Айвено.
Глава XXVII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвено. Глава XXVII (старая орфография)

ГЛАВА XXVII.

Прогнав криками и угрозами Ревеку в оставленную ею комнату, Урфрида насильно повела Седрика в небольшой покой и тщательно заперла за собою дверь; потом вынула из шкафа кружку вина и два стакана, поставила их на стол, и голосом, выражавшим скорее утверждение, чем вопрос, сказала: - Ты сакс... Не отрицай этого, продолжала она, видя что Седрик не торопится отвечать. - Звуки родного языка сладки для моего слуха, хотя и редко слышны здесь, разве из уст несчастных и презираемых рабов, которым гордые норманы поручают самые низкия работы в этом замке. Ты сакс, отец мой, сакс, и кроме того, что ты служитель Божий, ты человек свободный... Звуки твоего голоса отрадны для моего слуха!

-- Разве саксонские монахи никогда не посещают этого замка? спросил Седрик. - Мне кажется, они бы обязаны были утешать отверженных и угнетенных чад этой земли

-- Они не приходят сюда, а если и приходят, то охотнее пируют за чашею своих притеснителей, чем внимают стенаньям единоплеменников, - так по крайней мере говорят об них; сама же я ничего не могу сказать. Десять лет уже замок этот не отворялся ни для одного монаха, кроме развратного норманского капеллана, разделявшого ночные пиры Фрон де Бефа; но и тот давно уже отправился отдавать отчет в своих поступках. Ты сакс и монах, и я хочу сделать тебе один вопрос.

-- Я сакс, правда, но недостоин имени монаха. Позволь мне идти моею дорогою, - клянусь тебе, я возвращусь, или пришлю кого нибудь из наших отцов, более достойного принять твою исповедь.

-- Подожди еще немного; звуки голоса, которые ты слышишь теперь, скоро умолкнут в сырой земле, а я не хочу сойдти в нее подобно скоту, как жила до сих пор. Но вино придаст мне силу рассказать тебе все ужасы моей жизни. При этом она взяла чашу и выпила с такою страшною жадностью, что, казалось, хотела выпить все до последней капли. - Этот напиток, сказала она, окончив чашу и осматриваясь вокруг, - погружает в безчувствие, но не веселит. Выпей, отец мой, если не хочешь упасть на землю прежде окончания моей повести.

Седрик с радостью отказался бы от такого зловещого угощения; по телодвижения её выражали нетерпение, отчаяние, и он исполнил её требование, отвечав ей опустошением огромной чары; Урфрида, как бы успокоенная снисхождением монаха, начала свою историю:

-- Я родилась не в таком жалком состоянии, в каком ты видишь меня теперь, отец мой! Я была свободна, счастлива, уважаема, любила и была любима. Ныне я раба, униженная и презренная, предмет страсти моих властителей, когда была красива, предмет их насмешек, презрения и ненависти, когда лишилась красоты. Удивишься ли ты после этого, отец мой, что я ненавижу человечество, и больше всего ненавижу то племя, которое погубило меня? Дряхлая, безобразная старуха, которая теперь сидит перед тобою и изливает гнев свой в безполезных проклятиях, может ли забыть, что она была дочерью благородного торквильстонского тана, перед мановением которого трепетали тысячи васаллов?

-- Ты дочь Торквиля Вольфгапгера! спросил Седрик с изумлением, - ты... ты дочь этого благородного сакса, друга и сподвижника моего отца!

-- Друга твоего отца! воскликнула Урфрида. - Стало быть Седрик, прозванный Саксонцем, стоит передо мною, так как благородный Гервард из Ротервуда имел одного только сына, имя которого хорошо известно всем его соотечественникам? Но если ты Седрик из Ротервуда, так что значит твоя одежда? Неужели ты отчаялся в спасении своей родины, и избегая угнетения удалился в монастырь?

-- Что тебе за дело кто я, отвечал Седрик; - продолжай, несчастная, историю ужаса и преступления! Да, преступления, потому что жить и рассказывать ее есть уже преступление.

-- Правда, правда, глубокое, черное, проклятое преступление, - преступление, которое страшною тяжестью лежит на груди, моей, - преступление, которого не очистит даже очистительное пламя будущей жизни. Да, в этих покоях, обагренных благородною, чистою кровью моего отца и братьев, в этих самых покоях жить наложницею их убийцы, рабою и участницею его увеселений, значило вдыхать в себя с каждою частицею воздуха преступление и проклятие!

