Айвено.
Глава XXXIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвено. Глава XXXIII (старая орфография)

ГЛАВА XXXIII.

Черты и движения пленного абата выражали странное смешение оскорбленной гордости, смущенного щегольства и сильного страха.

-- Что такое здесь, господа? спросил он голосом, в котором отзывались все эти три чувства. - Что у вас за правила? Турки вы, или христиане, что поступаете таким образом с духовной особой? Знаете ли вы что значит manus imponere in servos Domini {Наложить руку на служителей Бога.}? Вы ограбили мой чемодан, изорвали мою изящно вытканную одежду, которая могла бы служить самому кардиналу! Другой на моем месте обратился бы к excommunicabo vos; но я сговорчив, и если вы велите привести сюда моих лошадей, освободите мою братию, возвратите чемоданы, отсчитаете немедленно сто крон для отправления божественного служения на священном алтаре абатства Жорво, и дадите обещание не есть дичины до Троицына дня, то может быть эта безумная шутка и забудется.

-- Святой отец, сказал Локслей, - мне прискорбно думать, что вы встретили в обращении некоторых из моих товарищей что нибудь, заслуживающее ваш отеческий укор.

-- В обращении! повторил абат, ободренный кротким тоном дикого вождя: - это обращение неприлично и для собак хорошей породы, еще менее для священнослужителя, а менее всего для приора святого жорвоского братства. Тут есть безбожный и пьяный менестрель, по имени Аллан-э-Дэль, nebulo quidam, который грозил мне телесным наказанием... нет, самой смертъю, если я не заплачу четыреста крон выкупа в прибавок ко всем сокровищам, которые он уже отнял у меня, - золотую цепь и драгоценный перстень несметной цены, не считая всего переломанного и расхищенного этими грубыми руками, как например моего колчана и серебряных завивальных щипцов.

-- Невозможно, чтоб Аллан-э-Дэль поступил таким образом с особой вашего сапа! возразил Локслей.

-- Между тем это так же верно как благовествование святого Никодима; он клялся многими странными северными клятвами, что повесит меня на высочайшем дереве этого леса.

-- В самом деле, он обещал это? В таком случае, преподобный отец, я думаю что вам лучше согласиться на его требования: Аллан-э-Дэль такой человек, который держит данное слово {Говорят, какой-то комисар получил подобное же утешение от главнокомандующого, которому жаловался на офицера, поступившого с ним так же, как поступил Аллан с приором. Автор.}.

-- Вы шутите со мной, сказал испуганный приор с принужденным смехом. - Я также всей душой люблю добрую шутку. Но, ха! ха! ха! когда забава длилась всю ночь, утром пора прекратить ее.

-- Я говорю без всяких шуток, подобно духовнику; вы должны заплатить нам хороший выкуп, сер приор, или в вашем монастыре будет новый настоятель, так как ваше место не увидит вас более.

-- Христиане ли вы, что дерзаете говорить таким языком с духовной особой?

-- Христиане! Да, истинные христиане; мы имеем даже богословов в доказательство этого. Позвать нашего веселого капеллана; пусть он объяснит почтенному отцу какой нибудь текст, относящийся к настоящему обстоятельству.

Монах, полупьяный, полутрезвый, натянул рясу сверх зеленого полукафтана, и затем собрав все остатки учености, приобретенной им когда-то навыком, произнес: - Святой отец, Deus facial salvam benignitatem vestram, добро пожаловать в наш лес.

-- Что это за богопротивный маскарад, воскликнул приор. - Друг мой, если ты действительно принадлежишь к церкви, то лучше бы тебе научить меня как освободиться из рук этих людей, чем строить рожи и вертеться подобно арабскому плясуну.

-- По правде, преподобный отец, я знаю одно только средство к твоему спасению. Сегодня праздник святого Андрея, - мы собираем десятину.

-- Но не с духовенства, надеюсь, мой добрый брат?

-- С духовенства и с мирян; и потому-то, сер приор, facite vobis amicos de Mammone iniquitatis - сделайтесь другом мамоны беззакония: никакая иная дружба не поможет вам увернуться.

