Айвено.
Глава XXX

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвено. Глава XXX (старая орфография)

ГЛАВА XXX.

В то время когда за первым успехом осаждавших, победители старались воспользоваться своим преимуществом, а побежденные изобретали новые средства к обороне, Бриан и Де Браси сошлись для краткого совещания в зале замка.

-- Где Фрон де Беф? спросил Де Браси, начальствовавший при защите крепости с другой стороны. - Говорят, он убит.

-- Он жив, отвечал равнодушно Боа Гильбер, - теперь еще жив; но еслиб у него была бычачья голова, от которой он получил свое прозванье, и сверх того десять листов железа для прикрытия её, то и тогда он должен был пасть под губительной секирой Черного Рыцаря. Еще несколько часов, и Фрон де Беф переселится к праотцам, погибнет могущественный помощник принца Иоанна!

-- И славное приобретение сделает царство сатаны, прибавил Де Браси. - Вот к чему ведет поругание угодников и ангелов, и повеление бросать изображения святых предметов и святых людей на головы этих негодных стрелков.

-- Ты безумец, возразил рыцарь храма: - твое суеверие равняется безверию Фрон де Бефа: ни тот, ни другой из вас не может дать отчета, почему он верует или не верует.

-- Bénédicité, сер рыцарь! Прошу вас управлять получше своим языком, когда ему угодно говорить обо мне. Клянусь Царицей Небесной, я более предан христианской вере, чем ты и твоя братия. И так уже повсюду носится слух, что святейший орден сионского храма питает в недрах своих немалое число еретиков, и что сер Бриан де Боа Гильбер принадлежит к числу их.

-- Не заботься об этих слухах; подумаем лучше как отстоять замок. - Как сражаются эти негодяи-стрелки на твоей стороне?

-- Как воплощенные демоны! Они плотно примкнули к стенам под предводительством, как мне кажется, того молодца, который выиграл награду за лучшую стрельбу; я узнаю его по рогу и перевязи. И вот хваленая политика старого Фитцурза: она поощряет только этих дерзких плутов бунтовать против нас! Еслиб на мне не было моей надежной брони, негодяй прострелил бы меня семь раз так же равнодушно, как лань на охоте. Он пересчитал на моем вооружении каждый гвоздик своими стрелами, которые отскакивали от моих ребер, не причиняя им никакого вреда, как будто бы кости у меня железные. Мне много помогал испанский панцирь, бывший под моею одеждою.

-- Но вы удержали свою позицию? Мы с своей стороны потеряли наружное укрепление.

-- Это страшная потеря; негодяи найдут здесь прикрытие и стеснят замок еще более, а может быть, если паши не досмотрят, захватят который нибудь из углов крепости или какое нибудь забытое окно, и таким образом ворвутся к нам. Нас так мало, что мы не можем защищать всех пунктов, а воины жалуются, будто им нельзя нигде показаться, чтоб не сделаться в ту же минуту целью для множества стрел. К этому еще Фрон де Беф умирает, и мы лишаемся помощи от его бычачьей головы и страшной силы. Как думаешь ты, сер Бриан, не лучше ли бы нам было обратить необходимость в добродетель и помириться с бродягами, отпустив наших пленников?

-- Что? Отпустить пленников и сделаться предметом позора и посмеяния, как храбрые воины, которые отваживаются в ночном нападении захватить несколько человек безоружных путников, но не умеют отстоять сильного замка против толпы разбойников, предводительствуемых свинопасом, шутом и всем что только есть скверного между людьми! Да падет позор на совет твой, Морис де Браси! Скорее развалины этого замка будут гробом моего тела и стыда, чем я соглашусь на такой низкий и позорный поступок.

-- Так пойдем же на стены! отвечал Де Браси безпечно. - В мире не было еще человека, ни турка, ни рыцаря, который ценил бы жизнь свою так мало как я. Но надеюсь, не подвергаясь безчестью, я могу пожалеть, что нет при мне нескольких десятков из храброй моей вольницы? О, мои добрые воины! Еслиб вы могли только вообразить как тяжки труды, понесенные сегодня вашим начальником, то немедленно мое знамя развевалось бы здесь над копьями вашими! И как скоро вы разсеяли бы всю эту сволочь!

-- Жалей о чем хочешь, только употребим все средства для обороны с оставшимися еще людьми. Большая часть из них принадлежит к рати Фрон де Бефа, ненавидимой англичанами за безпрерывные дерзости и притеснения.

-- Тем лучше; грубые рабы скорее будут защищаться до последней капли крови, чем подвергнутся мстительности поселян. Пойдем, же Бриан де Боа Гильбер, и будем действовать. Жить или умереть, по во всяком случае ты увидишь, что Морис де Браси докажет нынче истинное благородство своей крови и происхождения.