-- Несчастная! воскликнул Седрик, - в то время, когда друзья твоего отца, когда все верные саксы молились за упокой его души и сыновей его, и не забывали в своих молитвах убитую Ульрику, когда все плакали и чтили смерть твою, ты жила между тем заслуживая нашу ненависть и омерзение, - жила в связи с гнусным тираном, убийцею твоих близких и милых, обагрившим руки свои кровью младенца, чтоб не осталось наследника благородной фамилии Торквиля Вольфгангера, - с ним содинилась ты союзом беззаконной любви!

-- Беззаконным союзом, это правда, но не союзом любви! отвечала старуха: - любовь скорее посетит страну вечного мрака, чем эти святотатственные своды. Нет, в этом по крайней мере мне нечем упрекать себя! Ненависть к Фрон де Бефу и ко всему племени его владела моею душою даже в часы преступных наслаждений.

-- Ты ненавидела его, а осталась в живых! возразил Седрик, - стало быть, у тебя не было ни кинжала, ни ножа, ни иглы! Счастлива ты с тех пор как влачишь подобное существование, что тайны норманского замка подобны тайнам могилы. Еслиб я только мог вообразить, что дочь Торквиля живет в безчестной связи с убийцею её отца, меч верного сакса нашел бы тебя даже в объятиях твоего обольстителя.

-- Так ты действительно отдал бы эту справедливость имени Торквиля? сказала Ульрика (мы можем уже оставить её ложное имя Урфриды), - стало быть ты истинный сакс, каким молва прославила тебя! Даже внутри этих проклятых стен, где как видишь преступление покрыто непроницаемою тайною, даже здесь раздавалось имя Седрика, - и я, несчастная, презренная, радовалась при мысли, что жив еще мститель за угнетение нашего злополучного народа. Я зажигала распри между нашими злодеями и обращала неистовый пир в смертное побоище; я видела как текла кровь их, слышала их предсмертное хрипение!. Взгляни на меня, Седрик: пеуже ли на этом дряхлом, безобразном лице исчезли все черты Торквиля?

-- Не спрашивай меня об этом, Ульрика, отвечал Седрик с горестью и отвращением: - в чертах твоих есть такое сходство, как будто Торквиль встал из могилы, и демон одушевил его безжизненное тело.

за этим, но месть сорвет завесу и обнаружит преступление, которое заставит встать мертвых из гроба. Долго огонь вражды таился между тираном-отцом и его неистовым сыном, долго питала я втайне неестественную ненависть, - огонь впихнул в час опьянения, и за собственным столом пал мой притеснитель от руки своего сына... Таковы тайны, скрывающияся под этими сводами! - Падите на меня, проклятые стены, продолжала Ульрика, устремляя глаза вверх, - и схороните всех свидетелей гнусной тайны.

-- А ты, творение несчастное и преступное, какая участь постигла тебя после смерти твоего обольстителя?

-- Ты можешь угадать ее, а не спрашивать! Здесь... здесь жила я, пока старость, преждевременная старост не отметила меня своею страшною рукою. Меня презирали и оскорбляли там, где я прежде повелевала; я принуждена была подавить сожигавшее меня мщение и ограничить его мелочною злобою или безполезными безсильными проклятиями старухи, и осуждена была слушать из своей одинокой башни звуки пиршеств, которые некогда разделяла, или крики и стоны новых жертв угнетения.

-- Ульрика, сказал Седрик, - с сердцем, которое, как я опасаюсь, сожалеет еще об утраченной награде за свои преступления, так же как и о делах, заслуживших тебе эту награду, как осмеливаешься ты обращаться к человеку, носящему эту одежду? Подумай, несчастная, что бы мог сделать для тебя сам Св. Эдуард, еслиб он принял снова свой телесный образ? Царственный Исповедник одарен был от Бога силою исцелять язвы тела, но один Бог может излечить душевную проказу.

-- Не отворачивайся от меня, мрачный прорицатель бедствия! воскликнула Ульрика, - но объясни мне, если можешь, чем кончатся эти новые, страшные ощущения, которые проникают в мое одиночество? Отчего дела давно минувшия возстают предо мною в новом, неизъяснимом ужасе? Какая судьба ждет за могилою ту, которой Бог назначил на земле самую бедственную долю? Лучше бы обратиться к Водену, Герте и Зернебоку... к Мисте и Скогуле, богам наших некрещеных язычников, чем выносить ужасные предчувствия, которые не дают мне покоя ни днем, ни ночью!

-- Я не духовник, отвечал Седрик, отвращаясь с негодованием от такого изображения бедствий, преступлений и отчаяния, - я не духовник, хотя и ношу одежду монаха.

-- Монах или мирянин, ты первый из тех кого я видела в течение двадцати лет, который боится Бога и уважает человека; неужели ты доведешь меня до отчаяния?