-- Душой люблю веселого лесничого! сказал приор, смягчая голос. - Послушайте, вы не должны поступать со мной слишком жестоко; я хорошо знаком с охотничьим ремеслом, могу протрубить в рог чисто и сильно, так что звуки проникнут сквозь толщу каждого дуба. Видите, вы не должны слишком жестоко поступать со мной.

Приор Аймер взял рог и протрубил. Локслей покачал головой.

-- Сер приор, продолжал он, - ты выводишь веселую поту, но она не в силах выкупить тебя; мы не так богаты, чтоб, как говорит легенда на щите одного доброго рыцаря, "освободить тебя за один звук". Сверх того я теперь понял тебя: ты один из тех людей, которые искажают старинную английскую роговую музыку французскими прикрасами и тра-ли-pа. Святой приор! последняя штука, сыгранная тобою, прибавила пятьдесят кроп к твоему выкупу, за искажение старинной, сильной музыки охотников.

-- Хорошо, приятель, отвечал абат с досадой, - вижу, тебе трудно угодить охотничьим ремеслом. Но прошу тебя быть поумереннее касательно моего выкупа. Словом, если уже я неизбежно должен поставить свечу дьяволу, какую сумму должен я заплатить для того, чтоб ездить но дорогам, не имея за спиной пятидесяти человек?

-- Не сделать ли так, сказал помощник Локслея тихо своему начальнику: - чтоб приор назначил выкуп жида, а жид определил выкуп приора?

-- Ты безумный малый, возразил Локслей, - но план твой превосходен! Сюда, еврей! Подойди к нам, взгляни на святого отца Аймера, приора богатого Жорвоского абатства, и скажи какой выкуп нам взять с него? Ты знаешь доходы его монастыря, я уверен в этом.

-- Без сомнения, отвечал Исаак: - я торговал с почтенными отцами, покупал пшеницу и ячмень, овощи, также много шерсти. О, богатое, богатое абатство! И почтенные жорвоские отцы живут только для того, чтоб хорошо поесть, и пьют лучшия вина в свете. Ах, еслиб изгнанник, подобный мне, имел такое жилище и такие доходы ежегодно и ежемесячно, много бы я заплатил золота и серебра, только бы выкупить свою свободу.

-- Собака-жид! воскликнул приор, - никто не знает лучше тебя, проклятого, что наш святой Божий дом остался еще в долгу за отделку нашей церкви...

-- И за пополнение ваших погребов, в последнюю осень, лучшими гасконскими винами, прервал еврей, - по все это безделка.

-- Слушайте вы этого неверного пса! сказал абат: - он утверждает, что наша святая община вошла в долги за вина, которые нам разрешено пить только propter necessitatem et ad frigus depellendum {Только в случае нужды, для избавления себя от холода.}. Этот негодяй произносит хулы на святую церковь, и христиане слушают и не укоряют его!

-- Все это ни к чему не ведет, возразил Локслей, - Сканей, Исаак, сколько можно взять с приора, не ободрав его с головы до ног.

-- Шестьсот крон, отвечал Исаак, - добрый приор может заплатить вашей почтенной храбрости, и затем ни мало не будет ему безпокойнее сидеть в своей келье.

-- Шестьсот кроп, произнес Локслей с важностью. - Я доволен; ты хорошо назначил, Исаак, шестьсот кроп. Это твой приговор, сер приор.

-- Приговор! Приговор! воскликнула вся шайка. - Соломон не изрекал лучшого.

-- Ты слышишь свой приговор, приор? спросил Локслей.

-- Вы с ума сошли, господа! Где мне взять такую сумму? Если я продам даже дароносицу и свещники на алтаре в Жорво, то едва ли наберу половину; притом для доставления выкупа необходимо, чтоб я сам ехал в Жорво, и вы можете удержать заложниками двух моих монахов.

