Айвено.
Глава XXXV

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвено. Глава XXXV (старая орфография)

ГЛАВА XXXV.

Обратимся теперь к Исааку из Иорка.

Сев на мула, подаренного ему Локслеем, Исаак в сопровождении двух сильных стрелков, назначенных для охранения его и указания дороги, направил путь к Темпльстоской прецептории, с намерением похлопотать об освобождении своей дочери. Прецептория отстояла на день езды от разрушенного замка Торквильстона, и еврей надеялся достигнуть её до наступления ночи; но этому, отпустив своих провожатых на опушке леса, и наградив их серебряной монетой, он поехал со всею поспешностью, какая только возможна была при его усталости. Но силы совершенно оставили его прежде чем он достиг до разстояния в четыре мили от Темпльсто: он почувствовал мучительную боль в спине и во всех членах, а чрезмерная тоска, раздиравшая его сердце, теперь усилилась еще от физического страдания, так что он решительно не мог продолжать пути далее маленького местечка, где жил приятель его, еврейский равин, славившийся медицинскими познаниями. Натан бен Израиль принял своего страждущого единоплеменника со всем радушием, которое предписывается законом и которое евреи свято соблюдают в отношении одного к другому. Он настоял на том, чтоб Исаак отдохнул и употребил лекарства, почитавшияся за самые действительные от лихорадки, которую страх, усталость, оскорбления и горе навлекли на несчастного старого еврея.

На другой день, когда Исаак хотел подняться и продолжать путь свой, Натан возстал против его намерения, как хозяин и врач, говоря что это может стоить ему жизни. Но Исаак возразил, что дело важнее жизни и смерти зависит от поездки его в Темпльсто нынешним же утром.

-- В Темпльсто! воскликнул его хозяин с удивлением, снова пощупал у него пульс и потом пробормотал сквозь зубы: - Жар уменьшился, по ум его кажется несколько омрачен и встревожен.

-- А почему же не ехать в Темпльсто? спросил больной. - Я согласен с тобою, Натан, что это жилище таких людей, для которых презираемые чада обетования суть камень преткновения и предмет отвращения; по ты знаешь, что важные торговые дела приводят нас иногда к этим кровожадным назарейским воинам, и мы одинаково посещаем прецептория рыцарей храма и так называемые командорства рыцарей Иоанна {Учреждения для места жительства рыцарей храма назывались "прецептории", и титул первенствующого в ордене был "прецептор"; начальствующие рыцари Святого Иоанна назывались "командорами", а их жилища "командорствами". Но должно заметить, что эти названия употреблялись также без различия. Автор.}.

-- Мне это очень известно, отвечал Натан; - по знаешь ли ты, что сам Лука де Боманоар, глава их ордена, называемый ими великим магистром, теперь в Темпльсто?

-- Нет, я не знал этого, сказал Исаак: - по последним письмам наших братий из Парижа, он должен быть теперь там и молить Филиппа о помощи против султана Саладина.

-- Да, он прибыл уже в Англию, неожиданно для своих братий, отвечал Бен Израиль, - и явился посреди их, готовый исправить и наказать их мощною рукою; чело его пылает негодованием против всех, уклонившихся от данного обета, и велик страх сынов Белиала! Слыхал ли ты его имя?

-- Да, оно мне хорошо известно, отвечал Исаак. - Язычники описывают Луку Боманоара человеком ревностным до того, что он готов биться за каждую иоту назарейского закона, а паши братья наименовали его гордым истребителем сарацинов и жестоким тираном сынов обетования.

-- И неошибочно они назвали его так, проговорил врач Натан: - другие рыцари храма могут быть тронуты наслаждением сердца, или подкуплены обещанием золота и серебра; но Боманоар не таков, он ненавидит чувственность, презирает богатство и стремится к тому что они называют венцом мученичества. Да пошлет Бог Иакова скорее ему и всем им этот венец! Этот горделивый муж особенно тяготел своею рукою над сынами Иуды, как святой Давид над эдомитянами, и считает умерщвление еврея за жертвоприношение, угодное Богу более смерти сарацина. Он произносит нечестивые и лживые речи даже против целебной силы наших врачеваний, называя их навождениями сатаны. Да смирит его Господь!

-- Не смотря на все это, сказал Исаак, - я должен быть в Темпльсто, хотя бы он уподобил лице свое огненной пещи, седьмерицею раскаленной.

