Айвено.
Глава XL

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвено. Глава XL (старая орфография)

ГЛАВА XL.

Черный Рыцарь (к приключениям которого нам необходимо снова возвратиться), оставив сборное дерево доброго Локслея, направил свой путь прямо к одному соседнему монастырю, незначительному как по объему, так и по доходам, и называвшемуся приорством святого Ботольфа: туда по взятии замка Фрон де Бефа перенесен был Айвено, под прикрытием верного Гурта и великодушного Вамбы. Нам не нужно говорить о том что происходило между Вильфредом и его избавителем; довольно сказать, что после продолжительной и важной беседы с приором, были отправлены гонцы в разные направления, а на следующее утро Черный Рыцарь собрался продолжать свой путь в сопровождении шута Вамбы, служившого ему путеводителем.

-- Мы увидимся, сказал он Айвено, - в Конингсбурге, замке покойного Ательстэна, где твой отец Седрик отправляет похоронный пир в честь своего благородного родственника. Я увижу там ваших саксовских родных, сер Вильфред, и познакомлюсь с ними поближе. Ты также встретишь меня там, и мое дело будет помирить тебя с отцом.

При этих словах Черный Рыцарь дружески простился с Айвено, который изъявлял было сильное желание сопутствовать своему избавителю, но тот не согласился на это предложение.

-- Пробудь этот день здесь; едва ли достанет у тебя сил отправиться даже и завтра. Мне не надо иного проводника, кроме честного Вамбы, который может играть роль монаха или шута, смотря по расположению моего духа.

-- А я, отозвался Вамба, - поеду с вами очень охотно. Мне страх как хочется видеть похоронный пир Ательстана: если он будет не полон и не сытен, покойник возстанет из гроба и разбранит повара, эконома и кравчого, - а ведь это стоит посмотреть! Во всяком случае, сер рыцарь, я надеюсь, что ваша храбрость извинит меня пред моим господином Седриком, если мой собственный ум мне изменит.

-- Но каким образом, сер шут, моя бедная храбрость может успеть там, где остановится твой светлый ум? - растолкуй мне это.

-- Ум, сер рыцарь, возразил шут, - может сделать много. Он ловкий, расчетливый плут, который видит слабую сторону своего соседа и знает как удержаться под ветром, когда забушуют его страсти. Храбрость же смелый малый, который рубит все встречное: он гребет по-ветру и против течения, и идет вперед, не взирая ни на что. Вот по этому-то, добрый сер рыцарь, между тем как я извлекаю выгоды из хорошей погоды в уме нашего благородного господина, от вас я буду ожидать хлопот во время ненастья.

-- Сер Черный Рыцарь, так как вам угодно называться этим именем, сказал Айвено, - я боюсь, что вы выбрали себе слишком болтливого и безпокойного путеводителя. Но он знает каждую тропинку и просеку в этих лесах так же хорошо, как охотник, несколько раз по ним пробегавший; сверх того он, как вы отчасти могли сами видеть, верен подобно стали.

-- Нет, отвечал рыцарь, - я не буду роптать на человека, который, имея дар указывать мне путь, сделает его веселее. - Прощай, добрый Вильфред; прошу тебя не пускаться в дорогу по крайней мере прежде завтрашняго дня.

Говоря таким образом, Черный Рыцарь протянул руку Айвено, который прижал ее к своим губам, затем он простился с приором, сел на лошадь и уехал в сопровождении Вамбы. Айвено следовал за ними взором до тех пор, пока они скрылись в чаще соседняго леса, и потом возвратился в монастырь.

Вскоре после заутрени, Айвено попросил к себе приора; старец поспешно пришел и с безпокойством осведомился о состоянии его здоровья.

-- Мне лучше, отвечал Айвено, - и пламеннейшая надежда моя исполняется скорее, чем я ожидал; раны мои были менее опасны, нежели я предполагал, смотря по истечению крови, или может быть мазь произвела на меня чудотворное действие. Чувствую теперь, что я в состоянии падедь свое оружие, и считаю это счастием, потому что мне приходят на ум такия мысли, которые не позволяют мне оставаться здесь долее в бездействии.

-- Да не допустят святители, воскликнул приор, - чтоб сын Седрика Саксонца оставил наш монастырь до совершенного исцеления от своих ран! Стыд падет на наше звание, если мы потерпим это.

-- Я сам не захотел бы оставить ваш гостеприимный кров, достопочтенный отец, отвечал Айвено, - еслиб не чувствовал себя в силах вынести переезд и безопасно совершить путь свой.

-- Что же принуждает вас к такому внезапному отъезду? спросил приор.

