Айвено.
Глава XXVIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвено. Глава XXVIII (старая орфография)

ГЛАВА XXVIII.

Мы должны возвратиться несколько назад, чтоб сообщить читателю некоторые подробности, необходимые для ясности нашего рассказа. Его собственная проницательность легко открыла уже, что когда Айвено пал и оставлен был всеми, первою заботою Ревеки было уговорить отца перенести храброго юношу с арены в дом, где в это время жили евреи в предместьях Ашби.

При других обстоятельствах нетрудно было бы убедить Исаака на такое дело, так как он от природы был человеколюбив и признателен. Но в нем гнездились все предразсудки, вся осторожная боязливость его гонимого племени, и с ними-то надо было бороться.

-- Св. Авраам! воскликнул Исаак, - он добрый юноша, и сердце мое обливается кровью, видя как его кровь заливает его богато вышитый полукафтан и драгоценный панцырь; но как перенести его в наш дом? Девушка, думала ли ты об этом? Он христианин, а по закону папиему мы не должны иметь сношений с чужеземцами и язычниками иначе как для выгод нашей торговли.

-- Не говори этого, добрый отец мой, возразила Ревека: - мы не должны смешиваться с ними на пиршествах и удовольствиях, но в бедствиях и болезнях язычники становятся братьями евреев.

-- Я желал бы знать что думает об этом равин Иаков бен Тудела, сказал Исаак. - Однако нехорошо, если добрый юноша изойдет кровью. Пусть Сис и Рувим отнесут его в Ашби.

-- Нет, вели им положить его в мои носилки, возразила Ревека, - а я сяду на одну из верховых лошадей.

-- Чтобы подвергнуться наглым взорам этих измаильских и эдомских псов, прошептал Исаак, безпокойно взглядывая на толпу рыцарей и оруженосцев. Но Ревека тотчас же привела в исполнение свое благодетельное намерение, и не слушала слов Исаака, пока он не схватил её за мантию и дрожащим голосом не возгласил снова:

-- Ради бороды Аарона! Если умрет этот юноша, если он умрет у нас, нас обвинят в его смерти, и толпа разорвет нас на части.

-- Он не умрет, отец мой, отвечала Ревека, тихо освобождая одежду свою из рук Исаака, - он не умрет, если мы не оставим его; но если оставим, то повинны будем в крови его перед Богом и людьми.

-- Нет, сказал Исаак, выпуская из рук её одежду, - мне так же тяжело видеть капли крови этого юноши, как будто каждая капля была бизап, вынимаемый из моего собственного кошелька; я также хорошо знаю, что наставления Мириамы, дочери равина Манассии Византийского, душа которой теперь в раю, сделали тебя искусною в науке врачевания, и что ты знаешь качества растений и силу элексиров. И так, делай что укажет тебе ум твой: ты добрая девушка, благословение, венец, песнь радости для меня, для моего дома и для всего племени моих праотцев!

Впрочем опасения Исаака были не без основания: великодушие и благодарность его дочери подвергли ее на возвратном пути в Ашби наглым взорам Бриана де Боа Гильбера. Рыцарь храма, два раза обгонял их на дороге, устремляя дерзкий и пламенный взгляд на прекрасную еврейку; и мы видели уже следствие удивления, возбужденного её прелестями, когда она попала в руки этого неистового сластолюбца.

Ревека, не теряя ни минуты, велела перенести больного в их временное жилище, и поспешила осмотреть и собственными руками перевязать его раны. Юные читатели романсов и романтических баллад припомнят как часто в те так называемые темные времена, женщины посвящались в таинства хирургии, и как часто храбрый рыцарь бывал обязал исцелением той, глаза которой еще глубже поражали его сердце.