-- Советую тебе раскаяться. Молись, наложи на себя покаяние, и да получить ты отпущение грехов! Но я... я не могу, не хочу быть долее с тобою.

-- Подожди минуту! отвечала Ульрика, - не оставляй меня таким образом, сын друга моего отца! Не допусти дьявола, управлявшого всею жизнью моею, искусить меня на месть твоему жестокосердому презрению. Неужели ты думаешь, что если Фрон де Беф найдет в замке своем Седрика Саксонца в таком одеянии, он оставит тебе жизнь? Глаза его устремлены на тебя, как глаза сокола на добычу.

-- Пусть будет так, отвечал Сердик, - пусть растерзает он меня клювом и когтями, прежде чем язык мой произнесет хоть одно слово против сердца! Я умру смертью сакса, твердый в слове, чистосердечный в поступках. Прошу тебя, отойди от меня, не прикасайся ко мне! Вид самого Фрон де Бефа не так ненавистен мне, как твой презренный, обезславленный образ.

-- Да будет по твоему! сказала Ульрика, не удерживая его более: - иди своею дорогою и забудь в надменной гордости, что несчастная, которая говорит теперь с тобою, дочь твоего друга. Иди своей дорогой! Если я отчуждена от человечества страданиями, отчуждена от тех, которые должны бы подать мне помощь, то я одна окончу дело моего мщения! Никто не поможет мне в этом, но все услышат о делах, которые я осмелюсь совершить! Прощай! Презрение твое разорвало последнюю нить, соединявшую меня с моим племенем мыслью, что горести мои заслуживают сострадание моего народа.

-- Ульрика! произнес Седрик, смягчившись при этих словах, - неужели ты родилась и пережила столько бедствий и преступлений для того только, чтоб уступить отчаянию, когда глаза твои ясно видят сделанные тобою преступления и когда первою обязанностью твоею должно быть раскаяние.

-- Седрик, отвечала Ульрика, - ты плохо знаешь человеческое сердце. Действовать, как я действовала, думать, как я думала, - все это было плодом безумной жажды удовольствий, смешанной с сладким предвкушением мщения и гордым сознанием власти; все это такия сильные наслаждения для человеческого сердца, что оно не может ни отказаться от них, ни возвращаться к ним. Сила их давно исчезла; старость не знает наслаждений, дряхлость не имеет влияния, самое мщение изливается в безсильных проклятиях. Теперь вриходит угрызение совести со всеми своими змеями, и вместе с ним возникают безполезные сожаления о прошедшем и отчаяние в будущем! Когда прекращаются все сильные желания, мы становимся похожи на адских духов, которые могут чувствовать только угрызение совесТи, а не раскаяние. Но слова твои пробудили во мне новую душу; ты сказал пстипу, что все возможно для тех кто осмелится умереть! Ты указал мне средства к мщению, и будь уверен, я воспользуюсь ими. Чувство это боролось в растерзанной моей груди с другими противоположными ему страстями. С этих же пор оно вполне овладеет мною, и ты сам скажешь, что какова бы ни была жизнь Ульрики, смерть её была достойна, дочери благородного Торквиля. Там собрались воины для осады этого проклятого замка; поспеши вести их на приступ, и когда увидишь красное знамя на восточной башне, смело тесни норманов: у них найдется довольно дела внутри замка; вам тогда легко будет перейдти стены, не смотря на их луки и самострелы. Иди, прошу тебя, следуй своей участи и предоставь меня моей.

Седрик хотел попросить у нея объяснений относительно предприятия, так неясно высказанного, как вдруг послышался повелительный голос Фрон де Бефа.

-- Что делает там этот ленивец-монах? Клянусь святынею Компостелы, я сделаю из него мученика, если он забрался сюда с тем, чтоб сеять измену между моими домашними.

-- Нечистая совесть - истинный пророк, сказала Ульрика; - но не бойся его; ступай отсюда к своим единоплеменникам, огласи ряды их саксонским боевым кликом; а эти пусть тебе ноют, если хотят, военную песнь Ролло: мщение будет им припевом.

Сказав это Ульрика исчезла в потаенную дверь, а Реджинальд Фрон де Беф вошел в комнату. Седрик с трудом принудил себя поклониться высокомерному барону, который на приветствие его отвечал легким наклонением головы.

-- Твои кающиеся, отец мои, долго исповедовались; впрочем тем лучше для них, так как это их последняя исповедь. Приготовил ты их к смерти?

-- Я нашел их, сказал Седрик как только мог лучше по французски, - я нашел их готовыми на все с тех пор, как они узнали в чьей власти находятся.

-- Что это, сер монах, возразил Фрон де Беф, - мне кажется, наречие твое отзывается саксонским языком?

