Айвено.
Глава XXXII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвено. Глава XXXII (старая орфография)

ГЛАВА XXXII.

Дневной свет начинал пробиваться сквозь листву дубовато леса, и зеленые ветви заблистали жемчужной росой. Лань повела своего детеныша из под крова высокой чащи деревьев в более открытые места, и ни один охотник еще не появлялся для преграждения дороги стройному оленю, который шел вперед, как вожатый рогатого стада.

Стрелки собрались около сборного дерева в Гартгильваке, где провели ночь, запятые подкреплением своих сил после трудной осады, - одни посредством вина, другие предаваясь сну, многие слушая и рассказывая происшествия дня и делая смету добычи, попавшей в распоряжение их начальника.

И в самом деле, добыча была очень значительна: не смотря на множество угоревших вещей, большое количество посуды, богатых вооружений и пышных одежд спасено было усердием неустрашимой вольницы, которая не останавливалась ни перед какой опасностью, если имела в виду подобную награду. Но постановления их братства были до того строги, что никто не подумал присвоить себе что нибудь из общого достояния; все приобретенное находилось в распоряжении начальника.

Сборным местом был старый дуб, - не тот, к которому Локслей привел Гурта и Вамбу перед осадою замка, но другой, находившийся в центре лесного амфитеатра, на разстоянии полумили от разрушенной крепости Торквильстона. Здесь сидел Локслей на деревянном тропе, устроенном под тенью густых ветвей огромного дуба; вокруг него собрались его лесные товарищи. Он указал Черному Рыцарю место направо от себя, а Седрику налево.

-- Извините мою вольность, благородные серы, сказал он, - по в этих полянах я монарх; оне составляют мое царство, и мои дикие подданные потеряли бы уважение к моей власти, еслиб посреди собственных своих владений я уступил место кому нибудь из смертных. Теперь, господа, кто видел нашего капеллана? Где наш веселый монах? Утро, назначенное для деятельности, христианам следует начинать молитвою.

Оказалось, что никто не видал копменгурстского клерка.

-- Бог да помилует нас! продолжал Локслей, - я уверен, что веселый монах засиделся где нибудь за бутылкой. Кто видел его после взятия замка?

-- Я видел его, отвечал Мельник, - когда он старался выломать дверь погреба, призывая в свидетели всех святых календаря, что попробует гасконския вина Фрон де Бефа.

-- Я опасаюсь, сказал Локслей, - что святые, сколько бы их ни было, не помешали ему просидеть за бутылкой до тех пор пока на него не обрушился замок! Ступай, Мельник, возьми с собой несколько человек, осмотри место, где в последний раз ты видел его, и лей изо рва воду на горящия развалины; я разберу их по камню прежде чем лишусь своего веселого отшельника.

Большое число поспешивших исполнить это приказание, в то время как готовился весьма интересный для них раздел добычи, ясно показывало, что вся шайка сильно заботилась о спасении своего духовного отца.

-- Между тем займемся делом, продолжал Локслей. - Как скоро слух о нашем подвиге разнесется, люди Де Браси, Мальвоазена и других союзников Фрон де Бефа поднимутся на ноги; было бы не худо для безопасности убраться от этих соседей. Благородный Седрик! прибавил он, обращаясь к саксу, - добыча разделена на две части; возьми ту, которая больше правится тебе для награждения твоих людей, участвовавших в нашем деле.

-- Добрый стрелок, отвечал Седрик, - сердце мое отягчено скорбью. Не стало благородного Ательстэна из Конингсбурга - последней отрасли святого Исповедника! С ним невозвратно погибла вся надежда! Его кровь потушила искру, которой не зажжет вновь человеческое дыхание! Люди мои, за исключением немногих, при мне находящихся, ждут моего прибытия для перенесения благородных останков в последнюю обитель. Лэди Роэна желает возвратиться в Ротервуд, и для этого ей нужен достаточный конвой. Я уже хотел было оставить это место, но ждал не раздела добычи, потому что, видит Бог и Святой Витольд! ни я, и никто из моих не тронет ничего, даже ни одного пенни, - я ждал только минуты изъявить благодарность свою тебе и твоим храбрым товарищам за жизнь и честь, спасенные нам.

