси пристально посмотрел на нее.

-- Неужели ты в самом деле не знала этого? спросил он. - Ты не знала, что Вильфред Айвено путешествовал в носилках жида... весьма приличное общество для крестоносца, храбрая рука которого ратовала-за святой гроб! И Де Браси презрительно засмеялся.

-- Если он действительно здесь, отвечала Роэна, стараясь казаться равнодушною, не смотря на то что не в состоянии была не трепетать о судьбе Вильфреда, - то каким образом может он быть соперником Фрон де Бефа? И чего бояться ему, кроме краткого плена и благоразумного Выкупа, согласно с обычаями рыцарства?

-- Роэна! сказал Де Браси, - неужели ты разделяешь общее заблуждение своего пола, который воображает, что нет иного соперничества кроме того, которое относится к женской красоте? Неужели ты не знаешь, что существует ревность честолюбия и богатства, как и ревность любви, и что хозяин наш, Фрон де Беф, столкнет с своей дороги того кто будет ему преградою к обладанию богатым поместьем Айвено, и столкнет так поспешно, горячо и безотчетно, как еслиб ему оказала предпочтение какая нибудь голубоокая девица? Но улыбнись мне, прекрасная, и раненому рыцарю нечего будет страшиться Фрон де Бефа; иначе ты можешь заранее оплакать его, так как рука Фрон де Бефа никогда не знала пощады.

-- Спасите его, ради Бога спасите! воскликнула Роэна, твердость которой уступила боязни за участь возлюбленного.

-- Я могу... я хочу... это мое намерение, - отвечал Де Браси. - Если Роэна согласится быть невестою Де Браси, кто осмелится сделать какое нибудь насилие родственнику её, сыну её воспитателя, товарищу её юности? Но только твоя любовь может купить ему это покровительство. Я не такой романтический безумец, чтоб способствовал счастию или отклонил бедствие того, кто составляет решительное препятствие моим желаниям. Употреби свое влияние надо мною, и он спасен; откажись от этого, Вильфред умрет, и ты сама не получишь свободы.

-- В словах твоих, в их холодной грубости, сказала Роэна, - есть что-то такое что решительно противоречив неслыханным ужасам, о которых ты говоришь. Или намерение твое не так зло, или власть твоя не так велика, сер рыцарь.

-- Не льсти себя подобною надеждою, время покажет что ты обманываешься. Поклонник твой, твой предпочтенный поклонник, лежит раненый в этом замке. - Он составляет преграду между Фрон де Бефом и тем что Фрон де Беф любит более всякой красоты, более всякого честолюбия. Кто помешает острию кинжала или удару дротика наложить на эту преграду вечное безмолвие? А если Фрон де Беф и устрашится такого открытого убийства, то стоит только велеть врачу подать ядовитое лекарство, стоит приказать служителю или сиделке, которые ходят за ним, вытащить из под головы его подушку, и Вильфред, в настоящем своем положении, отправится на тот свет без пролития крови. Седрик также...

-- Участь Седрика зависит также от твоего решения, продолжал Де Браси, - и я предоставляю тебе подумать об этом.

До сих пор Роэна выдерживала с непоколебимым мужеством свою, роль в этой тягостной сцене, воображая что опасность не велика. Характер её от природы был таков, какой физиономисты приписывают вообще блондинкам, - нежный, кроткий, боязливый; но он изменился и укрепился обстоятельствами её воспитания. Привыкнув видеть, что все, не исключая и самого Седрика (довольно самовластного со всеми его окружавшими), покорялись её желаниям, она приобрела то Мужество и самоуверенность, которые происходят от обычного и постоянного уважения со стороны приближенных. Она с трудом могла вообразить возможность противоречия своей воле, и тем менее совершенное к себе пренебрежение.

Таким образом, гордость и её привычка властвовать были поддельны и только заглушали её природный характер; но оне исчезли, когда пред-ней открылась опасность, грозившая ей самой, её возлюбленному и воспитателю; и когда она увидела, что воля её, малейшее движение которой требовало внимания и повиновения, столкнулась с человеком твердым, пламенным и решительным, который имел над нею преимущество и желал им воспользоваться, - она лишилась сил.