-- Я воспитывался в монастыре Св. Витольда Буртонского, отвечал Седрик.

давно было бы пора разорить. Скоро наступит время, что ряса так же мало защитит сакса как и панцырь.

-- Да будет воля Божия! сказал Седрик голосом дрожащим от гнева, что Фрон де Беф принял за испуг.

-- Вижу, сказал он, - тебе представляются уже наши воины в твоей рефектории и в твоих погребах. Но удели мне часть своей святой должности, и что бы ни случилось с другими, ты можешь спать в своей келии так же спокойно, как спит улитка в своей раковине.

-- Объясните мне повеления ваши, сказал Седрик, стараясь скрыть свое волнение.

-- Следуй за мною в этот проход, и я выпущу тебя в ворота.

Барон пошел впереди мнимого монаха и дорогою объяснил ему свое поручение.

-- Видишь ты, сер монах, это стадо саксонских свиней, которые осмелились окружить замок Торквильстон. Разскажи им все что придет тебе в голову о слабости этой крепости, или что бы то ни было, только удержи их под стенами в продолжение двадцати четырех часов. Между тем, отнеси эту бумагу... Но постой; умеешь ты читать, сер духовник?

-- Ни иоты, отвечал Седрик, - кроме своего молитвенника; в нем я знаю буквы, потому что знаю наизуст священную службу Св. Деве и Св. Витольду.

-- Самый выгодный для меня посланник. Отнеси это письмо в замок Филипа де Мальвоазена; скажи что оно от меня и писано рыцарем Брианом де Боа Гильбером, и что я прошу отослать это письмо в Иорк со всевозможною поспешностью. Скажи ему также, чтоб он не безпокоился, что он найдет нас невредимыми в наших укреплениях... Стыд пал бы на наши головы, если бы мы испугались толпы негодяев, которые привыкли обращаться в бегство при виде наших знамен и при топоте наших лошадей! Говорю тебе, монах, употреби всю свою хитрость, чтоб удержать бездельников там где они теперь до тех пор, пока друзья паши не явятся к нам на помощь. Мщение мое бодрствует; это ястреб, который дремлет только тогда, когда уже схватил свою добычу.

-- Клянусь моим святым патроном, сказал Седрик с большим жаром, чем прилично было его роли, - и каждым святым, который когда либо жил и умер в Англии, повеления ваши будут исполнены. Ни один сакс не удалится от этих стен, если только у меня достанет искуства и уменья удержать их.

-- А-га! сказал Фрон де Беф, - ты переменяешь тон, сер монах, ты говоришь коротко и смело, как бы с желанием гибели саксонскому стаду, а между тем сам из племени тех же свиней.

Седрик не был опытен в искустве притворяться, и в эту минуту желал иметь частицу изобретательного мозга Вамбы. Но необходимостью, как говорит старая пословица, изощряется изобретательность, и он пробормотал что-то под капюшоном, называя этих людей разбойниками отлученными от церкви и от королевства.

-- Despardieux, отвечал Фрон де Беф, - ты сказал совершенную правду: я вспомнил, что бездельники могут обобрать жирного абата, как будто они родились на юге от соленого пролива {Ла Манш.}. Разве не то было с абатом сент-ивским, которого они привязали к дереву и заставили петь обедню, между тем как сами обыскивали его чемоданы и сундуки? Да! клянусь Св. Девою, эту шутку сыграли они с Гуальтье из Мидльтона, одним из наших ратных товарищей. Но ведь саксы же украли в часовне Св. Биса сосуды и подсвечники и прочие священные предметы? Ведь саксы?

-- То были настоящие безбожники, отвечал Седрик.

-- Да; они выпили хорошее вино и пиво, которые припасены были для тайных пирушек, тогда как притворялись что заняты бдением и молитвою! Монах, ты верно захочешь отмстить за подобное святотатство.

-- Я поклялся отмстить, пробормотал Седрик: - свидетель мне Св. Витольд.

В это время Фрон де Беф дошел до выхода, где перешедши ров по одной доске, они достигли небольшого барбикана, или внешняго укрепления, которое выводило в поле воротами крепко защищенными.

-- Ступай же, и если ты доставишь мое письмо и возвратишься опять сюда, то саксонское мясо здесь дешевле будет, чем свиное на шефильдском рынке. Послушай еще: мне кажется, ты веселый исповедник; приходи сюда после битвы, и ты получишь столько мальвазии, сколько в состоянии выпить весь твой монастырь.

-- Без сомнения мы увидимся, сказал Седрик.