-- Это все пустяки, возразил стрелок. - Мы удержим тебя, приор, а их пошлем за твоим выкупом. Между тем ты не будешь нуждаться в вине и дичи, а если любишь охоту, то увидишь такую, какой никогда не удавалось тебе видеть в вашей северной стороне.

-- Или, если вам угодно, сказал Исаак, желая снискать благорасположение стрелков, - я могу послать в Иорк за шестьюстами кронами из известной суммы, находящейся в моем распоряжении, если только высокопреподобный приор выдаст мне квитанцию.

-- Он даст тебе то, чего ты желаешь, Исаак, отвечал предводитель, - а ты заплатишь выкуп за приора Аймера, равно как и за себя.

-- За себя! Ах, храбрые серы! Я несчастный и бедный человек; нищенский посох будет моим уделом в продолжении жизни, если мне придется заплатить вам пятьдесят кроп.

-- Приор будет судьей в этом деле. Что скажете вы, отец Аймер? Может ли еврей дать хороший выкуп?

-- Может ли он дать выкуп? повторил приор: - да разве он не Исаак из Иорка, обладающий богатствами, достаточными для выкупа десяти Израилевых колен из асирийского плена?.. Сам я мало видал его, но наш эконом и казначей имели с ним многократные сношения, и говорят, что дом его в Иорке до такой степени наполнен золотом и серебром, что стыд всякой христианской стране: всякое истинно христианское сердце дивится, что эта пожирающая ехидна допущена в недра государства и самой церкви со всеми гнусными средствами лихоимства.

стучатся в дверь Исаака, то не занимают у него шеклей с такими грубыми выражениями. Тогда говорят: "Приятель Исаак, поможешь ли ты нам в этом деле? Мы не пропустим срочного дня, как Бог свят!" и потом: - "Добрый Исаак, если ты нынче услужишь мне, то докажешь свою дружбу!" Но когда приходит срок, и я требую своего, тогда слышишь только: "Проклятый жид, да надут язви Египта на племя твое!" и все ругательства, какие только может изрыгать грубая чернь против бедных иноземцев!

-- Приор, сказал Локслей, - не смотря на то что он еврей, речь его дельна. И так, назначь его выкуп, как он назначил твой, и не употребляй более грубых выражений.

-- Никто, сказал приор, - кроме latro famosus {Отъявленный негодяй.} - эти слова я объясню вам в другое время и в другом месте, - никто не поставил бы христианского прелата на одну доску с некрещеным жидом. Но если вытребуете, чтоб я назначил сумму, которую следует взять с этого негодяя, то говорю вам откровенно, что вы обидите самих себя, если возьмете одним пени меньше тысячи крон.

-- Приговор! Приговор! воскликнул Локслей.

-- Приговор! Приговор! закричали его товарищи; - христианин доказал, что он хорошо воспитан и поступил с вами великодушнее жида.

-- Да поможет мне Бог отцов моих! завопил еврей: - вы хотите погубить бедное создание! Сегодня я лишился единственного своего детища, а вы хотите еще лишить меня и средств к существованию.

-- У тебя менее будет расходов, жид, если у тебя не будет детей, сказал Аймер.

-- Увы, сер! Правила ваши не позволяют вам знать, как чадо плоти нашей связано неразрывною нитью с сердцем нашим. О, Ревека! Дочь возлюбленной Рахили моей! Еслиб каждый лист на этом дереве был цехин, и каждый цехин принадлежал мне, всю эту бездну богатства отдал бы я за то, чтоб узнать, жива ли ты, избегла ли ты рук назарянина.

-- Твоя дочь не черноволосая ли? спросил один из стрелков, - не на ней ли было покрывало из шелковой ткани, вышитое серебром?

-- На ней! на ней! отвечал старик, трепеща от волнения, как прежде трепетал от страха. - Да будет над тобою благословение Иакова! Можешь ли ты мне сказать что нибудь о судьбе её?

-- Так это ее увез надменный рыцарь храма, пробившись вчера сквозь наши ряды, отвечал стрелок. - Я было натянул свой лук, чтоб пустить в него стрелу, по пощадил его ради девушки, побоявшись повредить ей этой стрелой.