-- Но мы сделали только половину дела, сказал предводитель вольницы; - по крайней мере возьми то из добычи что нужно для награждения твоих соседей и подчиненных.

-- Я довольно богат, и могу вознаградить их из собственного своего имущества, возразил Седрик.

-- А некоторые, прибавил Вамба, - имели благоразумие наградить сами себя: не все ушли с пустыми руками. Мы не все носим пестрое платье.

-- Пусть пользуются взятым, сказал Локслей: - наши законы не связывают никого кроме нас самих.

-- А ты, мой добрый Вамба, обратился Седрик к шуту обнимая его, - как могу я наградить тебя? Ты не устрашился предать себя цепям и смерти вместо меня? Все покинули меня, а бедный шут один оставался мне верен.

на Седрика более самого горя.

-- Нет, возразил шут, уклоняясь от ласк. своего господина, - если вы будете платить за мою услугу водою ваших глаз, шуту придется также плакать, и тогда что же будет с моим званием? Но, дядя, если вы действительно хотите одолжить меня, простите, прошу вас, моего товарища Гурта, который похитил неделю из вашей службы и отдал ее вашему сыну.

-- Простить его! воскликнул Седрик, - я прощу и награжу его. Преклони колено, Гурт!

В то же мгновение свинопас был у ног своего господина.

-- Ты не будешь более рабом или крепостным, воскликнул Седрик, коснувшись к нему тростью: - ты будешь свободен в городе и вне города, в лесу и в поле. Даю тебе участок земли в моих вальбургамских владениях от имени моего и моих наследников, тебе и твоим наследникам, отныне и навеки, и да падет проклятие Божие на главу того кто учинит противное сказанному мною!

Сделавшись из раба свободным и владетелем земли, Гурт поднялся на ноги и вспрыгнул два раза почти на высоту своего роста.

-- Кузнеца и пилу! закричал он, - прочь ошейник с шеи свободного человека! Благородный господин! Дар ваш усугубляет мои силы, и я вдвойне буду стоять за вас!.. В моей груди вольное сердце, я человек новый для себя и всего меня окружающого. Эй, Фангс! продолжал он, - верная собака, видя своего хозяина в таком восторге, начала прыгать вокруг него для выражения своего сочувствия: - Фангс, узнаешь ли ты еще своего хозяина?

-- Да, сказал Вамба, - Фангс и я узнаем тебя, Гурт, хотя и должны остаться при своих ошейниках; ты один кажется забываешь себя и вас.

-- Скорей забуду себя самого, чем тебя, верный товарищ, отвечал Гурт; - и еслиб свобода годилась для тебя, Вамба, господин наш не лишил бы и тебя этого дара.

-- Нет, я и не думаю завидовать тебе, брат Гурт; раб сидит у очага, когда свободный человек должен идти на поле битвы. А что говорит Олдгельм из Мальмсбури? "Лучше быть дураком на пиру, чем мудрецом на войне".

Тут раздался конский топот, и вслед за ним явилась лэди Роэна, окруженная множеством всадников и еще большим числом пеших, которые весело махали своими пиками и бердышами, радуясь её освобождению. Сама она, богато одетая, ехала на караковом коне с прежним величием в осанке, которое снова к ней возвратилось; в ней заметна была небольшая бледность, свидетельствовавшая о перенесенных ею страданиях. На прекрасном челе её, еще отуманенном грустью, заметна была однакож оживающая надежда на будущее, равно как полная признательность за освобождение; она знала, что Айвено был в безопасности, знала что Ательстэн умер. Уверенность в первом наполняла сердце её искреннею радостью, и хотя смерть Ательстэна не приводила ее в восторг, ее нужно простить за то что она с удовольствием чувствовала выгоду освобождения от дальнейших преследований по поводу единственного предмета, возбуждавшого всегда противоречия со стороны её опекуна, Седрика.