Но между евреями, мужчины и женщины были опытны в науке врачевания во всем её объеме, и нередко монархи и мощные бароны того времени поручали себя искуству опытных мудрецов этого презираемого ими племени, ища у них исцеления ранам своим или болезням. Помощи иудейских врачей требовали многие, хотя между христианами господствовало общее мнение, что еврейские равины коротко знакомы с таинственными знаниями и особенно с кабалистикою, заимствовавшею свое название и происхождение от науки израильских мудрецов. Ни один из равинов не отвергал приписываемых ему сверхъестественных знаний, потому что эти знания не увеличивали ненависти (да и что могло бы еще увеличить ее?), возбуждаемой их племенем, по уменьшали презрение, смешанное с этою ненавистью. Еврей-колдун мог быть предметом отвращения наравне с евреем-ростовщиком, но не мог заслужить одинакового, с ним презрения. Впрочем, судя по удивительным исцелениям, совершенным евреями, весьма вероятно, что им известны были некоторые тайны врачебной науки, заботливо скрываемые от христиан, посреди которых они жили.

Прекрасная Ревека преимущественно усвоила себе все сведения своей нации, которые она своим проницательным, мощным умом успела удержать в памяти, привести в порядок и приложить к делу, и благодаря этому она стала выше своих лет, своего пола и даже века, в котором жила. Познания свои в медицине она приобрела под руководством старой еврейки, дочери одного из знаменитых врачей, полюбившей Ревеку как собственную дочь свою и сообщившей ей тайны, которые передал ей мудрый отец её в такие же годы старости и при таких же обстоятельствах. Правда, судьба принесла Мириаму в жертву фанатизма её времени, но тайны её остались живы в уме её даровитой ученицы.

Ревека, одаренная знаниями и красотою, служила предметом удивления и уважения для людей своей нации, считавших ее за одну из тех вдохновенных дев, о которых упоминает Св. Писание. Даже отец её, питая благоговение к её дарованиям, благоговение невольно смешиваемое с безграничною к ней привязанностью, даже Исаак давал девушке гораздо более свободы, чем сколько было в обыкновении между его соотечественниками, и часто, как мы уж^видели, руководствовался её мнениями.

Айвено, принесенный в жилище Исаака, был все еще без чувств от потери крови, текшей из раны, полученной им на турнире. Ревека осмотрела рапу, и приложив известное ей лекарство, сообщила своему отцу, что если удастся отвратить горячку, которой должно опасаться по причине сильного кровотечения, и если целительный бальзам Мириамы сохранил свою силу, то нечего будет опасаться за жизнь гостя, и его можно будет без опасения перевезти в Иорк на следующий день. Исаак побледнел при этом известии. Человеколюбие его охотно ограничилось бы пребыванием в Ашби: он желал оставить раненого христианина в доме, куда его перевезли, и уверить еврея-хозяина, что он заплатит один все издержки. На это Ревека сделала много возражений из которых упомянем только два сильно подействовавшия на ум Исаака. Первое заключалось в том, что она ни под каким видом не хотела доверить стклянки с драгоценным бальзамом другому врачу из своего племени, так как от этого могла открыться тайна её лекарства; второе, что этот раненый рыцарь Вильфред Айвено, первый любимец Ричарда Львиное Сердце, и что в случае возвращения короля, Исаак, снабдивший золотом брата его, Иоанна, для мятежных замыслов, будет нуждаться в сильном покровителе, который бы пользовался милостью Ричарда.

разсыпать другим, в чем бы ни заключалось оно, в золотых ли талантах, или серебряных шеклях, или в таинственных знаниях мудрого врачевания; без сомнения, это блого должен хранить тот, кому оно вверено Провидением. Что же касается до того, кого английские назаряне именуют Львиным Сердцем, то уж конечно мне лучше будет в лапах идумейского льва, чем в руках его, если он только узнает мои дела с его братом. Принимая все это в соображение, я послушаюсь твоего совета и возьму этого юношу с собою в Иорк, и дом наш будет его домом, пока не исцелятся его раны. А если, как слухи носятся, Львиное Сердце возвратится сюда, то Вильфред Айвено будет мне оградою, когда гнев короля разразится над твоим отцом. Если же и он не возвратится, то Вильфред заплатит нам за издержки, когда приобретет снова сокровища силою своего коня и меча, как вчера и сегодня. Что же касается до самого юноши, то он добрый человек, верный назначенному сроку, платит когда занимает, помогает израильтянину и даже сыну дома моего отца, когда теснят его разбойники и сыны Велиала.