-- На стены же! отвечал рыцарь храма, и оба они взошли на бойницы, чтоб сделать для защиты крепости все что могло быть внушено им опытностью и мужеством. Они тотчас убедились, что опаснейшим пунктом было место, лежавшее против наружного укрепления, которым овладели осаждавшие. Действительно, замок отделялся от сторожевой башни рвом, и осаждавшим невозможно было сделать нападения на задния ворота, к которым примыкало укрепление, не одолев этого препятствия; но Бриан и Де Браси думали, что если предводители осаждавших будут действовать сообразно с тою же тактикою, какую они употребляли сначала, то постараются сильным приступом отвлечь на эту точку главное внимание защитников и примут меры, чтоб воспользоваться во всяком другом месте каждой небрежностью, могущею произойдти при защите. В избежание этого, рыцарям, при ограниченном числе их людей, оставалось одно только средство: разставить вдоль стен часовых так, чтоб они могли иметь сообщение друг с другом, и ударить тревогу как скоро где либо будет грозить опасность. Между тем они условились, что Де Браси возьмет на себя защиту ворот, а с Боа Гильбером останется в резерве человек двадцать, готовых устремиться туда, где будет грозить наибольшая опасность. И так, потеря барбинака имела еще то бедственное следствие, что не смотря на высоту стен замка, осажденные не могли уже видеть с них действия неприятеля так хорошо как прежде: молодой лес рос так близко от ворот этого укрепления, что осаждавшие могли ввести туда столько войска, сколько им было нужно по только под прикрытием, но даже незаметно для находившихся в замке. Де Браси и товарищ его должны были приготовиться на все, а подчиненные их, не смотря на свою храбрость, ощущали тревожное уныние, свойственное людям, окруженным врагами, которые имели полную власть располагать временем и способом нападения.

Между тем владетель осажденного и окруженного опасностями замка лежал распростертый на ложе телесных страданий и душевной скорби. Для него не существовало утешения, свойственного суеверию того века, когда большею частью так называемые набожные люди думали загладить все свои преступления дарами, приносимыми в церковь, и таким образом усыпляли страх, ощущаемый при мысли о покаянии и прощении; и хотя успокоение, достигнутое этим способом, так же мало походило на спокойствие духа, следующого за искренним раскаянием, как тревожное усыпление, возбужденное опиумом, похоже на здоровый и естественный сов, но все же это состояние духа предпочтительнее томления недремлющих угрызений совести. Но между пороками Фрон де Бефа, человека жестокого и алчного, скупость перевешивала все прочие; он лучше хотел быть открытым врагом церкви и духовенства, чем покупать у них прощение и отпущение грехов ценою золота и своих владений. Боа Гильбер, неверующий в другом роде, ложно изобразил характер своего сообщника, утверждая что Фрон де Беф не знал сам причины своего неверия и презрения к господствовавшей церкви: барон отвечал бы на это, что католическая церковь продает свои товары слишком дорого, что духовная свобода, которою она торгует, может быть приобретена не иначе, как ценою такого выкупа, который должно заплатить за главного иерусалимского вождя, т. е. огромной суммы, - а Фрон де Беф хотел лучше отрицать действие лекарства, чем платить за него врачу.

Но наступила минута, когда земля и все сокровища её готовы были скрыться от его взоров, и даже сердце барона, хотя и твердое как мельничный жернов, начало содрогаться при взгляде на мрачную бездну грядущого. Лихорадочное состояние тела увеличивало раздражительность и томление духа, и смертный одр его представлял борьбу пробуждавшихся чувств страха с постоянным и закоренелым упорством страстей;это несчастное состояние души можно сравнить разве с положением тех, которых одолевают вопли без надежды, угрызения совести без раскаяния, страшное ощущение настоящих мук и уверенность, что для них нет ни конца, ни облегчения.

своего славного луга и многих тучных полей и пастбищ? Где теперь эти алчные псы? Я уверен, что они упиваются пивом, или разыгрывают свои фарсы у смертного одра какого нибудь презренного поселянина. А меня, наследника основателя их абатства, меня, за которого братство их обязано приносить молитвы... меня... неблагодарные. рабы!.. допускают умереть, подобно бездомному псу на общественной площади, без исповеди, без крова! Позовите сюда рыцаря храма, он монах, и может что нибудь сделать. Но нет!.. исповедываться Бриану де Боа Гильберу все равно что исповедаться дьяволу; он не заботится ни о небе, ни об аде. Старые люди говорят о молитве... о молитве, произносимой собственными устами... для такой молитвы не нужно ухаживать за монахом или подкупать его. Но я... я не смею!

