Айвено.
Глава XXXVI

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвено. Глава XXXVI (старая орфография)

ГЛАВА XXXVI.

Альберт Мальвоазен, президент, или говоря языком ордена, прецептор в Темпльсто, был брат Филиппа Мальвоазена, о котором мы уже упоминали в нашей повести. Подобно этому барону, он был в тесной дружбе с Брианом де Боа Гильбером.

Между развращенными и безнравственными людьми, которых было слишком много в ордене храма, особенно выдавался прецептор Альберт, отличавшийся от смелого Боа Гильбера только тем, что он умел покрывать лицемерием все свои пороки и честолюбие, принимая вид фанатизма, внутренно им презираемого. Еслиб великий магистр, не так внезапно прибыл в Темпльсто, он не заметил бы ничего что могло бы изобличить ослабление дисциплины. Но даже пораженный неожиданностью и как бы пойманный в расплох, Альберт Мальвоазен слушал с такою почтительностью и смирением выговоры своего начальника., оказывал такую поспешность в исправлении того что тот осуждал, - словом, умел так хорошо придать вид аскетического благочиния общине, недавно еще преданной разврату и своеволию, что Лука Боманоар начал думать, что нравственность прецептора должна занимать в его мнении место гораздо выше чем он поставил ее по первому взгляду на Темпльсто.

Но это благоприятное расположение со стороны великого магистра сильно поколебалось при известии, что Альберт принял в дом, посвященный религии, пленницу-жидовку, и как можно было опасаться даже любовницу одного из братьев ордена; и когда Альберт явился к нему, брошенный на него взгляд был необычайно суров.

-- В этом доме, посвященном служению святого ордена храма, начал великий магистр строгим голосом, - есть жидовка, привезенная одним из членов братства, и все это по вашему потворству, сер прецептор!

Альберт Мальвоазен пришел в невыразимое смущение: несчастная Ревека была посажена в самую отдаленную и потаенную часть здания, со всевозможными предосторожностями, для того чтобы никто не знал о её пребывании в прецептории. Альберт прочел в глазах Боманоара гибель Боа Гильбера и свою собственную, если не найдет возможности отвратить грозившей им бури.

-- Что же вы молчите? продолжал великий магистр.

-- Осмелюсь ли отвечать? произнес прецептор тоном глубочайшого смирения, хотя при этом вопросе единственным намерением его было выиграть несколько времени для приведения своих мыслей в порядок.

-- Говорите, вам позволяется, отвечал великий магистр; - но скажи мне, знаешь ли ты главное правило вашего святого устава: De commilitonibus Tenrpli in sanetn civitate, qui cum miserrimis mulieribus versantur, propter oblectatioueni carnis {Эдикт этот запрещает всякое вольное обращение с женщинами. Автор.}.

-- Без сомнения, высокопреподобный отец, отвечал прецептор: - я не мог бы достигнуть места, занимаемого мною в ордене, еслиб не знал одного из главнейших его заповедей.

-- Итак спрашиваю еще раз как могло случиться, что ты допустил одного из братьев осквернить это святое место введением в него любовницы, и притом жидовской колдуньи?

-- Жидовской колдуньи! воскликнул Альберт Мальвоазен, - силы небесные, оградите нас!

-- Да, брат, жидовской колдуньи! мрачно повторил великий магистр: - да, истину говорю тебе. Осмелишься ли ты отрицать, что эта Ревека, дочь презренного ростовщика Исаака из Иорка и воспитаница гнусной волшебницы Мириамы, что она находится - срам помыслить и выговорить! - в стенах этой прецептории?

-- Ваша мудрость, доспопочтенный отец, отвечал прецептор, - разогнала мрак с моего разумения. Велико было мое удивление, что такой превосходный рыцарь, как Бриан де Боа Гильберт, был так сильно очарован прелестями этой женщины, принятой мною в наше жилище единственно для того чтоб поставить преграду их возрастающей привязанности, которая иначе могла бы послужить поводом к падению храброго и благочестивого нашего брата.

-- Разве он не нарушил еще с нею своего обета? спросил великий магистр.

-- Как! под этими сводами? воскликнул прецептор крестясь, - да сохранит нас святая Магдалина и десять тысяч дев! - Нет! Если я и погрешил принятием её сюда, то единственно по ошибочной мысли, что таким образом возможно уничтожить безумную привязанность нашего брата к этой жидовке, привязанность, которая казалась мне столь необузданною и неестественною, что я мог приписать ее только действию безумия, легче исцеляемого состраданием чем строгостью. Но так как высокая мудрость ваша открыла, что эта жидовская прелестница колдунья, то разве только это одно может совершенно объяснить безумие его страсти.