Вечер почти уже наступил, когда Айвено пришел в себя. Он как бы пробудился от глубокого сна посреди неясных впечатлений, сопровождающих обыкновенно возвращение чувств. Несколько времени он не мог с точностью припомнить обстоятельства, предшествовавшия падению его на арене, или связать их с происшествиями вчерашняго дня. Ощущения от ран и ушиба, соединенные с большою слабостью и изнурением сил, перемешались с воспоминаниями об ударах им нанесенных и полученных, о копях, сшибающихся друг с другом, поверженных и повергающих, о треске и звуках оружии и страшном шуме упорного боя.

Наконец ему удалось отдернуть занавес постели, хотя и с большим трудом, так как его сильно безпокоила рана, и он с изумлением увидел себя в великолепно убранной комнате, где вместо стульев разложены были подушки, и многое так живо напоминало обычаи востока, что он начал сомневаться, не перенесли ли его во время сна обратно в Палестину. Сомнение это увеличилось еще более, когда ковер закрывавший дверь приподнялся, и женская фигура, одетая в богатое платье, похожее больше на восточный костюм, чем на европейский, тихо вошла в комнату в сопровождении смуглого служителя.

Раненый рыцарь хотел сказать что-то прекрасному видению, но оно заставило его молчать, прижав тоненький пальчик к своим розовым губкам, между тем как служитель подошел к Айвено, открыл ему бок, и прекрасная еврейка с удовольствием увидела, что перевязка на месте и рана в хорошем состоянии. Она исполнила свою обязанность с такою грациозною простотою, с такою исполненною достоинства скромностью, которые могли бы и в более образованное время сгладить все что могло показаться неприличным для женщины. Мысль о столь юном и прекрасном создании, сидящем у одра болезни и перевязывающем рану мужчине, побледнела и исчезла перед мыслью о благодетельном существе, всеми силами стремящемся к обложению страданий ближняго и к отвращению грозящей ему смерти. Ревека отдала на еврейском языке несколько приказаний старому служителю, и тот, часто сопровождавший ее в подобных случаях, повиновался безпрекословно.

Звуки неведомого голоса, как бы они ни были грубы в устах другого, в устах Ревеки имели то романтическое, чудесное действие, которое воображение приписывает чарам благодетельной волшебницы; они были непонятны для слуха, но нежностью тона и кротостью взгляда, их сопровождавшого трогали и проникали в сердце. Не позволяя себе дальнейших вопросов, Айвено безмолвно покорился всем мерам, которые показались нужными для его здоровья, и когда перевязка была окончена и прекрасный врач готов был удалиться, он не в состоянии был удерживать долее своего любопытства. - Прекрасная девушка, сказал он на арабском языке, которому научился в своих странствованиях по востоку и на котором счел за лучшее отнестись к Рсвеке, одетой в чалму и восточное платье, - прошу вас, из снисхождения...

Но слова его были прерваны прекрасным врачом, и улыбка озарила на мгновение чело её, носившее на себе печать грустной задумчивости. - Говорите по английски, сер рыцарь, я родилась в Англии, хотя происхождение мое и одежда принадлежат другой стране.

-- Благородная девица... начал снова рыцарь, и снова Ревека поспешила прервать его.

-- Не придавайте мне, сер рыцарь, сказала она, - названия благородной. Узнайте теперь же, что та, которая ходит за вами, не более как бедная еврейка, дочь того Исаака из Иорка, к которому еще недавно вы были так добры и милостивы. По справедливости, он и семейство его обязаны оказывать вам все попечения, каких только требует ваше настоящее положение.

Не знаю, довольна ли была бы прекрасная Роэна волнением, с которым преданный ей рыцарь до этого мгновения смотрел на прекрасные черты, стройный стан и блестящие глаза прелестной Ревеки, - глаза, блеск которых был оттенен длинными шелковистыми ресницами и которые менестрель сравнил бы непременно с вечернею звездою, сияющею сквозь кусты жасминов. Но Айвено был такой ревностный католик, что не мог сохранить тех же чувств в отношении к еврейке. Это предвидела Ревека, и для того поспешила сообщить ему имя и происхождение своего отца. Прекрасная и благоразумная дочь Исаака не была чужда женской слабости, а потому не могла удержать вздоха, когда взор почтительного удивления и даже нежности, с которым Айвено смотрел на свою незнакомую благодетельницу, сделался холоден, принужден и изображал уже только чувство благодарности за одолжение, совершенно неожиданное и полученное от человека низшого класса. Не должно впрочем думать, что первое движение Айвено заключало в себе что нибудь иное, кроме благоговейной дани, которую юноша всегда платит красоте, но не смотря на то Ревеке было прискорбно, что одно слово как талисман оттолкнуло от нея и лишило ее того внимания, которое принадлежало бы ей вполне, еслиб она не происходила от отверженого племени.