-- Не случалось ли вам, святой отец, отвечал рыцарь, - предчувствовать близкую беду, которой вы напрасно стараетесь отыскать причину? Не случалось ли вам испытать, что дух ваш омрачался подобно светлой долине, когда над нею нависнет черная туча, предвестница близкой бури? Что думаете вы о подобных впечатлениях? Заслуживают ли они внимания, как предостережения наших ангелов-хранителей против грозящей нам опасности?

за тем, кому не можешь помочь в случае нападения?

-- Приор, возразил Айвено, - ты ошибаешься: я так крепок, что могу еще разменяться несколькими ударами если бы кто вызвал меня на это. Но если бы даже я не был в состоянии сражаться, то могу помочь ему в случае опасности какими нибудь средствами, не зависящими от силы оружия. Известно, что саксы не любят норманского племени, а кто знает какие могут быть следствия, если он явится к ним когда сердца их раздражены смертью Ательстэна, а головы разгорячены начавшимся у них пиршеством? Я считаю прибытие его к ним самым опасным мгновением, и решился разделить с ним эту опасность или отвратить ее; но для большого удобства, я попрошу вас ссудить меня какою нибудь из ваших лошадей, шаг которой вероятно будет покойнее походки моего боевого коня.

-- Без сомнения, отвечал достойный монах. - Вы возьмете принадлежащого мне коня, которого я приучил как бы нарочно для вас; и который идет так же спокойно, как лошадь сенталбанского абата. Могу сказать о Малкине, - так я называю своего коня - что для путешествия своего вы не найдете лучшого и более спокойного животного, и оно уступит может быть только лошади фокусника, которая танцует между яйцами. Сидя на Малкине, я сочинил не одну проповедь в назидание моей монастырской братии и многих христианских душе.

-- Прошу вас, почтенный отец, продолжал Айвено, - велите немедленно оседлать Малкина, и пошлите Гурта за моим оружием.

-- Однакож, любезный сер, возразил приор, - я прошу вас вспомнить, что Малкин так же мало знаком с оружием, как и хозяин его, и что я не отвечаю за то, может ли он вынести вид или тяжесть вашего полного вооружения. Уверяю вас, Малкин тварь разсудительная и возстает против всякого необыкновенного бремени: я брал Fructus Temporum у сенбиского пастора, и поверьте, он не тронулся бы ни на шаг от ворот, еслиб я не переменил масивной книги на свой маленький молитвенник.

-- Будьте уверены святой отец, сказал Айвено, - я не буду слишком обременять его; а если он заведёт со мной ссору, то победа не останется за ним.

В это время вошел Гурт и начал прикреплять к каблукам рыцаря большие позолоченные шпоры, которые могли убедить всякую упрямую лошадь, что её собственное спокойствие зависело от повиновения всаднику.

Большие и острые колесца, которыми снабжены были шпоры Айвено, побудили достойного приора раскаяться в своей вежливости, и он прибавил: - Однакож, добрый сер, теперь я вспомнил, что Малкин не терпит шпор: вам бы лучше подождать кобылу нашего поставщика, которая будет здесь через час, и должна быть смирна, так как она перевозит большую часть нашего зимняго запаса дров и ее не кормят овсом.

-- Благодарю вас, почтенный отец, но я останусь при вашем первом предложении, тем более, что вижу уже Малкина у ворот. Мое вооружение повезет Гурт; впрочем, будьте уверены, что так как я не буду обременять спины вашего коня, то и он не выведет меня из терпенья. Теперь, прощайте!

Айвено сошел с лестницы быстрее и свободнее, чем можно было ожидать от его раны, и вскочил на коня, желая поскорее избавиться от докучливого приора, который следовал за ним так неотступно, как только позволяли ему лета и толщина, и то воспевал похвалы Малкину, то поручал рыцарю беречь его.

-- Он теперь в самом опасном периоде жизни, периоде опасном как для девушек так и для лошадей, потому что ему пошел пятнадцатый год, сказал старик, смеясь собственной своей шутке.