-- А пока возьми вот это, продолжал норман, и положив почти насильно золотой бизан в руку Седрика, прибавил: - Не забудь, что я сорву с тебя рясу вместе с кожею, если не исполнишь мое поручение.

-- Делай со мною что хочешь, отвечал Седрик, выходя из дверей и радостно вступая по свободному полю, - если при встрече нашей я не заслужу ничего лучше этого... Потом, обратясь к замку лицом, он бросил золотую монету, и воскликнул в то же время: - Проклятый норман, да погибнут деньги твои вместе с тобою!

он, когда те натянули луки: - это не поможет; мы должны верить ему, пока нет другого посланника; я думаю, что он не посмеет обмануть меня; в крайнем случае, могу завести переговоры с саксонскими собаками, которые у меня в клетке. - Эй! Джайльс, тюремщик! Вели привести сюда Седрика из Ротервуда и другого невежу, его товарища, копигсбургского Ательстэна... кажется, так его называют? Даже имена их как-то затруднительны для норманского рыцаря, и от них остается вкус свинины. Дай мне чашу вина, как говорит веселый принц Иоанн, чтоб прогнать этот негодный вкус; отнеси ее в мою оружейную и приведи туда пленников.

Повеления барона были исполнены; вошедши в готическую комнату, обвешанную многими трофеями храбрости его собственной и отца его, он нашел там флягу вина на масивном дубовом столе и двух саксонских пленников в сопровождении четырех стражей. Фрон де Беф выпил большой глоток вина и потом обратился к своим пленникам; ловкость, с которою Вамба закрыл себе лице, перемена одежды, неверный свет залы и совершенно чуждое барону лице Седрика (который избегал своих соседей норманов и редко выезжал из своих владений) поме шали ему открыть бегство самого важного из его пленников.

-- Храбрые саксы, сказал Фрон де Беф, - как правится вам пребывание в Торквильстоне? Понимаете ли, чего заслуживает surquedy и outrecuidance {Дерзость и высокомерие.}, с которыми вы вели себя на пиршестве, данном принцем из дома Анжу? Не забыли ли вы как вы приняли незаслуженное вами гостеприимство царственного Иоанна? Клянусь Богом и Св. Денисом, если вы не заплатите мне богатого выкупа, я повешу вас за ноги на железных решетках этих окон, и вы будете висеть до тех пор, пока ястребы и сороки не сделают из вас скелетов! Говорите же, саксонские псы, что дадите за свою недостойную жизнь? Что ты скажешь на это, тан ротервудский?

-- Ни одного пенни, отвечал бедный Вамба, - что же касается того, что вы хотите повесить меня за ноги, - пожалуй! Все говорят, что у меня мозг в голове повернулся: может быть, исполнив свое намерение вы приведете его в порядок.

-- Св. Женевьева! воскликнул Фрон де Беф, - кого мы это схватили?

Сказав это он столкнул рукою шапку Седрика с головы шута, и обнажив его шею увидел роковой знак рабства - серебряный ошейник.

-- Джайльс, Клемент, рабы, собаки! закричал яростный норман, - кого вы мне привели сюда?

-- Я могу, кажется, отвечать вам, сказал Де Браси, вошедший в комнату: - это шут Седрика, который так храбро оспаривал первенство у Исаака из Иорка.

-- Я улажу это дело между ними, возразил Фрон де Беф: - повешу их на одной виселице, если господин его и этот коннигсбургский кабан не заплатят ценного выкупа за их жизнь. Но мало того, они должны также удалить толпу шмелей, окружающих замок, отказаться от всех своих владений и признать себя нашими васаллами и рабами. Счастливы они, если в новом мире, для нас открывающемся, мы оставим им свободное дыхание. Идите, сказал он одному из своих приближенных, приведите мне настоящого Седрика, и я прощу на этот раз вашу ошибку тем скорее, что вы приняли дурака за саксонского франклина.

-- Да, сказал Вамба, - только ваше рыцарское могущество найдет здесь более дураков чем франклинов.

-- Что говорит этот негодяй? спросил Фрон де Беф, взглядывая на своих служителей, которые со смущением и страхом объявили, что если это не Седрик, то они не знают что сделалось с Седриком.

-- Святители небесные, воскликнул Де Браси, - он верно убежал в одежде монаха!

-- Дьяволы адские! закричал Фрон де Беф. - Стало быть это был ротервудский кабан, которого я вывел в ворота и которому отворил их собственными руками! А ты, сказал он, обращаясь к Вамбе, - ты глупостью своей обманул мудрость глупцов, превосходящих тебя безумием; хорошо, я приму тебя в святое братство, выстригу тебе череп! Эй, велите содрать ему кожу с головы и бросьте его со стены. Твоя должность шутить: ну, так шути теперь, если можешь!