Но кроткая, добрая Ревека не осудила Айвено за то что он разделял предразсудки своего века и своей религии. Напротив, прекрасная еврейка, хотя была уверена что больной смотрит на нее как на отверженную, с которою неприлично иметь сношения, за исключением крайней необходимости, тем не менее не переставала оказывать ему то же терпеливое внимание к его болезни. Она уведомила Айвено о необходимости отправиться в Иорк, о намерении её отца взять его с собою и оставить у себя в доме до тех пор пока он не выздоровеет совершенно. Айвено сильно воспротивился этому намерению, и причиною представлял опасение наделать безпокойство своим благодетелям.

-- Неужели, говорил он, - в Ашби или где нибудь по близости, нет саксонского франклина или богатого поселянина, который согласился бы принять к себе и продержать в своем доме раненого соотечественника, пока он в состоянии будет надеть оружие? Неужели нет какого нибудь саксонского монастыря, куда бы могли принять меня? Или нельзя ли будет перенести меня в Буртон, где верно примет меня с удовольствием родственник мой, Вальтгоф, абат Св. Витольда.?

-- Разумеется, сказала Ревека с меланхолическою улыбкою, - самая бедная хижина покажется вам приличнее для вашего пребывания, чем жилище презираемого еврея; но, сер рыцарь, вы не можете переменить квартиры, если не хотите лишиться врача. Племя наше, как нам известно, умеет исцелять раны, хотя и не умеет наносить их; преимущественно наше семейство обладает тайнами, хранимыми со времени Соломона, и достоинство их вы уже испытали на себе. Ни один назарейский, простите меня, сер рыцарь, ни один христианский лекарь во всей Британии не в состоянии прежде истечения месяца исцелить ваши раны, так чтоб вы могли снова взяться за оружие.

-- А во сколько времени можешь ты это сделать? спросил Айвено с нетерпением.

-- В неделю, если вы будете терпеливы и послушны моим наставлениям.

-- Клянусь Св. Девою, если имя её не грех произносить в этом доме, теперь не такое время, чтоб мне или другому верному рыцарю лежать в постели. Если ты исполнишь свое обещание, девушка, я заплачу тебе полный шлем золотых монет, как только оне будут у меня.

-- Если это в моей власти и если награда такова, что истинный христианский рыцарь может дать ее девушке твоего племени, обещаю ее с удовольствием и благодарностью.

-- Нет, я хочу только попросить вас впредь верить, что еврей может оказать услугу христианину, не желая другой награды, кроле благословения Великого Отца, сотворившого еврея и иноверца.

-- Грешно было бы мне сомневаться в этом, милая девушка, отвечал Айвено, - и я полагаюсь на твое искуство без всяких распросов и сомнений. Верю, что чрез неделю я в состоянии буду надеть свою броню. Теперь, мой любезный врач, сообщи мне какие нибудь новости. Что сделалось с благородным Седриком и его семейством? Что сталось с прекрасною лэди... Он остановился, как бы не желая произносить имени Роэны в доме еврея: - я разумею ту, которая названа была царицею турнира?

-- И которая была избрана вами, сер рыцарь, с разборчивостью, заслужившею такое же удивление, как и ваша храбрость, отвечала Ревека.

-- Мне бы хотелось узнать о принце Иоанне, сказал он, - также о верном моем оруженосце: отчего его нет со мною?

-- Позвольте мне воспользоваться властью врача, отвечала Ревека: - прошу вас молчать и удалить тревожные мысли, пока я буду сообщать вам все что вы желаете знать. Принц Иоаин внезапно оставил турнир и поспешно отправился в Иорк со всеми вельможами, рыцарями и духовными, собрав как хорошими так и дурными средствами столько денег, сколько мог, у тех которые считаются богатыми. Говорят, он хочет завладеть короною своего брата.