-- О! еслиб Господь допустил тебя выстрелить, хотя бы даже стрела твоя должна была пробить грудь её! Лучше бы лежала она в могиле её отцев, чем на безчестном ложе развратника и свирепого рыцаря храма. Ичабод! Ичабод! Исчезла слава моего дома!

-- Друзья, сказал начальник, окинув взором собрание, - хотя старик и еврей, по его скорбь трогает меня. Заключим честно наши условия, Исаак! Если ты заплатишь выкупа тысячу крон, ничего у тебя не останется более?

Когда Исааку напомнили о его земных благах, привязанность к которым, вследствие укоренившейся привычки, боролась даже с его отеческою любовью, он побледнел, смутился и не имел силы удержать признания, что будет еще некоторый остаток.

-- Хорошо. Что бы ни было, сказал Локслей, - мы не будем считаться с тобой слишком жестоко. Без денег ты так же мало можешь надеяться исторгнуть дитя свое из когтей сера Бриана де Боа Гильбера, как убить королевского оленя тупой стрелой... Мы возьмем с тебя выкуп одинаковый с приором Аймером, или даже сто кроп меньше против него, и эта последняя сотня будет собственно мой убыток, не падая на эту почтенную общину; таким образом мы избежим страшного греха полагать в одну цепу еврея и христианского прелата, а у тебя останется за тем пятьсот крон для выкупа твоей дочери. Рыцари храма любят блеск серебряных шеклей столько же, как и огонь черных очей. Поспеши усладить звоном своих крон слух Боа Гильбера, пока не случилось чего нибудь хуже. Ты найдешь его, как сказывали наши лазутчики, в ближайшей предыстории его ордена. Прав ли я, веселые товарищи?

Стрелки выразили свое обычное одобрение на мнение начальника; а Исаак, освободившись от половины своих опасений при известии, что дочь его жива и может быть выкуплена, бросился к ногам великодушного, предводителя, и потерев бороду свою о сапоги его, старался поймать край его зеленого кафтана, чтоб поцеловать его. Локслей отступил назад, и освободясь от рук еврея, сказал с выражением некоторого презрения:

-- Нет, встань, проклятый, встань! Я англичанин, и не люблю этого восточного поклонения. Преклоняй колени перед Богом, а не предо мной, бедным грешником.

-- Да, жид, сказал приор Аймер, - преклоняй колени перед Богом в лице служителя алтарей Его, и кто знает, какую благодать найдешь ты для себя и для своей дочери Ревеки, посредством искренняго раскаяния и приличного вклада к мощам святого Роберта? Мне жаль девушки, она такая стройная и красивая: я видел ее на турнире в Ашби. На Бриана де Боа Гильбера я также могу иметь влияние. Обдумай, как тебе заслужить мое заступление у него.

-- Увы! Увы! воскликнул еврей. - С обеих сторон рука хищников воздвигнута на меня. Я стал добычею асириянина и египтянина.

-- А какой же должен быть жребий твоего проклятого племени? отвечал приор. - Вот что говорит священное писание: verbum Domini projecerunt, et sapientia est nulla in ei, T. e. они отвергли слово Господне, и песть в них мудрости; propterea dabo mulieres eorum exteiis - я предам жен их чужеземцам, то есть рыцарю храма, как в настоящем случае; et thesauros eorum liaeredibus alienis, а сокровища их иным, - как теперь вот этим почтенным джентльменам.

Исаак испустил тяжелый вздох, начал ломать руки и впал в прежнее состояние тоски и отчаяния. Но предводитель стрелков отвел его в сторону.