-- Неужели Реджинальд Фрон де Беф, отозвался прерывистый и пискливый голос подле самой его постели, - живет для того чтоб сказать, что он чего нибудь не смеет?

Нечистая совесть и разстроенные первы Фрон де Бефа заставили его принять голос, так странно прервавший его разговор с самим собою, за голос одного из тех демонов, которые по суеверному мнению того времени окружают ложе умирающого с целью развлекать его ум и отвращать от размышлений о предметах, указывающих путь к вечному блаженству. Он содрогнулся и отворотился; по почти в ту же минуту принял свою обычную решимость и воскликнул: Кто здесь? Кто ты, дерзающий повторять слова мои голосом, подобным, крику ночного ворона? Подойди к постели, чтоб я мог тебя видеть.

-- Я злой дух твой, Реджинальд Фрон де Беф! отвечал голос.

-- Дай же мне посмотреть на тебя в телесной оболочке, если ты действительно дьявол, возразил умирающий рыцарь. - Не думай, что я испугался тебя. Клянусь вечным мраком, еслиб я только мог встретить лицом к лицу все ужасы, меня окружающие, как встречал бывало земные опасности, - ни небо, ни ад не сказали бы никогда, что я избегал, борьбы!

-- Подумай о грехах твоих, Реджинальд Фрон де Беф, произнес почти неземной голос: - о мятеже, грабительствах, убийствах! Кто возбуждал безнравственного Иоанна к войне против седовласого отца и против великодушного брата?

-- Кто бы ты ни был: враг, монах, или дьявол, сказал Фрон де Беф, - язык твой произнес ложь! Не я возбуждал его к мятежу, не я один: было пятьдесят рыцарей и баронов, цвет средних графств; никогда еще лучшие люди не поднимали копья! Почему же я один должен отвечать за преступления, совершенные пятьюдесятью людьми. Лживый демон, я презираю тебя! Удались, и не подходи больше к моему одру, дай мне умереть спокойно, если ты смертный; если демон, время твое не пришло еще.

-- Спокойно не умрешь ты, повторил голос: - в самую минуту смерти ты будешь думать об убийствах, о воплях, наполнявших этот замок, о крови, въевшейся в полы его.

-- Ты не испугаешь меня своей мелочной злобой, отвечал Фрон де Беф с мрачным и принужденным смехом. - Неверный жид... поступок мой с ним - заслуга перед Небом; иначе за что же причтены были к лику святых те, которые обагряли руки в крови сарацинов? Саксонския свиньи, которых я убивал, были врагами моего отечества и законного государя. Ну, что? Видишь теперь, что в моей броне лет щелей. Удалился ли ты? Замолчал ли?

-- А! отвечал барон после продолжительного молчания, - если ты знаешь это, то ты действительно источник зла и всеведущ, как говорят о тебе монахи! Я думал что эта тайна заключена в моей груди, и еще в одной только, в груди моей искусительницы, сообщницы моего преступления. Иди, оставь меня, враг! Отыщи саксонскую колдунью Ульрику, которая одна может рассказать тебе то что видели мы одни с нею. Иди, говорю тебе, к ней: она омыла раны, уложила труп и придала убитому совершенно вид человека, умершого в свое время естественным образом. Иди к ней; она была моим демоном, гнусной искусительницей и еще гнуснейшей, наградой за это дело; пусть она, подобно мне, предчувствует мучения ада!

-- Она уже чувствует их, отвечала Ульрика, став перед ложем Фрон де Бефа, - она давно пьет из этой чаши, и вся горечь страданий уменьшилась теперь, когда я увидела, что ты разделяешь их. Не скрежещи зубами, Фрон де Беф, не вращай глазами, не сжимай кулака, не обращай его ко мне с угрозой! Подобно прославленному предку твоему, приобревшему тебе имя, ты этим кулаком мог некогда разбить голову горного быка, а теперь эта рука безсильна, подобно моей!

-- Гнусная, кровожадная ведьма! закричал Фрон де Беф, - ненавистная сова! Так это ты, старая чертовка! пришла восхищаться развалинами, произведенными при твоем содействии?

-- Да, Реджинальд Фрон де Беф, это Ульрика! Это дочь умерщвленного Торквиля Вольфгангера! это сестра убитых сыновей его! Она требует у тебя своего отца, родных, имени, чести, всего что она потеряла чрез Фрон де Бефа! Вспомни зло, которое ты мне делал, и отвечай мне, если я говорю неправду. Ты был моим злым духом; теперь я хочу быть твоим; я буду преследовать тебя до самой последней минуты.

Клемент! Где же вы, низкие предатели?