-- Не без битвы, сказал Айвено, поднимаясь на своем ложе, - если останется хотя один верный подданный в Англии. Я выйду на бой с лучшим их рыцарем за права Ричарда, с двумя, тремя рыцарями, если нужно!

-- Но тогда только когда будете в силах, возразила Ревека, прикоснувшись рукою к плечу его; - теперь же вы должны слушаться меня и оставаться в покое.

-- Дворецкий его приходил недавно сюда и спрашивал у моего отца деньги за шерсть, купленную у Седрика; от него-то я и узнала, что Седрик и Ательстэн из Конингсбурга оставили жилище принца Иоанна в большом неудовольствии и готовились отправиться домой.

-- Была ли с ними на пиршестве какая нибудь дама? спросил Вильфред.

-- Лэди Роэна, отвечала Ревека с большею определенностию, чем сделан был вопрос, - лэди Роэна не поехала на праздник принца, и по словам дворецкого, находится теперь на дороге в Ротервуд с опекуном своим, Седриком. Что же касается до верного оруженосца вашего, Гурта...

-- А! воскликнул рыцарь, - так ты знаешь его имя? Впрочем, ты должна его знать, прибавил он в ту же минуту, - так как от твоей руки, и как я убежден теперь, от твоего собственного великодушия получил он вчера сто цехинов.

-- Но честь моя требует, сказал с важностью Айвено, - чтоб я заплатил эту сумму твоему отцу.

-- Делайте что вам угодно по прошествии восьми дней; но не говорите и не думайте ни о чем что может препятствовать вашему выздоровлению.

-- Пусть будет по твоему, добрая девушка; было бы слишком неблагодарно с моей стороны противиться твоим приказаниям. Только скажи одно слово о судьбе бедного Гурта, и я более не сделаю тебе никакого вопроса.

-- Мне прискорбно сообщить вам, сер рыцарь, что он взят мод стражу по приказанию Седрика. - Но заметив, что известие это опечалило Вильфреда, она прибавила в ту же минуту: - по дворецкий Освальд сказывал, что если ничто не возобновит против него неудовольствия его господина, то он уверен, что Седрик простит Гурта, верного раба, который пользуется его расположением и провинился только из любви к его сыну. Сверх того он рассказал нам, что он и его товарищи, особенно же шут Вамба, решились содействовать побегу Гурта, если не уменьшится против него гнев Седрика.

корону свою от дерзких притязаний брата; взор мой причинил горе и безпокойство самой лучшей из женщин, и теперь отец мой в гневе может уничтожить этого верного раба за то что он любит меня и служит мне верно! Видишь, добрая девушка, какому несчастному ты помогаешь: будь благоразумна, оставь меня, пока бедствия, идущия но стопам моим подобно охотничьей собаке, не обратились и на тебя!

-- Слабость и печаль заставляют вас сомневаться в милосердии Неба, сер рыцарь. Вы вернулись в свою страну, когда она более всего нуждается в верном сердце и сильной руке, и вы сокрушили гордость своих врагов, врагов вашего короля, когда они высоко вознесли рог свой; а за бедствия, вами понесенные, Бог дал вам врача и помощника даже в среде самых презираемых в этой земле! И так, мужайтесь и верьте, Небо хранит вас на какой нибудь великий подвиг, который совершит рука ваша для блага народа. Прощайте; примите лекарство, которое я пришлю вам с Рувимом, и старайтесь успокоиться, чтоб надежнее перенести завтрашнее нутевиествие.

Айвено убедился словами Ревеки и повиновался её наставлениям. Лекарство, принесенное Рувимом, было успокоительного, наркотического свойства и доставило больному крепкий, спокойный сон. На утро, по замечанию его врача, он совершенно освободился от горячки и мог перенести путешествие.

Его положили на конные носилки, в которых перевезли его с ристалища, и приняли все предосторожности, нужные для удобного путешествия. В одном только случае все заботы Ревеки не могли доставить спокойствия раненому рыцарю. Исаак, подобно богатому путнику десятой сатиры Ювенала, безпрерывно боялся что его ограбят, зная твердо, что он был дорогою приманкою как для норманского барона, так и для саксонского бродяги: поэтому он путешествовал всегда очень скоро, останавливался же только на короткое время для отдохновения, и таким образом теперь опередил Седрика и Ательстэна, которые отправились за несколько часов до него и долго промедлили в монастыре Св.Витольда. Но такова была сила бальзама Мириамы и крепость сложения Айвено, что больной не потерпел от поспешного путешествия того вреда, какого опасался его заботливый врач.