-- Вы поступаете со мною лучше, чем обещали, благородный рыцарь, возразил бедный Вамба, которого верная смерть не могла отучить от привычки к шутовству. - Если вы дадите мне красную шапку, о которой сейчас говорили, то из простого монаха сделаете меня кардиналом.

-- Бедный малый, сказал Де Браси, - хочет и умереть верный своему званию. - Фрон де Беф, вы не должны умерщвлять его. Отдайте мне его на забаву моего вольного отряда. - Что ты скажешь на это, плут? Хочешь ли жить и идти за мною на войну?

Да, с позволения моего господина, сказал Вамба: - потому что, видите ли, я не могу снять этого ошейника без его согласия (и он ухватился рукою за ошейник).

-- О! норманская пила скоро распилит саксонский ошейник, отвечал Де Брасп.

-- Да, благородный сер, правду говорит пословица:

Norman saw on English oak

On English neck а Norman yoke;

Norman spoon in English dish,

And English ruled as Normans wish;

Till England's rid of all the four *).

*) Норманская пила у английского дуба, на английской шее норманское ярмо, норманская ложка в английской похлебке, правит Англией норманская воля, не ждать Англии веселых дней, пока она не избавится от всех четырех.

-- Неужели у тебя нет лучшого занятия, Де Браси, как слушать болтовню дурака, когда погибель висит над вашими головами? сказал Фрон де Беф. - Ты видишь, нас обманули, и послание к друзьям нашим не достигнет своего назначения по милости этого пестрого молодца, с которым ты побратался? Не должны ли мы ежеминутно ожидать нападения?

-- Так пойдем на стены! отвечал Де Браси. - Когда же ты видал меня печальным при мысле о битве? Позови рыцаря храма, скажи ему, чтоб он дрался вполовину так храбро за свою жизнь, как дрался за честь своего ордена. Покажись сам на стенах с своим страшным ростом. Позволь мне действовать как умею, и я отвечаю тебе, что саксонским бродягам легче будет добраться до облаков, чем до замка Торквильстона; или, если ты хочешь вести переговоры с бандитами, то почему не взять посредником этого достойного франклина, который с таким глубоким вниманием смотрит на кружку с вином? Эй, сакс! продолжал он, обращаясь к Ательстану и протягивая ему чашу: - промочи горло этим благородным напитком, и собравшись с духом, скажи нам что ты дашь за свое освобождение?

-- То что может дать благоразумный человек, отвечал Ательстэн, - по требованию честного человека. Отпустите меня и моих товарищей, и я заплачу вам тысячу марок.

-- А уверишь ли ты нас в отступлении этой пены человеческого рода, которая окружает замок, вопреки законам Божиим и королевским? спросил Фрон де Беф.

-- Сколько от меня будет зависеть, отвечал Ательстане, - я постараюсь убедить их, и думаю, что отец мой, Седрик, поможет мне в этом.

-- Ну, так дело кончено! сказал Фрон де Беф: - ты и твои, вы будете на слободе, и мир да водворится между нами, если ты уплатишь тысячу марок. Это умеренный выкуп, сакс, и ты обязан нам благодарностью за то, что мы так мало берем за ваше освобождение. Но заметь: это не касается жида Исаака.

-- Ни дочери жида Исаака, прибавил Бриан де Боа Гильбер, вошедший в это время.

-- Ни свиты Седрика, прибавил Фрон де Беф.

-- Я бы недостоин был называться христианином, отвечал Ательстэн, - еслиб вздумал выкупать неверных.

-- Выкуп этот не касается также и лэди Роэны, прибавил Де Браси. - Никто не посмеет сказать, чтоб я отдал такую прекрасную добычу, не подняв за. нее копья.

-- Разумеется, сказал Фрон де Беф, - что договор наш не относится также к этому гадкому шуту, которого я удержу, чтоб показать пример всем негодяям, осмеливающимся обращать в шутку важные дела.

-- Лэди Роэна, отвечал Ательстэн с твердостью, - обрученная мне невеста, и скорее разорвут меня дикия лошади, чем я соглашусь оставить ее. Вамба спас сегодня жизнь отцу моему, Седрику, - ц я скорее погибну, чем он потеряет хоть один волос с своей головы.

-- Твоя обрученная невеста? Лэди Роэна обрученная невеста такого васалла? воскликнул Де Брасп. - Сакс! Ты, кажется, воображаешь, что возвратилось время семи королевств. Уверяю тебя, государи анжуйского дома не отдают своих воспитанниц в супружество людям твоего происхождения.