Когда Роэна подъехала к месту, занятому Локслеем, отважный стрелок и все его окружавшие встали, как будто по общему инстинкту вежливости. Щеки Роэны покрылись румянцем, когда сделав приятное движение рукой и поклонившись так низко, что её прекрасные распущенные косы смешались на минуту с гривою лошади, она в немногих, по приличных словах выразила признательность Локслею и другим своим избавителям: - Бог да благословит и наградит вас за храбрость, с которою вы подвергались опасности для спасения угнетенных! Если кто нибудь из вас будет терпеть голод, вспомните, что у Роэны есть пища; если будете жаждать, у нея найдется для вас несколько бочек вина и пива; а если норманы вытеснят вас из этих мест, Роэна владеет лесом, ей собственно принадлежащим, где храбрые избавители её могут охотиться на свободе, и никогда Не спросят охотника, чьею стрелою убита лань.

-- Благодарю, прекрасная лэди, отвечал Локслей, - благодарю за товарищей и за себя; по спасение ваше уже само в себе заключает нашу награду. Мы совершаем в лесах много дел, противных законам, и избавление лэди Роэны может быть принято очистительным подвигом.

Снова поклонившись с своей лошади, Роэна повернула ее, чтоб удалиться; но остановись на минуту, в то время как Седрик, который должен был ехать с нею, также откланивался стрелкам, она нечаянно увидела себя подле пленника Де Брасп. Он стоял под деревом в глубоком раздумьи, со сложенными на груди руками, и Роэна надеялась проехать мимо незамечепная им. Но он поднял глаза, и когда увидел ее пред собою, яркая краска стыда покрыла прекрасное лице его. С минуту он стоял в нерешимости; потом выступив вперед он взял её лошадь за узду и преклонил колено.

-- Удостоит ли лэди Роэна бросить взгляд на пленного рыцаря, на униженного воина?

-- Сер рыцарь! в предприятиях, подобных вашему, настоящее безчестие заключается не в неудачах, а в успехе.

-- Победа должна смягчить сердце; дайте мне услышать только, что лэди Роэна прощает насилие, в которое вовлекла меня несчастная страсть, и вы увидите, что Де Браси умеет служить ей путем более благородным.

-- Я прощаю вас, сер рыцарь, как христианка.

-- Это значит, сказал Бамба, - что она не прощает его совсем.

-- Но я не могу простить бедствий и горя, причиненных вашим безумием, продолжала Роэна.

-- Выпусти повод лэди, воскликнул Седрик подъезжая; - клянусь светом солнца, освещающого нас, что еслиб я

-- Победитель может безопасно обращать свои угрозы к пленнику, отвечал Де Браси; - по саксу, неизвестна, вежливость.

Сказав это Де Браси отступил на два шага.

Перед отъездом Седрик изъявил свою благодарность в особенности Черному Рыцарю, и настоятельно уговаривал его ехать с ним в Ротервуд.

-- Я знаю, сказал Седрик, - что вы, странствующие рыцари, любите возить фортуну свою на острии копья, и не заботитесь о землях и поместьях; по война непостоянная владычица, и самый отважный боец, ремесло которого состоит в искании приключений, желает иногда крова. Его найдешь всегда в замке Ротервуде, благородный рыцарь! Седрик столько богат, что может поправить несправедливости фортуны, и все что он имеет принадлежит также его избавителю. И так, приезжай в Ротервуд не как гость, но как сын или брат.

-- Седрик уже обогатил меня, отвечал рыцарь: - он научил меня знать цепу добродетели сакса. Я буду в Ротервуде, храбрый сакс, и буду скоро; по теперь важные дела удаляют меня от твоего жилища. Может быть, приехав к тебе, я попрошу о таком деле, которое будет испытанием даже и для твоего великодушия.

-- Соглашаюсь заранее, не зная даже в чем оно состоит, отвечал Седрик, немедленно положив свою руку в закованную руку Черного Рыцаря, - соглашаюсь на все, еслиб дело шло даже о половине моего имущества.

-- Не давайте так легко обещаний, возразил Черный Рыцарь, - однакож я надеюсь, что требование мое будет удовлетворено. До тех пор прощайте!

-- Мне остается только сказать, прибавил сакс, - что в продолжении погребальных обрядов в честь благородного Ательстэна, я буду жителем Конингсбургского Замка, который будет открыт для всех, кто пожелает разделить похоронную трапезу; и от имени Эдифы, матери падшого принца, обещаю что замок никогда не затворится для того, кто с таким мужеством, хотя и безуспешно, трудился для спасения Ательстэна от цепей и норманского меча.