Тут он объяснил Натану крайность, принудившую его к путешествию. Равин слушал его со вниманием и изъявил свое участие, по обычаю своего народа, разорвав на себе одежду и сказав: - Ах, дочь моя! Дочь моя! Горе тебе, краса Сиона! Горе тебе, пленение Израиля!

-- Ты видишь, продолжал Иссак, - в каком я положении, и возможно ли мне медлить. Может быть, присутствие этого Луки Боманоара, как первенствующого между ними, отклонит Бриана де Боа Гильбера от зла, им замышляемого, и он возвратит мне мою возлюбленную Ревеку.

-- Иди, произнес Натан бен Израиль, - и будь мудр, ибо мудростью спасся Даниил во рве львином, и да будет блого тебе по желанию твоего сердца! Но, если возможно, избегай лица великого магистра, ибо поруганием нашего народа услаждается сердце его от зари утренней до вечерней. Может быть, если тебе удастся поговорить наедине с Боа Гильбером, ты скорее убедишь его; говорят, у этих нечестивых назарян нет единодушия в прецептории. Да водворится смятение в советах их, да покроются они позором; но ты, брат, возвращайся ко мне, как в дом своего отца, и принеси мне весть о своем успехе; надеюсь, что ты приведешь с собою Ревеку, эту питомицу мудрой Мириамы, целения которой язычники поносили, приписывая действие их чернокнижию.

Вслед за этим Исаак простился с своим другом, и после почти часовой езды прибыл в прецепторию Темпльсто.

Это жилище рыцарей храма лежало посреди цветущих лугов и тучных пастбищ, которые благочестие предшествовавшого прецептора принесло в дар ордену. Оно имело твердые, надежные укрепления, предмет всегдашней заботливости этих рыцарей, необходимый по тогдашнему смутному состоянию Англии. Два воина в черных одеждах, с секирами в руках, охраняли подъемный мост; другие, к таком же мрачном одеянии, тихо расхаживали по стенам, и при гробовом молчании походили более на привидения, чем на живых людей. Низшие служители ордена одевались таким образом с тех пор, как употребление белой одежды, подобно одежде рыцарей и оруженосцев, подало повод к возникновению в горах Палестины ложных братьев, которые называя себя рыцарями храма наносили великое безчестие ордену. Время от времени можно было видеть рыцаря, проходившого чрез двор в длинной белой мантии, с головою, склоненною на грудь и со сложенными руками. Если рыцарям случалось встретиться, то они проходили мимо друг друга с тихим, торжественным и немым поклоном: таково было правило их ордена, ссылавшагося на священные тексты: "Во многоглаголании несть спасения" и "жизнь и смерть зависят от языка". Словом, мрачная, аскетическая суровость ордена храма, которая давно уступила место невоздержанию и необузданной неге, казалось, снова поступила в свои права в Темпльсто пред строгим взором Луки Боманоара.

Исаак остановился у ворот, и начал думать как бы ему получить доступ наиболее благоприятным способом, так как он знал очень хорошо, что его злополучному племени живой фанатизм ордена был опасен не менее необузданной безнравственности рыцарей, и что вера его была для них предметом ненависти и гонения, так же как богатство его навлекало на него немилосордные утеснения алчных серебролюбцев.

ему из Палестины.

Великий магистр был человек преклонных лет, как это свидетельствовали его длинная седая борода и густые седые брови, осенявшия его глаза, пламени которых не могли угасить годы. Как у страшного воителя и изступленного фанатика, черты его, резкия и строгия, сохранили выражение воинской жестокости и носили отпечаток изнурительного воздержания и духовной гордости, отличающей самодовольную набожность. Но с этими строгими чертами его физиономии было соединено некоторое величие и благородство, происходившия без сомнения от значительного влияния, какое давал ему высокий сан на дела монархов и князей, и от привычки к верховному владычеству над храбрыми и благородными рыцарями, соединенными братством ордена. Магистр был высокого роста, и поступь его, не поколебавшаяся ни от лет, ни от забот, оставалась твердою и величественною. Белая мантия, сшитая согласно с строгими правилами самого святого Бернарда и сделанная из той материи, которая называлась власяницей, плотно облекала стан Боманоара, а на левом плече его виднелся восьмиугольный крест из красного сукна, исключительно усвоенный ордену. Ни золота, ни горностая не видно было на этой мантии; по по уважению к летам великого магистра, нижняя одежда его была, как дозволялось уставом, опушена и подбита тончайшими бараньими шкурками шерстью вверх, что было самым скромным употреблением меха, считавшагося тогда за величайшую роскошь в одежде. В руке своей магистр держал тот странный abacus, или жезл, с которым обыкновенно изображают рыцарей храма; на верхнем конце жезла находилась круглая бляха с изображением креста ордена, вырезанного в кругу или огие, как называют это геральдики. Собеседник, находившийся при этом важном лице, был одет почти совершенно одинаково с ним, но чрезвычайная почтительность, оказываемая им начальнику, показывала, что между ними не было другого равенства, кроме принадлежности к одному и тому же ордену. Прецептор, - таково было его звание, - шел не рядом с великим магистром, но позади его, на таком разстоянии, сколько нужно было для того, чтоб Боманоар мог говорить с ним не оборачивая головы.