-- Зови их, зови, храбрый барон, сказала мегера с отвратительной усмешкой; - собери вокруг себя своих васаллов, осуждай ослушников на казни и заключение, по знай, мощный владыка, продолжала она, внезапно переменив голос: - ты не получишь ни ответа, ни помощи от них. Слышишь ли эти ужасные звуки? (В эту минуту шум от возобновленной осады и защиты страшно раздавался со стен замка). В этом военном клике звучит падение твоего дома; кровью воздвигнутое здание власти Фрон де Бефа готово разрушиться в самом основании перед врагами, наиболее им презираемыми: саксы, Реджинальд, презренные саксы, осаждают стены твои! Отчего лежишь ты здесь, подобно отжившему оленю, когда саксы идут на приступ к твоей крепости?

-- Боги и демоны! воскликнул раненый рыцарь. - О! Дайте мне на одно мгновение столько силы, чтоб мне дотащиться до места боя и умереть достойно своему имени!

-- Не думай об этом, храбрый боец! Ты не умрешь смертью воина; ты погибнешь подобно лисице в поре, около которой поселяне разложили огоне.

-- Лжешь, проклятая колдунья! закричал Фрон де Беф: - мои люди действуют мужественно; стены мои тверды и высоки; мои товарищи по оружию не устрашились бы целой армии саксов, еслиб даже Генгист и Горза явились вождями их! Военный крик Бриана и вольной дружины громко пронесется в битве, и клянусь честью, торжественный костер, который мы зажжем при нашей победе, обхватит своим пламенем все твое тело до самых костей; а я... я буду жить еще, чтоб услышать как ты от земного пламени перешла к адскому, откуда никогда не выходил на землю такой воплощенный дьявол как ты!

сила и храбрость, хотя он приготовлен этой слабой рукой. Замечаешь ли ты этот удушливый, горячий пар, пробивающийся уже черными струями в комнату? Не думаешь ли, что это только тьма покрывает угасающий взор твой, стеснение слабеющого дыхания? Нет, Фрон де Беф, здесь другая причина... Помнишь ли ты запас топлива под этой комнатой?

-- Женщина! закричал Фрон де Беф с яростью, - не зажгла ли ты его? Силы небесные, ты сделала это, замок горит!

Фрон де Беф! Пусть Миста, Скогула и Зерпебок, боги древних саксов, - демоны, как ныне называют их монахи, - заступят место утешителей при твоем одре, который оставляет Ульрика! Но знай, если тебе отрадно узнать это, что Ульрика пойдет тем же мрачным путем, каким и ты, она разделит твою казнь, как делила преступление. Теперь, отцеубийца, прощай на веки! Пусть заговорит каждый камень этих сводов и тысячью отголосков этого названия поразит слух твой!

С этими словами она оставила комнату, и Фрон де Беф услышал стук тяжелого ключа, который она два раза повернула в замке наружной двери, затворившейся за нею, и таким образом лишила барона всякой надежды на освобождение. В отчаянии, посреди предсмертных мук, он звал своих служителей и союзников: - Стефан и Сен-Мор! Клемент и Джайльс! Я горю здесь, и никто не спасает меня! Помогите, помогите! Славный Боа Гильбер, храбрый Де Браси! Оруженосцы! Фрон де Беф зовет вас, господин ваш, я союзник ваш, брат ваш по оружию. Вы, безчестные, недостойные рыцари, все проклятия, постигающия предателей, да падут на ваши предательския головы за то что вы допускаете меня умереть такой ужасной смертью! Они не слышат меня, не могут слышать: голос мой теряется в шуме битвы. Дым клубится все гуще и гуще, огонь вырывается уже из под пола. О, один глоток небесного воздуха, еслиб даже он был куплен немедленным уничтожением! И в безумном отчаянии, несчастный то соединял крики свои с криками сражавшихся, то произносил проклятия на себя, на человечество, на самое Небо. Красный огонь пробивается сквозь густой дым! восклицал барон, сатана идет на меня под знамением собственной стихии. Удались, злой дух! Я не пойду с тобой без моих товарищей. Все, все твои, все, живущие в этих стенах. Не думаешь ли ты, что Фрон де Беф один пойдет? Нет, безбожный Бриан, развратный Де Браси, Ульрика, злобная, кровожадная развратница, люди, помогавшие мне в моих предприятиях, собаки саксы и проклятые жиды, мои пленники - все, все последуют за мною - славная свита по дороге в ад! Ха, ха, ха! И он хохотал в изступлении, и хохот этот раздавался но сводам замка.

-- Кто смеется здесь? восклицал Фрон де Беф в безумии, - так как шум сражения не мешал ему слышать отголосок собственного его хохота, - кто смеется? Ульрика, не ты ли это? Говори, ведьма, и я прощу тебя... одна ты только или сам адский демон может хохотать в подобную минуту. Прочь, прочь отсюда!