-- Да, да, заметил Вамба, занявший прежнее место при своем господине, - редкое будет угощение. Жаль, что благородный Ательстэн не может пировать на своих похоронах. Но он, продолжал шут подняв с важностью глаза к небу, - теперь сидит за трапезой в раю, и без сомнения обращает на нее подобающее внимание.

-- Молчи и поедем, сказал Седрик, гнев которого возбужденный этой неприличной шуткой, укрощало воспоминание о недавних услугах Вамбы.

Роэна приветливо поклонилась Черному Рыцарю. Сакс пожелал ему благословения Божия, и затем поехал с своими людьми по широкой просеке.

Едва они удалились, как из за деревьев показалось торжественное шествие, которое тихо обойдя лесной амфитеатр продолжало путь в том же направлении, куда поехала лэди Роэна с своими провожатыми. Монахи соседняго монастыря, в ожидании богатого подаяния, обещанного Седриком, сопровождали носилки, на которые было положено тело Ательстэна, и пели гимны, между тем как васаллы конингсбургского тана тихим и торжественным шагом несли труп на плечах в замок, чтобы опустить его в склеп Генгиста, от которого покойник происходил длинным рядом предков. При слухе о копчике Ательстэна, собрались многие из его вассалов и следовали за гробом со всеми знаками (по крайней мере наружными) сожаления и горести. Еще раз стрелки встали с своих мест и отдали смерти ту же простую и как бы невольную дань, какую недавно заплатили красоте. Тихое пение и погребальное шествие монахов напомнили им товарищей, павших во вчерашнем сражении. Но подобные воспоминания не остаются надолго у людей, живущих опасностями и приключениями, и прежде чем звуки похоронного гимна замерли в воздухе, стрелки снова занялись разделом добычи.

-- Храбрый воин! сказал Локслей Черному Рыцарю, - без твоей доброй души и мощной руки, успех нашего предприятия был бы очень сомнителен; выбери же из этого множества добычи то что может более тебе нравиться и служить напоминанием о моем сборном дереве.

-- Принимаю предложение так же простосердечно как оно сделано, отвечал рыцарь, - и прошу позволения располагать по своей воле сером Морисом де Браси.

-- Он принадлежит уже тебе, и это его счастье! Иначе варвар украсил бы вершину этого дуба со всеми молодцами его шайки, которых удалось бы нам собрать и развесить как желуди по ветвям этого дерева. Но он твой пленник, и потому безопасен, хотя и убил моего отца.

-- Де Браси! обратился к нему рыцарь, - ты свободен; ступай куда хочешь. Тот к кому ты попался в плен презирает низкую месть за прошлое. Но берегись на будущее время, чтоб не постигла тебя худшая участь. Еще раз говорю тебе, Морис де Браси: берегись!

Де Браси, молча сделав низкий поклон, хотел удалиться, как вдруг стрелки наполнили воздух насмешками и ругательствами. Гордый рыцарь остановился в то же мгновение, обернулся, сложил руки, выпрямился во весь рост и воскликнул: - Молчите, воющие псы, готовые броситься на убитого зверя, данного им на съедение, но не дерзающие преследовать живого оленя. Де Браси презирает вашу брань так же, как пренебрег бы вашей похвалой. Убирайтесь в свои кусты, в свои берлоги, беззаконные разбойники, и молчите, когда рыцарь или дворянин говорит на милю разтояния от ваших нор.

Эта неуместная выходка вызвала бы против Де Браси тучу стрел, еслиб Локслей не поспешил запретить своим стрелкам делать ему вред. А так как по близости стояло в полной сбруе множество лошадей, захваченных в конюшнях Фрон де Бефа, и составлявших значительную часть добычи, то Де Браси взял лошадь, вскочил на нее и поскакал в лес.