-- Происхождение мое, гордый норман, возразил сакс, - идет из источника более чистого и древняго, чем происхождение нищого франка, который живет продажею крови разбойников, собравшихся под его гнусным знаменем. Предки мои были короли, сильные в брани и мудрые в совете, они ежедневно угощали за своим столом более людей, чем ты можешь насчитать в своей свите; имена их воспевались менестрелями, и законы их прославлялись витенагемотами; прах их схоронен посреди святых молений, и на могилах их воздвигнуты обширные храмы.

-- Видишь, Де Браси, сказал Фрон де Беф, довольный унижением своего товарища: - сакс славно угостил тебя.

-- Так хорошо, как только в состоянии сделать пленник, отвечал Де Браси с притворным хладнокровием: - у кого связаны руки, тот должен свободно действовать языком. Но многоречие твоего ответа, товарищ, продолжал он, относясь к Ательстэну, - не возвратит свободы лэди Роэне.

На это не отвечал Ательстэн, редко произносивший такую длинную речь, даже если дело шло о предмете самом близком его сердцу. Разговор прерван был приходом служителя, возвестившого о прибытии монаха, просившого позволение войти в замок.

-- Во имя Св. Бенета, короля этих праздношатающихся бродяг, воскликнул Фрон де Беф. - Настоящий ли это монах, или опять обманщик? Обыщите его, рабы, и если приведете другого обманщика, то горе вам! Я велю вырвать вам глаза, и на место их вставлю раскаленные уголья.

-- Пусть гнев ваш обрушится на меня, милорд, сказал Джайльс, - если это не настоящий монах. Оруженосец ваш, Джоселин, коротко знаком с ним и называет его братом Амвросием, монахом, находящимся в услужении у приора монастыря Жорво.

Отведите пленников; а ты, сакс, подумай о том что слышал.

-- Я требую, сказал Ательстэн, - благородного заключения с надлежащею заботою о пище и постели, как прилично моему званию и переговорам о выкупе. Сверх того, вызываю храбрейшого из вас на единоборство со мною за лишение меня свободы. Вызов этот я послал уже с твоим дворецким; ты не отвечал на него, а я требую ответа. Вот моя перчатка!

-- Я не отвечаю на вызов пленника, отвечал Фрон де Беф, - также не должен отвечать и ты, Де Браси. - Джайльс, продолжал он, - повесь перчатку франклина на один из этих оленьих рогов; пусть она висит здесь, вока сакс не будет на свободе. Тогда, если он осмелится повторить вызов или объявит заключение его в темницу незаконным, клянусь поясом Св. Христофора, он встретит во мне человека, который никогда не отказывался от встречи с врагом пешим или конным, одним или с отрядом васаллов.

Саксонские пленники были уведены, и в тоже время привели монаха Амвросия, который по видимому был в большом замешательстве.

-- Вот это настоящий Deus vobiscum, сказал Вамба, - а те все были фальшивые.

-- Ты в безопасности, сказал Де Браси. - Что же касается до христианства, то вот могущественный барон Реджинальд Фрон де Беф, который более всего ненавидит жидов, и вот храбрый рыцарь храма Бриан де Боа Гильбер, професия которого убивать сараципов. Если и это не верные признаки правоверия, то я не знаю ни одного выше их.

-- Вы друзья и союзники преподобного о Христе отца нашего Аймера, приора Жорво, продолжал монах, не замечая насмешливого тона Де Браси, - вы обязаны ему помощью, которую предписывают вам рыцарская верность и святое милосердие; ибо, по словам Блаженного Августина в сочинении его "De Civitate Dei"...

-- Что говорит этот дьявол? прервал его Фрон де Беф, - или лучше что хочешь ты сказать, сер монах? Нам некогда слушать тексты из св. отцов.

-- Sancta Maria! возопил отец Амвроссий, - как скоро гнев овладевает этими непосвященными мирянами! Узнайте же, храбрые рыцари, что несколько безбожных висельников, забыв страх Божий и уважение к церкви, и не обращая внимания на буллу святого папы, si quis, suadente Diabolo...

-- Истинно, отвечал Амвросий: - он в руках сынов Белиала, грабителей этих лесов, презирающих святой текст: "Не прикасайтеся помазаннику моему и не творите зла моим пророкам".

-- Вот новая работа нашим мечам! обратился Фрон де Беф к своим товарищам; - и так, вместо того, чтоб помочь нам, приор Жорво сам нуждается в нашей помощи? Много помогают в нужде эти духовные ленивцы! Но скажи нам, монах, да скажи разом, чего ожидает от нас твой начальник?