-- Так, так! проговорил Боманоар. - Видишь, брат Конрад, как опасно уступать первым обольщениям и соблазнам сатаны! Мы взглянем на женщину для того только, чтоб удовлетворить любопытству глаз, полюбоваться тем что люди называют красотой, - а древний враг, рыкающий лев, приобретает над памц власть талисманами, и чарами довершает дело, начатое празднолюбием и глупостью. Быть может брат наш Боа Гильбер заслуживает в этом случае сожаления, а не строгого наказания; быть может ему нужна скорее опора жезла, чем удар лозы, и наши увещания и молитвы отклонят его от безумства, возвратив на путь истины!

-- Для ордена, сказал Конрад Мон-Фитшет, - было бы очень грустно потерять одного из лучших воинов, когда святая община наиболее нуждается в помощи своих сипов. Ведь триста сараципов убил этот Бриан де Боа Гильбер собственною рукою!

-- Кровь этих проклятых псов, отвечал великий магистр, - должна быть приятною жертвою для святых и ангелов, на которых они изрыгают хулы и проклятия. С помощью небесных силъ^мы поборем чары и заклинания, опутавшия сетью нашего брата. Он разорвет узы этой Далилы, как Самсон разорвал две новые веревки, которыми филистимляне связали его; от руки его должны пасть грудами тела неверных. Что же касается до этой проклятой чародейки, обратившей свои волхвования против брата святого храма, то она должна умереть.

-- Но законы Англии? возразил прецептор, который, радуясь что негодование великого магистру, так счастливо миновав его и Боа Гильбера, приняло другое направление, начал однакож опасаться, чтоб оно снова не зашло слишком далеко.

-- Законы Англии, прервал Боманоар, - позволяют и предписывают каждому судье отправлять судопроизводство в собственном его ведомстве. Самый ничтожный барон может брать под стражу, делать допрос и осуждать колдунью, найденную в его владении. Неужели же в этом праве будет отказано великому магистру храма в стенах прецептории его ордена? Нет! Мы будем судить ее и произнесем приговор. Колдунья сойдет с лица земли, и забудется нечестие, ею посеянное. Приготовьте большую залу замка для допроса колдуньи.

Альберт Мальвоазен поклонился и вышел, но не для того чтоб распорядиться приготовлением залы, а чтоб увидеться с Брианом де Боа Глльбером и сообщить ему о вероятном окончании происшествия. Он скоро нашел его с пеной у рта от гнева на сопротивление, которое снова испытал со стороны прекрасной еврейки. - Неблагодарная, кричал он, - неблагодарная! Отвергать того, кто посреди мечей и пламени спас её жизнь, подвергая опасности свою собственную! Клянусь Небом, Мальвоазен, я оставался в замке, покуда своды и стены с треском не обрушились вокруг меня. Я был целью для сотни стрел; оне ударялись о мое вооружение, как град о решетчатое окно, и только ее прикрывал я своим щитом. Для нея перенес я все это; а теперь своевольная девчонка упрекает меня за то, что я не дал ей погибнуть, и отказывает мне не только в малейшей своей признательности, но даже в самой отдаленной надежде когда нибудь отвечать мне. Дьявол, упрямством владычествующий над всем её племенем, кажется в ней одной сосредоточил всю свою силу!

-- Мне кажется дьявол вселился в вас обоих, отвечал прецептор: - сколько раз я советовал тебе быть если уж не во^ериным, то по крайней мере осторожным? Не говорил ли я, что найдется много сговорчивых христианок, которые за грех сочтут отказывать такому храброму рыцарю в своих ласках, а ты хочешь непременно посвятить свою любовь своевольной, упрямой жидовке! Ей Богу, я думаю, что старик Лука Боманоар прав в своих предположениях, говоря что она околдовала тебя.

-- Лука Боманоар! воскликнул Боа Гильбер с упреком; - так это-то твои предосторожности, Мальвоазен? И ты допустил этого сумасброда проведать, что Ревека находится в прецептории?

-- Чтож мне было делать? отвечал прецептор: - я не упустил ничего к сохранению твоей тайны; по дьяволом ли открыта она или нет, только один дьявол и может сказать это. Однакож, я повернул дело как мог; ты спасен, если откажешься от Ревеки. О тебе жалеют как о жертве чародейства, а она колдунья, и должна подвергнуться положенной за это казни.