Когда суматоха, произведенная этим приключением, несколько утихла, Локслей снял с шеи богатый рог и перевязь, выигранные им в последний раз в Ашби при состязании в стрельбе, и обратился к Черному Рыцарю со следующими словами:

-- Благородный рыцарь, если вы не боитесь унизиться принятием рога, который носил английский стрелок, я попрошу вас сохранить этот рог в память вашего храброго подвига, а если вы подвергнетесь опасности в лесу между Трентом и Тейсом, что может случиться с самым отважным рыцарем, то протрубите в этот рог три раза слова {В прежния времена поты на рожке изображались словами, и в старинных охотничьих сборниках означались не музыкальными знаками, а буквами. Автор.} Wa-sa-hoa! - и вы может быть найдете себе пособие и помощников.

-- Благодарю тебя за подарок, храбрый стрелок, сказал рыцарь. - Лучших помощников, как ты и твои люди, я не стал бы искать даже в самой крайней опасности. - С этими словами он в свою очередь протрубил в рог, и призывные звуки разнеслись по всему лесу.

-- Хорошо и чисто протрублено, воскликнул стрелок; - чорт меня возьми, если ты не так же знаком с лесным ремеслом как и с войною! Я поклянусь, что в свое время и ты охотился за ланью. Товарищи, заметьте эти три слова: это призыв Черного Рыцаря; всякий кто услышав его не поспешит подать ему помощь в беде, будет изгнан из нашей общины тетивой собственного своего лука.

-- Многия лета нашему предводителю! воскликнули стрелки, - многия лета Черному Рыцарю! Желаем, чтоб наши услуги скорее ему понадобились, и мы могли бы доказать с какою охотою готовы лететь к нему на помощь.

Потом Локслей продолжал раздел добычи с величайшим безпристрастием. Десятая часть всего была отложена для церкви и благочестивых предметов часть отделена для некоторого рода общественной казны; часть назначена была для вдов и детей убитых, или на церковное поминовение за души тех, которые не оставили после себя семейства. Остальное было разделено между стрелками, согласно их чину и достоинству; решение начальника, при всяком сомнительном вопросе, объявлялось с большою тонкостью и принималось с безусловною покорностью. Черный Рыцарь был очень удивлен, видя что эти люди при своем образе жизни, совершенно противном законам, управлялись однакож между собою с таким порядком и справедливостью; все сделанные им наблюдения увеличивали его доброе мнение об уме и справедливости начальника лесных жителей.

Когда каждый взял свою часть добычи, и казначей, в сопровождении четырех рослых стрелков, переносил в безопасное место то что принадлежало общине, часть обреченная церкви осталась нетронутою.

-- Хотелось бы мне, сказал Локслей, - получить поскорее известие о нашем веселом капеллане. Никогда не бывал он в отлучке, когда нужно было благословить трапезу или делить добычу; он обязан принять эту десятину от нашего успешного предприятия. Может быть эта обязанность способствовала ему прикрыть некоторые духовные его отступления. У меня также в плену неподалеку отсюда святой брат, и мне бы очень хотелось, чтоб монах был здесь и помог мне обойдтись с ним прилично его сану. Но я почти отчаяваюсь в спасении толстого капеллана.

-- Меня очень огорчает это, отвечал Черный Рыцарь: - я обязан ему благодарностью за радушное гостеприимство в продолжении веселой ночи, проведенной мною у него в келье. Пойдемте однако к развалинам замка; может быть там мы узнаем о нем что нибудь.

Между тем как они говорили, громкия восклицания стрелков известили о прибытии того кто был предметом их опасений, и это подтвердилось богатырским голосом пустынника гораздо прежде чем явилась его жирная особа.

-- Посторонитесь, веселые люди! воскликнул он: - дайте дорогу вашему духовному отцу и его пленнику. Поздравьте меня с возвращением. Я прихожу, благородный начальник, как орел с добычей в когтях. - И пробиваясь сквозь толпу при раздававшемся со всех сторон хохоте, отшельник явился как величественный триумфатор, держа в одной руке огромную секиру, а в другой веревку, конец которой привязан был около шеи несчастного Исаака из Иорка, удрученного скорбью и страхом; победоносный молах тащил его с громкими возгласами: - Где Аллаи-э-Дэль, пусть воспоет он меня в балладе или по крайней мере в песни! Клянусь святым Германгильдом, этого глупого менестреля никогда нет там, где находится достойный предмет для прославления подвигов храбрости.