-- Конрад, начал великий магистр, - любезный товарищ трудов и битв моих! только в твою верную грудь я могу излить свою скорбь. Тебе одному могу сказать, как часто со времени прибытия моего в это королевство я желал оставить все и удалиться к праведным. Взор мой не встретил в Англии ни одного предмета, на котором я мог бы остановиться с удовольствием, исключая гробы наших братьев под тяжелыми сводами церкви нашего ордена в гордой столице. О, храбрый Роберт де Рос! восклицал я внутренно, смотря на этих истинных воинов креста, там где лежат изваяния их на гробницах, - о, достойный Вильям де Марешаль! Отворите свои мраморные келии и разделите покой свой с утомленным братом, который скорее согласился бы сразиться с сотнями тысяч язычников, чем оставаться свидетелем унижения нашего святого ордена.

-- Справедливы, отвечал Конрад Мон-Фитшет, - очень справедливы слова твои: развращение наших братьев в Англии превосходит даже то что укоренилось между ними во Франции.

-- Потому что здесь они богаче, заметил великий магистр. - Не осуди меня, брат, хоть я и скажу нечто в похвалу свою. Ты знаешь жизнь, которую я вел, исполняя каждое правило моего ордена, борясь с демонами плотскими и безплотными, поражая как добрый рыцарь и ревностный служитель церкви, льва рыкающого и ходящого окрест чтоб поглотить кого-нибудь; где бы я ни встречал его, согласно предписанию приснопамятного святителя Бернарда, изложенному в сорок пятой главе нашего устава, Ut Leo semper feriatur {Убивать всегда льва. В постановлениях рыцарей храма эта фраза повторяется в различных формах и встречается почти в каждой главе, как бы лозунг ордена; этим оправдывается частое повторение его в устах великого магистра. Автор.}. Но клянусь святым храмом, клянусь этой ревностью, которая поглотила все мое существо и жизнь мою, даже все жилы и мозг костей моих; клянусь тебе самим святейшим храмом, что исключая тебя и некоторых немногих, соблюдающих древнюю строгость, я не вижу братий, которых мог бы признать в душе своей достойными этого святого имени. Что гласят наши статуты и как братья соблюдают их? Они не должны носить суетных или светских украшений, перьев на своих шлемах, золота на стременах или узде; а кто теперь рисуется надменнее и пышнее бедных воинов храма? Им запрещено ловить однех птиц посредством других, стрелять животных из лука или самострела, трубить в охотничий рог, или гоняться за дичью на лошади, - а теперь в стрельбе и на соколиной охоте, во всякой пустой забаве лесной и речной и в подобных тому безумных суетностях, кто опередит рыцарей храма? Им запрещено читать что либо без дозволения настоятеля, или слушать чтение, за исключением святых писаний, которые читаются вслух в часы трапезы, - и что же? слух их склоняется к празднолюбивым менестрелям, а взоры погружены в нечестивые романы. Им повелено искоренять волхвование и ересь, - и что же? они занимаются изучением проклятых иудейских кабалистических таинств и магиею язычников сараципов. Им предписана простота в пище: коренья, похлебка, овсяный кисель, мясо три раза только в неделю, ибо ежедневное употребление мяса есть постыдное распаление плоти; но посмотри: столы их гнутся под вкусными яствами. Питьем их должна быть вода, а теперь выражение "пьет как рыцарь храма" сделалось хвастовством д^я каждого разгульного удальца! Самый этот сад, наполненный редкими травами и деревьями, привезенными из восточных стран, похож более на принадлежность гарема какого нибудь неверного эмира, чем на место, которое христианские монаха посвятили возращению своих простых овощей. О, Конрад! Хорошо бы еще, еслиб ослабление благочестия на этом остановилось! Тебе известно, что нам запрещено было принимать к себе благочестивых жен, которые вначале, как сестры, приобщены были к нашему ордену, "потому что", говорит глава сорок шестая, "древний враг рода человеческого посредством сообщения с женщинами отклонил многих с правого пути к раю". В последней главе, которая положена нашим блаженным основателем как краеугольный камень чистого и непогрешимого учения, им. данного, нам воспрещается даже поцелуй дружбы для наших сестер и матерей - ut omnium mulierum fugiantur oscilla. Я стыжусь говорить, стыжусь помыслить о развращении, которое подобно потоку затопило вас. Души наших чистых основателей, тени Гюга де Пайепа и Готфрида де Септ Омера, и блаженных Семи, которые первые соединились для посвящения жизни своей на служение храму, не могут даже безмятежно предаваться наслаждениям рая. Оне явились мне, Конрад, в ночном видении, их святые очи проливали слезы о грехах и безумствах их братий, о постыдной и гнусной неге, в которой они утопают. "Боманоар", говорили они: "ты дремлешь, проснись же! В здании храма есть язва глубокая и нечестивая, подобная той, которую оставляло прикосновение прокаженных на стене зараженного дома в древности {Левит. Гл. XIII.}. Воины креста, обязанные избегать взгляда женщины, как глаз василиска, живут в открытом грехе не только с женщинами своего племени, но даже с дочерьми проклятых язычников и еще более проклятых жидов. Боманоар, ты спишь; возстань и ополчись за нас! Порази грешников, мужа и жену! Препояшься мечом Финеаса!" Видения исчезли, Конрад; но проснувшись я слышал еще звук их кольчуг, видел как развевались их белые мантии. И я буду действовать по слову их, очищу здание храма, вырву нечестивые камни, в которых таится зараза, и далеко брошу их!