-- Этого не будет, клянусь Небом! сказал Боа Гильбер.

все любовные заблуждения рыцарей храма; а ты знаешь, что он имеет власть и волю, необходимые для исполнения такого благоразумного и благочестивого намерения.

-- Поверят ли грядущие века, что могло существовать такое безсмысленное суеверие! произнес Боа Гильбер, ходя взад и вперед по комнате.

-- Поверят ли они, этого я не знаю, проговорил Мальвоазен спокойно, - по знаю наверное, что в наше время между духовенством и светскими людьми девяносто девять изо ста воскликнут аминь на приговор великого магистра.

-- Я вот что придумал, сказал Боа Гильбер. - Альберт! Ты друг мой, и ты должен способствовать её побегу: я перевезу ее в какое нибудь другое место, более скрытое и безопасное.

-- Не могу, еслиб и хотел, возразил прецептор: - дом наполнен служителями великого магистра и людьми, ему преданными. Да, и говоря откровенно, брат, я не пустился бы плыть с тобой по этой пучине, хотя бы даже имел надежду направить челнок свой к пристани. Я довольно уже подвергался бедам за тебя, и не хочу получить унизительного выговора, или может быть даже лишиться своей прецептории за размалеванную куклу из жидовского мяса и крови, А ты, если хочешь послушать моего совета, перестань гоняться за этим диким гусем, и направь своего сокола против какой нибудь другой дичи. Подумай, Боа Гильбер: твое теперешнее звание, будущия почести, все зависит от места, занимаемого тобою в ордене. Если ты будешь упорствовать в страсти своей к Ревеке, ты дашь Боманоару средство изгнать тебя, и поверь, он не оставит этого средства без исполнения. Он очень дорожит жезлом, который держит в дрожащей руке своей, и знает что ты простираешь к нему сильную длань. Не сомневайся, он погубит тебя, если ты к тому дашь благовидный предлог, покровительствуя жидовской колдунье. Предоставь же ему свободу распоряжаться этим делом, так как ты не можешь пересилить его. Попадет власть в твою могучую руку, - тогда можешь ласкать иудейских дщерей или жечь их по своему произволу.

-- Мальвоазен, начал было Боа Гильбер, - ты хладнокровный...

-- Друг, прервал прецептор, поспешив заменить этим словом гораздо худшее, которое вероятно сорвалось бы с языка Боа Гильбера, - хладнокровный друг, и потому способный дать тебе совет. Повторяю: ты не можешь спасти Ревеку. Повторяю: ты можешь погибнуть с нею. Ступай, поспеши к великому магистру - бросься к ногам его, разскажи...

-- Нет, не к ногам, клянусь Небом! Но скажу в глаза этому сумасброду...

-- Ну, скажи ему в глаза, отвечал Мальвоазен холодно, - что ты любишь эту пленницу-жидовку до безумия. Чем более ты будешь увеличивать страсть свою, тем с большею поспешностью постарается он уничтожить ее смертью прекрасной колдуньи; между тем как ты, уличенный преступник по явному сознанию в нарушении своего обета, не можешь уже ожидать помощи от братьев, и отказавшись от всех блистательных мечтаний честолюбия и власти, может быть будешь принужден поднять продажное копье в каких нибудь мелочных ссорах между Фландрией и Бургундией.

-- Да, ты говоришь правду, Мальвоазен, сказал Бриан де Боа Гильбер по минутном размышлении. - Не дам над собою власти седому изуверу; а Ревека не заслужила чтоб я жертвовал для нея местом и почестями. Я прогоню ее с глаз долой, предоставлю собственной судьбе, если только...

-- Не ограничивай своего благоразумного и необходимого решения, подхватил Мальвоазен: - женщины ничего больше, как игрушки, забавляющия нас в часы веселья. Честолюбие настоящая цель жизни. Пусть лучше погибнет тысяча таких ничтожных кукол, как эта жидовка, чем твои мужественные стопы будут остановлены на блистательном поприще, открытом пред тобою. Теперь разойдемся; не хорошо, если между нами заметят тайные разговоры. А мне надо еще распорядиться приготовлением залы для суда над жидовкой.

-- Что? воскликнул Боа Гильбер, - так скоро?

-- Да, возразил прецептор: - долго ли продолжаться делу, когда приговор заранее произнесен судьей.