-- Храбрый инок, сказал Локслей, - как ни рано теперь, а ты уже совершил нынешним утром не сухую обедню. Но ради святого Николая, кого ты привел сюда?

-- Пленника, взятого моим собственным копьем и мечом, отвечал комненгурстский клерк, - или лучше сказать моим луком и секирой; по вместе с тем я избавил его своим священством от худшого пленения. Говори, жид, не выкупил ли я тебя у сатаны? Не научил ли я тебя читать Credo, Pater и Ave Maria? Не пил ли я целую ночь для тебя, объясняя таинства?

-- Ради Бога! произнес бедный еврей, - неужели никто не освободит меня из рук этого безумца... я хотел сказать: этого святого человека?

-- Что, что такое, жид? закричал монах с грозным видом; - не думаешь ли ты отступничать? Смотри, если снова впадешь в неверие: хотя тело твое и не так нежно как у поросенка, которым я охотно бы разговелся, но все еще ты не так сух, чтоб нельзя было тебя изжарить! Будь послушен, Исаак, и повторяй за мной Ave Maria!

-- Нет, мы не хотим богохульства, безумный монах, вмешался Локслей. - Скажи вам лучше где ты нашел этого пленника?

вечерний напиток для самого императора, все же по моему мнению было бы грабежем вскипятить разом столько доброго вина; я отыскал уже боченок канарийского и шел кликнуть на помощь кого нибудь из этих праздношатающихся молодцов, которых всегда надо искать для доброго дела, как вдруг заметил запертую дверь. А-га! подумал я: в этом-то потаенном склепе должен находиться превосходнейший напиток, а ключник, которого потревожили при отправлении его должности, оставил и ключ в замке. И так я вошел туда, но не нашел ровно ничего, кроме кучи заржавленных цепей и этой собаки-жида, который немедленно отдался мне в плен без всяких условий. И только что я после трудов с этим неверным подкрепился шипучим стаканом канарийского и хотел увести своего пленника, как вдруг с страшным треском, подобно громовым ударам и землетрясению, обрушились стены крайней башни (да будут прокляты руки, построившия их так непрочно!) и заградили выход. За падением первой башни последовало падение второй. Я уже прощался с жизнью, и считая за безчестие в моем звании оставить мир сей в сообществе жида, занес было свою алебарду, чтоб размозжить ему голову; во мне стало жаль его седых волос, и я разсудил лучше оставить секиру и взяться за духовное оружие для его обращения. И точно, благословением Святого Дунстана, семя пало на добрую почву; одно только, - у меня голова закружилась, так как я всю ночь говорил ему о таинствах и соблюдал некоторого рода пост (о нескольких глотках капарийского, которыми я освежал голову, и говорить не стоит). Гильберт и Вибальд знают в каком положении они нашли меня - совершенно изнеможенным.

-- Это мы можем засвидетельствовать, сказал Гильберт: - когда разрыв развалины мы добрались до подземелья, то нашли боченок канарийского до половины опорожненным, жида полумертвым, а монаха более чем вполовину изнеможенным, как он это называет.

-- Вы плуты! Вы лжете! закричал оскорбленный пустынник: - ты и твои обжоры товарищи выпили канарийское, называя это своей утренней попойкой. Будь я язычник, если я не назначал его для самого предводителя! Впрочем, что до этого! Жид обращен и понимает все что я ему рассказывал почти так же, если не совершенно так же хорошо как я сам.

-- Еврей, обратился к Исааку Локслей, - правда ли это? Отверг ли ты свое неверие?

сам отец наш Авраам пришел приветствовать меня, то нашел бы глухого слушателя.

-- Да помогут мне отцы обетования, произнес Исаак, встревоженный более прежнего. - Милостивые серы, ни одного подобного звука не было на моих устах! Увы, я человек старый и бедный, может быть даже лишенный единственного дитяти своего! Сжальтесь, господа надо мной, отпустите меня!

-- Нет, возразил монах, - если ты отречешься от обещания, сделанного в пользу святой церкви, то должен подвергнуться наказанию.