Бросив взор кругом, как бы стараясь найдти где нибудь помощь, и сделав несколько несвязных восклицаний, она подняла руки к небу и предалась всей силе горести и отчаяния. Невозможно было видеть такое прекрасное создание в подобном состоянии и не принять в нем участия, - и Де Браси не остался нечувствительным, хотя был скорее приведен в замешательство чем тронут. И в самом деле, он так далеко зашел, что не мог уже отступить, и в настоящем своем положении Роэна не могла подействовать на него ни убеждениями, ни угрозами. Де Браси ходил взад и вперед по комнате, то напрасно уговаривая испуганную девушку успокоиться, то не зная сам что начать.

и его веселых собеседников? Однако чувствую, что я неспособен к роли, которую взял на себя. Я не могу видеть такое прекрасное лице, когда оно искажено страхом, ни таких глаз, когда они наполнены слезами. Я желал бы, чтоб она сохранила свою первоначальную гордость, или чтоб я обладал порядочною долею жестокосердия Фрон де Бефа!

Взволнованный такими мыслями, Де Браси мог только просить несчастную Роэну, чтоб она успокоилась, и уверять ее, что она не имеет причины предаваться подобному отчаянию. Но утешительные фразы Де Браси прерваны были звуками рога, раздавшимися глухо в отдалении, и в то же время потревожившими прочих обитателей замка в исполнении их различных планов честолюбия и сладострастия. Может быть Де Браси менее всех пожалел об этой тревоге, так как совещание его с лэди Розною достигло той точки, на которой равно трудно было и остановиться и продолжать.

что эти мощные бароны, отстоявшие, свободу английского народа от несправедливых притязаний короны, сами были ужасные притеснители, способные к насилию, противному не только законам Англии, но и законам природы и человечества. Увы! нам стоит только привести одно из многочисленных мест летописи трудолюбивого Генриха (который почерпнул сведения свои у современных историков), чтоб доказать, что никакое смелое воображение не может достигнуть мрачной действительности того времени.

Сделанное автором "Саксонской Хроники" описание жестокостей, произведенных в царствование короля Стефана великими баронами и лордами замков, которые все были норманы, представляет убедительное доказательство всего, к чему они были способны, когда что нибудь пробуждало их страсти. Они тяжко угнетали бедный народ построением замков; а когда замки были построены, они наполняли их злыми людьми, или точнее, злыми духами, которые хватали мужчин и женщин, если подозревали, что у них есть деньги, бросали их в тюрьму и подвергали истязаниям более жестоким, чем истязания мучеников. Иных они душили в грязи, других вешали за ноги, за голову, за пальцы, и разводили под ними огонь. Одним они сжимали головы узловатыми веревками, пока не выдавливали мозга, а других бросали в подземелья, наполненные змеями и жабами {История Генриха., издание 1806 г. Часть VII, стр. 346.}. Слишком жестоко было бы осудить читателя на дальнейшее чтение этого описания.

Другое доказательство горьких плодов завоевания, и может быть самое сильнейшее, состоит в том, что императрица Матильда, дочь шотландского короля и в последствии королева английская и императрица германская дочь, супруга и мать государей, принуждена была в молодости, во время краткого пребывания своего в Англии, куда приехала для своего воспитания, принять покрывало монахини, как единственное средство избежать распутных преследований норманских баронов. Эту причину представила она на торжественном соборе английского духовенства, как единственную, заставившую ее вступить в монашество. Собрание духовенства признало действительность причины и справедливость обстоятельств, на которых она была основана, представляя таким образом несомненное и весьма замечательное свидетельство безпредельного распутства, господствовавшого в тот век. Говорят, всем известно было, что после завоевания короля Вильгельма, спутники его, норманы, возгордившись столь великою победою, не признавали иного закона, кроме своего дикого наслаждения, и не только отнимали у покоренных саксов земли их и владения, но даже самым открытым образом посягали на честь их жен и дочерей; потому нередко женщины и девицы благородных фамилий вступали в монашество, и укрывались в монастыри совсем не по религиозному призванию, но для предохранения своей чести от необузданного разврата мужчин.

дальнейших подробностей, запятых нами из более апокрифической рукописи Вардора.