Впрочем, кажется у еврея была другая причина поспешности. Скорость, с которою он желал путешествовать, произвела несогласие между ним и людьми, нанятыми для его сопровождения. То были саксы, не чуждые национальной привязанности к спокойствию и сытному обеду, привязанности, которую норманы называли леностью и обжорством. Переменившись ролями с Шейлоком, жившим на счет христиан, саксы приняли на себя обязанность провожать богатого еврея в надежде попить и поесть на его счет, и очень были недовольны, обманувшись в своем ожидании, когда Исаак торопил их ехать скорее. Они представляли ему вред, который подобная поспешность могла причинить лошадям их. Наконец между Исааком и его спутниками вспыхнула страшная ссора относительно количества пива и вина, назначенного им при каждом отдыхе. Следствием всего этого было то, что при приближении опасности, пугавшей Исаака, еврей оставлен был недовольными наемниками, на помощь которых надеялся, так как он не принимал никаких средств, чтоб привязать их к себе.

на носилки, и оне могли легко избежать осмотра, если бы не любопытство Де Браси, вообразившого, что оне скрывают предмет его желаний, лэди Роэну. Но каково же было удивление Де Браси, когда он увидел, что носилки заключали в себе раненого, который воображая что попал в руки саксонских бродяг, и зная что в их глазах его имя могло доставить покровительство и ему и его друзьям, чистосердечно признал себя Вильфредом Айвено.

Идеи рыцарской чести, никогда не оставлявшия Де Браси, не смотря на его грубость и легкомыслие, воспрепятствовали ему нанести какое либо оскорбление рыцарю в таком безпомощном состоянии, а равно открыть присутствие его Фрон де Бефу, который не задумался бы умертвить его, так как имел притязание на баронство Айвено. С другой стороны, мысль освободить счастливого искателя руки лэди Роэны, каким выставили Вильфреда происшествия на турнире и прежнее изгнание его из отцовского дома, превышала великодушие Де Браси. Он способен был только избрать средину между добром и злом, и потому велел двум оруженосцам ехать подле носилок и никого не подпускать к ним. Если же у них спросили бы что нибудь, то он велел отвечать, что это носилки лэди Роэны и что в них положили одного из товарищей их, раненого в стычке. По прибытии в Торквильстон, в то время как рыцарь храма и хозяин замка заняты были своими собственными делами - один богатством еврея, другой красотою его дочери, оруженосцы Де Браси взяли Айвено, и под именем раненого товарища пронесли его в отдаленный покой. Такое же объяснение сделали они Фрон де Бефу, когда тот спросил их, зачем они не были на стенах, когда трубили тревогу.

-- Раненый товарищ! воскликнул он с удивлением и гневом. - Не диво, что бродяги и чернь осмеливаются осаждать замки, а дураки и свинопасы посылать вызовы к баронам, если воины делаются сиделками у больных, и ратники вольного отряда сидят у постелей умирающих когда замок окружен со всех сторон. На стены, негодные ленивцы! закричал он таким громовым голосом, что задрожали своды, идите на стены, или я раздроблю вам кости этим жезлом.

Воины с твердостью отвечали ему, что они ничего более не желают, как идти на стены, если Фрон де Беф согласится извинить их перед их начальником, приказавшим им смотреть за умирающим.

-- Умирающий! кричал барон, - обещаю вам, что все мы будем умирающие, если не употребим всех своих усилий. Эй, Урфрида... ведьма... саксонская чертовка... слушай меня!... Присмотри за этим больным, если уж непременно нужно смотреть за ним, чтоб эти молодцы могли взяться за оружие. Вот вам два лука, товарищи, со всеми принадлежностями. Спешите на барбикан и старайтесь каждым выстрелом пробить голову сакса.

Урфрида, занятая воспоминанием оскорблений и надеждою на месть, передала немедленно Ревеке попечение о больном.