Сказав это монах поднял свою алебарду, и он опустил бы ее на плечо еврея, еслиб Черный Рыцарь не отвел удара, я с тем вместе не перенес гнева святого клерка на самого себя.

-- Клянусь святым Томасом Кентским, закричал последний, - если ты будешь ко мне привязываться, сер праздношатающийся любовник, то не смотря на твой железный футляр, я научу тебя мешаться в одни собственные свои дела!

-- Не знаю ничего такого, возразил монах: - и разделаюсь с тобой как с пустоголовой выскочкой!

-- Но, продолжал рыцарь, по видимому забавлявшийся гневом своего прежнего хозяина, - разве ты забыл, что для меня (я не говорю об искушении, которое представляли бутылка и пирог), что для меня ты нарушил обет поста и всенощного бдения?

-- Право, приятель, сказал монах, подняв свой огромный кулак, - я дам тебе оплеуху.

-- Я не принимаю таких подарков, отвечал рыцарь, - однакож готов отвечать на твой вызов биться на кулаках {См. Прилож. VII, Ричард Львиное Сердце.}, но ты получишь от меня все с такими процентами, каких разве мог бы пожелать твой пленник в своих торговых оборотах.

-- Эй, закричал Локслей, - что ты затеваешь, безумный монах? Ссора под нашим сборным деревом!

-- Не ссора, сказал рыцарь, - это только дружеский размен приветствий. Монах, ударь, если смеешь; я выдержу твой удар, если ты затем выдержишь мой.

-- Ты имеешь передо мной выгоду с этим железным котлом на голове; но что бы ни было, ты упадешь, еслиб даже был сам Голиаф из Гата в своем медном шлеме.

Монах обнажил свою мощную руку до локтя, и собрав все. силы дал такой удар рыцарю, что бык мог бы от него свалиться. Но противник его остался недвижим как скала. Громкия восклицания стрелков раздались отовсюду, так как кулак клерка вошел между ними в пословицу, и немногие из лих, шуткой или делом, не испробовали его силы.

-- Genam mearn dedi vapulatoii. Я предал ланиту свою врагу моему! возгласил монах. - Если ты можешь сдвинуть меня с места, приятель, то охотно предоставлю тебе выкупить жида.

И с этими словами отшельник принял вызывающий вид. Но кто может-устоять против судьбы своей? Удар рыцаря был нанесен с такой силой и усердием, что капеллан покатился навзничь, к великому изумлению зрителей. Впрочем он поднялся без гнева и смущения.

-- Брат, сказал он рыцарю, - тебе бы должно поумереннее употреблять свою силу. Я стал бы бормотать плохую обедню, еслиб ты раздробил мне челюсть; худо свистать на дудочке, когда нет нижней губы! Но вот рука моя в знак того, что не буду более размениваться с тобой побоями, так как я остался в проигрыше при этой сделке. Теперь конец всякой неприязни! Займемся выкупом жида, так как леопард не переменяет шкуры, и жид всегда останется жидом.

-- Священнослужитель, сказал Клемент, - лишился вполовину своей уверенности в обращении ленда с тех пор как получил оплеуху.

я не тронулся бы с места. Но если ты прибавишь что нибудь еще, то узнаешь, что я могу давать так же как и принимать.

-- Замолчите все! приказал Локслей. - А ты, еврей, подумай о своем выкупе. Считаю излишним сказывать тебе, что племя твое признается проклятым во всяком христианском обществе, и поверь, мы не можем долго сносить твоего пребывания посреди нас. Итак, подумай о выкупе, между тем как я займусь пленником другого рода.

-- А много захвачено людей Фрон де Бефа? спросил Черный Рыцарь.

-- Ни одного довольно значительного для получения выкупа, отвечал Локслей: - то была шайка негодяев, которых мы отпустили искать себе нового хозяина; довольно уже сделано для мщения и добычи; все они вместе не стоят четверти, экю. Пленник, о котором я говорю, лучшая добыча: это веселый монах, ехавший на свидание к любезной, сколько могу судить по сбруе коня и одежде его. Вот и сам достойный прелат, надутый как вельможа.

И старый наш приятель, приор Аймер из Жорво, приведен был двумя стрелками к престолу властителя лесной вольницы.