-- Но вспомни, высокопреподобный отец, сказал Мон-Фитшет, - что зло распространилось временем и обычаями; да будет исправление твое столь же осторожно, сколь оно мудро и справедливо.

-- Нет, Мон-Фитшет, отвечал суровый старик: - оно должно быть сильно и внезапно. Судьба ордена готова совершиться. Воздержание, самоотвержение и благочестие наших предшественников приобрели лам сильных друзей; наше тщеславие, богатство, роскошь, возставили против нас мощных врагов. Мы должны остерегаться богатства, искушения властителей, должны отвергнуть тщеславие, оскорбляющее правоверных, должны исправить злоупотребления в образе жизни, которые служат соблазном для всего христианского мира! Или, помяни слова мои: орден храма рушится неминуемо, и воспоминание о нем изгладится между народами.

-- Да отвратит Господь такое бедствие! воскликнул прецептор.

-- Аминь, произнес торжественно великий магистр; - но мы должны удостоиться Его помощи. Говорю тебе, Конрад, ни силы небесные, ни силы земные не будут терпеть долее преступлений этого поколения. Дух мой не обманывает меня; основание, на котором воздвигнуто наше братство, уже подкопало, и каждым прибавлением, сделанным к зданию нашего величия, только, ускорится падение его в пропасть. Мы должны исправить свои стези и явиться истинными поборниками креста, принося в жертву своему призванию не только кровь и жизнь, не только страсти и пороки свои, но и свой покой, свои удобства и естественные склонности, - мы должны поступать как люди, убежденные, что многия удовольствия, доступные другим, воспрещаются воинам, принесшим обет служения храму.

В эту минуту, оруженосец в изношенном платье (ибо желавшие вступить в этот святой орден носили старое платье рыцарей в продолжении времени, положенного для испытания) вошел в сад, и низко поклонясь великому магистру остановился в молчании, не смея до его позволения сказать зачем он пришел.

-- Не приличнее ли, заметил великий магистр, - видеть теперь этого Дамьяна, приходящого в одежде христианского смирения, и стоящого с почтительным молчанием пред своим начальником, чем за два дня пред этим, когда этот же самый суетный безумец, одетый в цветное платье, болтал подобно попугаю разный вздор? - Говори, Дамьян, мы позволяем тебе. Что ты хочешь нам сказать?

За воротами стоит жид, благородный и высокопочтенный отец, отвечал оруженосец, - и просит позволения говорить с братом Брианом де Боа Гильбером.