-- Ревека, бормотал про себя Боа Гильбер, оставшись один, - ты будешь может быть дорого мне стоить. Могу ли я предоставить тебя судьбе твоей по совету этого холодного лицемера? Нет, я сделаю усилие спасти тебя, но берегись неблагодарности! Если ты снова отвергнешь меня, мщение мое будет так же пламенно как любовь. Жизнь и честь Боа Гильбера не подвергнутся опасности, если единственной наградой его должны быть презрение и упреки.

Едва прецептор успел отдать нужные приказания, как к нему пришел Мон-Фитшет и сообщил решение великого магистра немедленно судить жидовку за колдовство.

-- Странно, сказал прецептор, - у нас есть несколько жидов-лекарей, и мы не называем их колдунами, хотя они и совершали изумительные исцеления.

-- Великий магистр думает иначе, отвечал Мон-Фитшет, - и я, Альберт, хочу говорить с тобой откровенно. Колдунья она или нет, во всяком случае пусть лучше умрет эта ничтожная девушка, чем Бриан де Боа Гильбер пропадет для ордена, чем возникнут внутренние раздоры в нашем обществе. Тебе известно его высокое место в войске, его военная слава, тебе известна преданность, которую питают к нему многие из нашего братства. Но все это не послужит ни к чему в глазах великого магистра, если он будет видеть в Бриане не жертву, а сообщника жидовки. Еслиб душа двенадцати колен заключалась в одном её теле, то и тогда ей лучше одной погибнуть, чем Боа Гильберу разделить эту гибель.

-- Я только что уговаривал его покинуть ее, сказал Мальвоазен. - Однакож, найдутся ли достаточные причины для осуждения Ревеки за чародейство? Не переменит ли великий магистр своих мыслей, увидев ничтожность доказательств?

-- Их нужно усилить, Альберт, возразил Мон-Фитшер, - дружно усилить. Понимаешь меня?

-- Понимаю, отвечал прецептор, - и конечно не остановлюсь сделать что бы то ни было для блага ордена. Но времени так мало, что не найдешь приличных средств.

-- Их необходимо найдти, Мальвоазен, продолжал Конрад: - этого требуют выгоды ордена, равно как и твои собственные. Темпльсто бедная прецептория. МэзопъДьё вдвое значительнее; тебе известно расположение ко мне нашего старика; найди людей способных обвинить еврейку, и ты будешь прецептор Мэзон-Дьё в плодоносном Кенте. Что ты скажешь на это?

они знают что нибудь о чародействах этой женщины.

-- Отыщи же их скорее, и слушай: если нужно несколько бизанов для изощрения их памяти, то не щади их.

-- За цехин они поклялись бы, что сама родившая их мать - колдунья! отвечал прецептор.

-- Иди же, сказал Мон-Фитшет: - в полдень начнется суд. Я никогда не видал, чтоб ваш начальник с такою деятельностью занимался приготовлениями к суду, с тех пор как он приговорил к сожжению Хамета Альфаджи за то что приняв христианство он обратился снова к исламу.

Тяжелый колокол замка пробил двенадцать, когда Ревека услышала стук шагов по потаенной лестнице, которая вела в её темницу. Шум предвещал прибытие нескольких человек, и это обстоятельство обрадовало ее, так как одинокия посещения гордого и страстного Боа Гильбера страшили ее более всякого другого бедствия, какое могло бы ее постигнуть.

-- Дочь проклятого племени! сказал и рецептор, - встань и следуй за нами.

-- Куда? спросила Ревека, - и зачем?

-- Будь благословен Бог Авраама! воскликнула Ревека, набожно сложив руки: - имя судьи, хотя бы и врага моей нации, есть уже для меня имя покровителя. Очень охотно последую за тобою; позволь мне только набросить покрывало на голову.

время местом для своего суда.

У входа в эту обширную комнату толпились оруженосцы. и простолюдины, не без труда пропустившие Ревеку к месту ей назначенному; рядом с нею шли прецептор и Мон-Фитшет и вслед за ними стража. Когда Ревека проходила чрез толпу со сложенными на крест руками и поникшею головою, ей всунули в руку лоскуток бумаги, который она взяла почти безсознательно и держала в руках, не любопытствуя даже узнать его содержание. Но уверенность, что в этом страшном собрании у нея был друг, придала несчастной мужество бросить взгляд на лица, посреди которых она находилась. Мы постараемся описать в следующей главе зрелище, представившееся её взорам.