-- Обдумай хорошенько, Исаак, на что решиться в этом деле, обратился к нему Локслей; - л советую тебе снискать дружбу приора. Он тщеславен и серебролюбив; по крайней мере ему нужны деньги для роскошной жизни. Ты легко можешь удовлетворить его алчность; не думай, что ты обманываешь меня притворяясь бедняком: я даже очень хорошо знаю, Исаак, железный сундук, в котором ты хранишь свои мешки с деньгами. Что? Разве мне не знаком большой камень под яблоней, которым скрыт ход в погреб под твоим садом в Иорке? (при этом еврей побледнел как смерть). Но не бойся ничего с моей стороны, продолжал стрелок: - мы с тобою старинные знакомые. Не помнишь ли ты больного стрелка, которого дочь твоя, прекрасная Ревека, освободила от оков в Иорке и держала в доме твоем до тех пор, пока он не поправился, а по выздоровлении ты отпустил его, дав ему на дорогу монету? Сколько ты ни отдавал денег в проценты, никогда не удавалось тебе поместить их так выгодно, как эту крошечную серебряную монетку: она-то именно и сохранила тебе пятьсот крон.

-- Я и Натяни Лук, и Локслей, и сверх того имею еще несколько имен.

-- Но ты ошибаешься, добрый Натяни Лук, относительно этого подземелья. Небо свидетель, что там нет ничего кроме кое-каких товаров, которыми охотно поделюсь с тобой: сотню аршин линкольнского зеленого сукна на куртки твоим молодцам, сотню ветвей испанской ивы для луков и сотню шелковых шнурков для них, твердых, круглых и прочных - все это я пришлю тебе за твою готовность услужить мне, честный Дикон. А ты будешь молчать о подземелье в Иорке, мой добрый Дикон Натяни Лук?

-- Буду нем, как сурок, отвечал Локслей, - и не верь мне ли в чем, если я не искренно огорчен бедствием твоей дочери. Но помочь ей не могу: копья рыцарей храма слишком сильны против наших луков в открытом поле, они бы разсеяли нас, как прах земной. Еслиб я знал только о Ренеке в то время как ее увозили, то еще можно было бы что нибудь сделать: но теперь надо уже действовать политически. Пойдем, я поговорю за тебя с приором.

-- Ради Бога, Дикон, если можешь, то помоги мне возвратить чадо моего сердца!

-- Не мешай мне только своею неуместною скупостью, и я буду твоим ходатаем, отвечал Локслей, и отошел от еврея, который однакож следовал за ним как тень.

-- Приор Аймер, обратился к нему Локслей, - отойдем к этому дереву. Говорят, ты любишь вино и улыбку женщин больше чем сколько прилично твоему ордену; по это до меня не касается. Я слыхал также, что ты любишь пару хороших собак и быстрого коня; а может быть, любя вещи, стоющия денег, не пренебрегаешь и кошельком золота. Но я никогда не слыхал, чтоб ты любил угнетение и жестокость. Вот Исаак, готовый доставить тебе способ к удовольствиям и провождению времени посредством мешка в сто серебряных марок, если твое заступление у друга твоего Боа Гильбера поможет ему освободить дочь.

-- Чистою и неприкосновенною, как взята от меня, прибавил еврей, - иначе нет условия.

-- Замолчи, Исаак, сказал Локслей, - или я отступлюсь от твоего дела! Что скажет на мое предложение приор Аймер?

-- Дело это, возразил приор, - имеет две стороны: так, если с одной я сделаю доброе дело, с другой, оно должно послужить в пользу жиду, и потому противно моей совести. Но если израильтянин пожертвует в пользу церкви что нибудь сверх того, для устройства братской спальни в нашем монастыре, я приму на свою совесть помочь ему в возвращении его дочери.

-- Разумеется, мы не постоим за этим, отвечал Локслей, - и пожертвуем марок двадцать для спальни. Молчи, говорю тебе, Исаак! или пару серебряных подсвечников к алтарю.

-- Однакож, добрый Дикоп Натяни Лук... начал было Исаак, стараясь прервать речь Локслея.

-- Настоящий жид... настоящий скот... настоящий червь земной! закричал стрелок, теряя терпение, - если ты станешь класть свое мерзкое богатство на весы с жизнью дочери, клянусь Небом, не пройдет трех дней, как я исторгну у тебя все до последняго мараведи!

Исаак смутился и замолчал.

-- А что будет мне порукой в получении всего этого? спросил приор.