-- Ты прав, что докладываешь об этом мне, сказал великий магистр, - в нашем присутствии прецептор ничего более, как равный брат ордена, который не может следовать своей собственной воле, но должен соображаться с волею своего магистра, согласно изречению: "Склонив слух свой, он последовал воле моей". Нам в особенности нужно знать о поступках этого Боа Гильбера, прибавил магистр, обращаясь к своему спутнику.

-- Говорят, он отважен и храбр, возразил Конрад.

-- И говорят справедливо, отвечал великий магистр. - Только в храбрости мы и не отстали от своих предшественников, героев креста. Но брат Бриан вступил в наш орден, как человек обиженный судьбою, обманутый надеждами: он принял на себя обеты наши и отрекся от света, кажется не по убеждению сердца, а как бы вследствие нескольких пустых неудач обратился на путь покаяния. Он всегда был во главе тех, которые ропщут, жалуются и противятся нашей власти, забывая что власть вручается магистру символом жезла и лозы - жезла, для поддержания слабого в немощах его, - лозы для наказания виновного. Дамьян, продолжал он, - приведи жида пред лице наше.

Оруженосец вышел с низким поклоном, и чрез несколько минут возвратился вместе с Исааком. Простой невольник, поставленный пред каким нибудь могучим властителем, не мог бы приближаться к престолу его с таким почтением и трепетом, как подходил еврей, приведенный пред великого магистра. Когда Исаак подошел на разстоянии трех шагов, Боманоар сделал ему знак своим жезлом, чтоб тот остановился. Еврей преклонил колено и поцаловал землю в знак уважения; потом, поднявшись, он стоял перед рыцарями храма со сложенными руками, с головою опущенною на грудь, изъявляя теч полную покорность восточного рабства.

-- Дамьян, сказал великий магистр, - удались, и чтоб стража была готова по первому моему призыву; не пускай никого в сад пока мы не оставим его. Оруженосец поклонился и вышел. - Жид, продолжал надменный старик, - выслушай меня. Нашему званию неприлично долго разговаривать с тобою; неприлично терять слова и время по пустому. И так отвечай коротко на вопросы, которые тебе сделаю, и да будет истина в словах твоих; если язык твой станет лукавить со мною, я вырву его из нечистых твоих челюстей.

Еврей хотел отвечать, по великий магистр продолжал:

-- Молчи, неверный! Ни слова в нашем присутствии, кроме ответов на наши вопросы, Какое у тебя дело до брата нашего, Бриана де Боа Гильбера?

Боманоар заметил его смертельный страх и удостоил несколько ободрить его.

-- Не бойся ничего за твою ничтожную особу, жид, если ты поступишь в этом деле справедливо, сказал магистр. - Еще раз спрашиваю, какое у тебя дело до Бриана де Боа Гильбера?

-- Не говорил ли я, что мы живем в бедственные времена, Конрад? воскликнул магистр. Приор цистерианского ордена пишет к воину храма, и для доставления письма своего не может найдти никого лучшого, чем этого неверного жида. - Подай письмо.

Еврей дрожащими руками раздвинул складки своей армянской шайки, в которую, для большей безопасности, он положил письмо приора; потом согнувшись, протянул руку и хотел уже подойти и передать письмо суровому вопросителю.

Боманоар, приняв от Конрада письмо, осмотрел его внимательно снаружи, и потом начал развязывать толстую нитку, его скреплявшую.

-- Высокопреподобный отец, сказал Конрад, стараясь удержать магистра, хотя с величайшею почтительностью, - неужели вы сломаете печать?

-- А почему же нет? отвечал Боманоар, нахмурив брови. - Не написано ли в главе сорок второй: "De Lectione Literarum", что рыцарь храма не должен получать письма, даже от отца своего, не показав его великому магистру и не прочитав в его присутствии?

Боманоар поспешно пробежал письмо с выражением удивления и ужаса, затем снова прочел его медленнее; потом, подавая письмо одной рукой Конраду, другой слегка ударив по нем, воскликнул: - Вот приличные предметы для письма одного христианина к другому; к тому же, оба они члены, и не малозначительные члены религиозных обществ! Когда, продолжал он торжественно и подняв глаза к небу, - придешь Ты с своими веяльщиками и очистишь гумно?