-- С позволения вашего скажу, отвечал Амвросий, - что святотатственные руки захватили моего преподобного начальника, в противность святому правилу, которое упомянул я, и сыны Белиаловы ограбили его чемоданы, отняли двести марок чистого золота и требуют еще более за освобождение его из скверных рук их. Чего ради, преподобный о Христе отец просит вас, его возлюбленных друзей, избавить его или заплатив требуемый ими выкуп или же силою оружия, как вы заблагоразсудите.

-- Чорт побери приора! воскликнул Фрон де Беф, - должно быть он изобильно смочил свой завтрак. Откуда взял твой начальник, что норманский барон развяжет кошелек на выкуп монаха, у которого в десять раз более денег? И что сделаем мы с нашею храбростью для освобождения его, когда мы окружены врагами вдесятеро многочисленнее нас, когда мы сами каждую минуту ждем нападения?

они строятся в порядок и хотят сделать нападение на стены замка.

-- На стены! воскликнул Де Браси. - Посмотрим, каковы намерения этих негодяев; и с этими словами он отворил решетчатое окно, выходившее на платформу или небольшой балкон, и тотчас же позвал прочих, бывших в зале. - Св. Денис, старый монах принес верные вести! Смотрите, они выставляют осадные кровли и щиты {"Mantelets and pavisses". Mantelets были подвижные крыши из досок, под которыми встарину наступали осаждающие при нападения на укрепленные места. Pavisses, род огромных щитов, закрывавших всего человека в таких же случаях. Автор.}, а стрелки на опушке леса похожи на черную тучу перед грозою.

Реджинальд Фрон де Беф взглянул в окно и тотчас же затрубил в рог изо всей силы; люди его собрались, и он назначил каждому место на стенах.

-- Де Браси! Смотри за восточною стеною, она ниже других. Благородный Боа, Гильбер! Твое ремесло научило тебя нападать и защищаться, смотри за западною стеною, сам же я займу место у барбикана. Но не устремляйте внимания исключительно на одно только место, благородные друзья мои! Сегодня мы должны быть везде, умножить самих себя, если это возможно, помогать и ободрять своим присутствием там, где нападение будет отчаяннее. Силы наши малы, по деятельность и мужество вознаградят этот недостаток: помните, мы имеем дело с негодными бродягами.

-- Но, благородный рыцарь, воскликнул отец Амвросий посреди шума и смятения, причиненных приготовлениями к защите, - неужели никто из вас не хочет услышать послания преподобного отца Аймера, приора Жорво? Умоляю вас, выслушайте меня, благородный сер Реджинальд!

у стрелков не было недостатка в стрелах. Вели выставить знамя мое с бычачьей головою, - бездельники скоро узнают с кем завели дело!

-- но, благородный сор, продолжал монах, упорно стараясь привлечь на себя его внимание, - вспомни мой обет послушания и пршми от меня послание моего настоятеля.

доставалось таких почестей с тех пор, как их побили каменьями.

-- Не изрыгай хулы на святых угодников, сер Реджинальд! сказал Де Браси: - нам нужна будет сегодня их помощь для разсеяния этой сволочи.

-- Я плохо надеюсь на их помощь, отвечал Фрон де Беф, - разве бросить их с бойниц на головы негодяев. Там у нас есть преогромный Св. Христофор, который один в состоянии задавить целый отряд.

-- Клянусь нашим орденом, сказал он, - эти молодцы приближаются в таком порядке, какого невозможно было ожидать от них. Посмотрите как ловко они сделали себе защиту из каждого дерева и кустарника, чтоб избежать наших стрел? У них нет знамени, но я прозакладываю свою золотую цепь, что какой нибудь рыцарь, опытный в военном деле, распоряжается ими.

-- Я знаю его, сказал Де Браси: - вижу перья рыцарского шлема и блеск лат. Видите этого высокого человека в черном панцире, который предводительствует отрядом этих проклятых стрелков. Клянусь Св. Денисом, это тот самый, которого мы прозвали Черным Лентяем и-который вышиб тебя из седла, Фрон де Беф, на турнире в Ашби.

-- Тем лучше, воскликнул Фрон де Беф: - он явился сюда получить сдачу. Это должно быть какой нибудь негодяй, так как он не осмелился явиться на вызов для получения награды, назначенной ему на турнире. Напрасно было бы искать его там, где рыцари и благородные люди встречают своих врагов, и я радуюсь, что он явился посреди гнусных бездельников.

Знаки непосредственного нападения, замеченные в неприятельских рядах, остановили дальнейшие разговоры. Каждый рыцарь занял назначенный ему пост, во главе небольшого числа своих воинов, которые могли сражаться, но они были так малочисленны, что не могли, защитить всех стен; тем не менее осаждаемые спокойно и решительно ожидали грозного нападения.