-- Если Исаак возвратится с успехом по вашему ходатайству, отвечал стрелок, - клянусь святым Губертом, деньги будут выплачены чистым серебром, или я разделаюсь с ним так, что он согласился бы лучше заплатить в двадцать раз больше.

-- И так, жид, произнес Аймер, - если мне суждено уже быть участником в этом деле, подай мне свою чернилицу... однакож, постой! Я скорее соглашусь поститься целые сутки, чем писать твоим пером; впрочем, где же взять другое?

-- Если ваша святая совесть допустит вас сделать употребление из бумаги жида, то перо найдется, сказал стрелок, и натянув свой лук, он пустил стрелу в дикого гуся, летевшого над ними предвестником целого стада и направлявшого путь свой к отдаленным и пустынным болотам Голдернеса. Простреленная птица упала на землю.

-- Здесь, приор, продолжал Локслей, - достаточно перьев для всех монахов Жорво на следующее столетие, если только они не вздумают писать хроник.

Приор сел, очень покойно написал послание свое к Бриану де Боа Гильберу, и тщательно запечатав его отдал еврею, говоря: - Это будет твоя охранная грамата для проезда в прецепторию Темпльсто, и как я думаю доставит тебе способ к освобождению дочери, если ты сам поможешь этому выгодными предложениями, - поверь мне, добрый рыцарь Боа Гильбер принадлежит к такому братству, которое не делает ничего даром.

-- Хорошо, приор, сказал Локслей, - и я не буду удерживать тебя здесь долее, как скоро ты дашь еврею квитанцию в шестистах кронах, назначенных за твой выкуп. Пусть будет он моим казначеем, и если я услышу, что ты затрудняешься поставить ему в счет сумму, таким образом им заплаченную, клянусь Святой Марией, зажгу абатство над твоей головой, хотя бы меня повесили десятью годами ранее!

Не так охотно, как письмо к Боа Гильберу, писал приор квитанцию Исааку из Иорка в получении от него шестисот крон для уплаты своего выкупа, и клятвенное обещание поставить эту сумму ему в счет.

я попрошу вас о возвращении мне моего коня и лошаков, об освобождении почтенных братий, меня сопровождавших, а также и о выдаче перстня и прочих драгоценных вещей вместе с одеждами, отнятыми у меня, - так как я уже отдал свой выкуп, как честный пленник.

-- Что касается до ваших монахов, сер приор, отвечал Локслей, - они свободны: несправедливо было бы их удерживать; лошади ваши и мулы также будут возвращены, с присовокуплением расходных денег, необходимых для переезда вашего до Иорка, так как было бы жестоко лишить вас средств к совершению пути. Но относительно перстня, цепи и других дорогих вещей, вы должны понимать, что мы люди чрезвычайно совестливые, и не допустим почтенного человека, как вы, который должен отказаться от всех суетностей сей жизни, до сильного искушения нарушать устав своего ордена, т. е. носить перстни, цепи и другия тщеславные украшения.

-- Подумайте о том что вы делаете, господа, прежде чем наложите руку на достояние церкви! возразил приор. - Эти вещи суть inter res sacras {Принадлежат к священным вещам.}; и я не знаю какому суду подвергнутся те, которые осмелятся взять их неосвященными руками.

-- Я позабочусь об них, высокопреподобный приор, вмешался копменгурстский пустынник: - я сам буду носить их.

-- Друг, или брат, сказал приор в ответ на это разрешение его сомнений, - если ты действительно принял священническое звание, то подумай, прошу тебя, какой ответ дашь ты своему духовному начальнику за принятие участия в сегодняшнем деле.

-- Друг приор, возразил пустынник, - вам известно, что я принадлежу к малой епархии, где я сам себе епископ, и так же мало забочусь о иоркском епископе, как об абате Жорво, о приоре и обо всем монастыре вашем.

тех, кои прибегают к ним за советом, lapides pro pane condonantes iis, подавая им камни вместо хлеба, как сказано в Вульгате.