Конрад прочел следующее: "Аймер, Божиею милостию, приор цистерианского дома святой Марии в Жорво, серу Бриану де Боа Глльберу желает здравия и милостей от короля Бахуса и госпожи Бейеры. Сообщаю вам, любезный брат, что мы находимся в плену, в руках беззаконных и безбожных людей, которые, задержав нашу особу, во устрашились требовать за нее выкупа, и которые известили нас о несчастий Фрон де Бефа; они сообщили нам также, что вы ушли с красавицею, жидовской чародейкой Ревекою, черные очи которой очаровали вас. Мы сердечно радуемся вашему избавлению; но просим остерегаться относительно этой второй эндорской волшебницы, ибо мы слышали, что ваш великий магистр, который не даст боба за алые щеки и черные глаза, едет из Нормандии, чтоб поуменьшить ваше веселье и исправить ваш образ жизни. Для этого мы просим вас от всего сердца остерегаться чтоб нашли вас бдящими, как говорит Священное Писание, invenientur vigilantes. Отец Ревеки, богатый жид, Исаак из Иорка, просил у. меня письма и заступиться за него; я даю ему это письмо, советуя вам и прося вас усердно взять выкуп за девушку: жид заплатит вам столько, что на эти деньги можно будет найдти пятьдесят дев с меньшими опасностями, причем, я надеюсь, достанется и на мою долю когда мы будем пировать вместе за кубком вина как истинные братья.

"Прощайте, до радостного свидания. - Дано в вертепе воров, около часа заутрени".

"Р. S. Ваша золотая цепь не долго оставалась у меня, и теперь верно будет обвивать шею какого нибудь стрелка, который повесит на ней свисток для скликания своих собак".

Земле мы теряем город за городом, шаг за шагом против неверных, когда у нас духовенство подобно Аймеру! Но что он разумеет под этой второй эндорской волшебницей? спросил он у своего собеседника, отведя его несколько В-Сторону.

Конрад, знавший (может быть по опыту) язык волокитства лучше нежели его начальник, объяснил слова, затруднявшия великого магистра, сказав что такия выражения употребляются светскими людьми в отношении тех кого они любят par amour; по объяснение это не удовлетворило благочестивого Боманоара.

-- Тут кроется нечто более чем ты предполагаешь, Конрад; твое простодушие не способно изведать такой глубокой пропасти зла. Эта Ревека была воспитаницей той Мириами, о которой ты слыхал. Ты увидишь, что жид теперь же сознается в этом. И обратившись к Исааку, великий магистр спросил громко: - дочь твоя в плену у Бриана де Боа Гильбера?

-- Да, высокопреподобный, храбрый господин, пробормотал бедный Исаак, - и выкуп, какой только может дать бедный человек за её освобождение...

-- Молчать! Дочь твое занималась искуством лечения?

своим искуством, когда всякая другая человеческая помощь отзывалась тщетною: благословение Бога Иакова было над нею!

Боманоар обратился к Мон-Фитшету с горькой усмешкой. - Видишь, брат, сказал он, - видишь обольщения врага губителя! Видишь сети, которыми он уловляет души человеческия, давая ничтожную кратковременную жизнь на земле в замен вечного блаженства за гробом. Истинно изречение нашего блаженного устава: semper percutiatur leo voraus. Возстанем же на льва! Низложим губителя! закричал Боманоар, махая в воздухе своим таинственным абакусом, и как будто вызывая на бой духов тьмы. - Дочь твоя совершила эти исцеления, продолжал он, обращаясь к Исааку, - верно посредством слов, начертаний, талисманов и других чернокнижных таинств?

-- Нет, высокопреподобный и храбрый рыцарь, отвечал Исаак: - главным средством её был бальзам чудесного свойства.

-- Она получила его, отвечал Исаак запинаясь, - от Мириами, мудрой жены нашего племени.

развеян на четыре стороны, и да постигнет то же меня и мой орден, если я не поступлю таким же образом с её питомицей, и еще строже! Я научу ее производить чары и заклинания над воинами благословенного храма. Поди сюда, Дамьян, вытолкай этого жида за ворота... застрелить его, если он будет сопротивляться, или воротится назад! А с дочерью его будет поступлено, как требует христианский закон и высокий сан, на нас возложенный.

Бедный Исаак был выведен и тотчас выгнан из прецептории; все его просьбы, даже предложения были отринуты. Ему ничего не оставалось, как только возвратиться в дом равина и посоветоваться с ним о средствах к спасению своей дочери. Прежде он страшился за честь её, теперь же трепетал за её жизнь. Между тем великий магистр велел позвать к себе прецептора Темпльсто.