-- Нет, возразил монах: - еслиб латынь могла расколоть череп, моему черепу этого бы не выдержать. - Объявляю тебе, что освобождать от дорогих камней и нарядов всех подобных тебе смиренных монахов так же законно, как отнимать собственность у египтян.

-- Ты монах-самозванец {См. прилож. VIII, Монахи-самозваицы.}, закричал приор в сильном гневе. Проклинаю вас всех.

-- Ты сам больше похож на грабителя и еретика, возразил монах с равным негодованием. - Я не хочу при моих прихожанах сносить поруганий, которыми ты по стыдишься осыпать меня, хоть я по сану и равный тебе брат. Ossa ejus perfringam, кости твои сокрушу.

-- Э-ге! проговорил Локслей, - служители церкви дошли уже вот до каких выражений! Вспомни свой обет миролюбия, инок. Приор, если ты не примирился совершенно с Богом, не раздражай долее монаха. Пустынник, пусть преподобный отец едет с миром, как человек заплативший свой выкуп.

силою. Наконец приор опомнился и догадался, что он унижает свое достоинство, ссорясь с монахом-самозванцем, каким был капеллан-стрелок; в это время к приору присоединились его спутники, и он поехал с гораздо меньшею пышностью, по с большим приличием для своего сапа, чем ехал прежде, - по крайней мере так можно было судить по наружному виду.

Оставалось получить какое нибудь обезпечение от еврея в сумме, которую ему следовало заплатить за выкуп приора, равно как и за себя. Для удовлетворения этого требования Исаак дал предписание за своей печатью к одному из братий своего племени в Иорке, чтоб тот заплатил подателю тысячу крон и выдал некоторые товары, означенные в письме.

-- У брата моего, Шейвы, сказал он с глубоким вздохом, - хранятся ключи от моих магазинов.

-- А от подземелья? шепнул Локслей.

-- Нет, нет, сохрани Бог! отвечал Исаак, - проклят час, когда тайна эта открылась кому бы то ни было.

заплатить, выбили у тебя из ума опасное положение твоей дочери?

Еврей вскочил на ноги. - Нет, Дикон, нет... я немедленно отправлюсь... Прощай, ты, которого не могу назвать добрым, но не смею и не хочу назвать злым!

Но прежде чем Исаак уехал, предводитель стрелков напутствовал его следующим советом: - Будь щедр на предложения, Исаак, и не щади своего кошелька для спасения дочери. Поверь мне, золото, которое ты пожалеешь для нея, причинить тебе в последствии столько муки, как будто его вливали тебе растопленным в горло.

Исаак с глухим вздохом признал справедливость слов советника, и пустился в путь в сопровождении двух рослых стрелков, которые служили ему проводниками и в то же время охранною стражею при проезде через лес.

Черный Рыцарь, смотревший с большим участием на все эти сцены, простился с Локслеем; при этом он невольно выразил свое удивление, что нашел так много гражданского развития между людьми, отчужденными от всякого покровительства и влияния законов.

вне законов, есть без сомнения много желающих некоторого ограничения в вольностях её, и даже несколько человек, сожалеющих может быть, что должны следовать этому ремеслу.

-- Мне кажется, что с одним из последних я говорю в эту минуту?

-- Рыцарь, каждый из нас имеет свою тайну. Вы можете делать свои заключения обо мне, а я могу стараться разгадать вас, хотя ни одна из наших стрел может быть не попадет в цель ей назначенную. Но так как я не прошу об открытии вашей тайны, то не оскорбитесь, что стараюсь скрыть свою собственную.

-- Извини меня, храбрый стрелок: упрек твой справедлив. Но может быть в последствии мы встретимся с меньшею таинственностью с обеих сторон, а до тех пор мы останемся друзьями, не правда ли?

-- Вот рука моя, и надеюсь, рука честного англичанина, хотя и состоящого теперь вне закона.

от зла, которое мог бы сделать. Прощай, честный Локслей!

Так разстались они оба добрыми приятелями, и Черный Рыцарь, сев на своего могучого боевого коня, поехал лесною дорогою.