Айвено, у которого столько в голове теснилось забот, что некогда было пускаться в разсуждения о походке коня, - не слушал предостережений и забавных замечаний приора; вскочив на лошадь и приказав ехать рядом своему оруженосцу (так называл себя теперь Гурт), он пустился по стопам Черного Рыцаря в лес, между тем как приор стоя у ворот монастыря, смотрел ему вслед и говорил сам с собою: - Пресвятая Дева! Как поспешны и горды эти военные! Мне бы не надо было давать ему Малкина: страдая так сильно от ревматизма, я пропаду, если с ним случится что нибудь недоброе. А впрочем, продолжал он подумав, - я не могу служить своим старым и разслабленным телом правому делу старой Англии; пускай же хоть Малкин разделит опасности, ей предстоящия; может быть, наша бедная обитель сочтется достойною какой нибудь награды, или может быть старому приору пришлют хорошенького коня. А если они и ничего не сделают, - ведь знатные забывают услуги ничтожных людей, - то по истине я и тогда сочту себя довольно вознагражденным в сознании, что исполнил долг свой. Но приходит уже время созвать братию к завтраку в трапезу. Уж верно они повинуются этому призыву гораздо охотнее, чем звонку к вечерне или заутрени.

Сенботольфский приор побрел обратно в трапезу для надзора за сушеной треской и пивом, поданными на завтрак монахам. Запыхавшись, он с важным видом сел за стол; несколько загадочных слов, произнесенных им о выгодах, которых можно ожидать для монастыря, о важных услугах, им оказанных, привлекли бы на себя в другое время общее внимание; но как треска была очень солона, а пиво довольно крепко, то челюсти братий были сильно заняты, и они ничего не могли слушать с охотою; мы не знали ни одного человека из братства, который бы покусился извлечь выгоду из таинственных намеков своего настоятеля, кроме отца Дигори, страдавшого зубной болью и жевавшого на одну сторону.

В это время Черный Рыцарь и его путеводитель пробирались по уединенным тропинкам леса; добрый рыцарь то напевал вполголоса песню какого-то влюбленного трубадура, то ободрял вопросами болтливое расположение своего спутника, так что разговор их составлял странное смешение пения и шуток, о котором мы очень желали бы дать понятие нашим читателям. Представьте себе этого рыцаря так, каким мы его уже описывали: крепко сложенного, высокого, широкоплечого, сидящого на могучем вороном коне, как бы нарочно созданном для его тяжелого тела, - так легко выступал он под ним, - рыцаря с приподнятым забралом, чтоб дышать свободнее, по с опущенною решеткою, чтоб не допускать ясно видеть черты лица. Однакож, можно было разсмотреть красноватые, загорелые щеки и большие голубые глаза, сверкавшие из под чёрной тени, наброшенной приподнятым забралом; вообще, движение и взор рыцаря выражали безпечную веселость и спокойную неустрашимость, и обнаруживали дух, неспособный предаваться страху, но быстро стремящийся вперед, когда уже грозит опасность - как человек свыкшийся с мыслью об ней, и постоянно занятый войною и исканием приключений.

Шут был в своей обыкновенной фантастической одежде; но последния происшествия заставили его прицепить род острого охотничьяго ножа, и прибавить к нему небольшой щит; не смотря на свою професию, Вамба обнаружил большую ловкость в употреблении этого оружия при осаде Торквильстона. Правда, неправильность в мозговых способностях Вамбы состояла большею частью в какой-то раздражительной нетерпеливости, не допускавшей его долго оставаться в одном положении, или преследовать развитие какой нибудь идеи, хотя на несколько минут он был очень ловок для немедленного исполнения возложенного на него дела или соображения какого нибудь предприятия. Вследствие этого, сидя на лошади, он безпрестанно двигался взад и вперед, являлся попеременно то подле ушей её, то на задней её части, свешивал обе ноги на одну сторону, садился лицом к хвосту, двигался, вертелся, и делал тысячи смешных движений, пока его лошадь так сильно приняла к сердцу это своенравие, что сбросила его с себя, и он растянулся во всю длину на зеленой траве. Приключение это, сильно позабавившее рыцаря, заставило спутника его ехать смирнее.

В то время, когда мы встречаемся с ними в нашем рассказе, веселая чета распевала так называемый "виреле", в котором не совсем стройный голос простолюдина сменялся более обработанным голосом рыцаря. Содержание песни было следующее:

Рыцарь.

"Анна-Мария, любовь моя! солнце взошло; Анна-Мария, любовь моя! утро наступило, туман поднялся, птички свободно поют. Утро взошло, любовь моя, Анна-Мария, утро взошло! Охотник выводит веселые звуки на своем рожке; радостное эхо слетает кругом с гор и деревьев; пора вставать тебе, любовь моя, Анна-Мария!

Вамба.

"Не буди меня, Тибальт, любовь моя, Тибальт, когда вокруг изголовья летают сладкие сны! Ничтожны радости на яву пред этими видениями. О, Тибальт, любовь моя! Пусть птицы ноют песни разсвету дня, пусть охотник громко трубит в рог на горе: сладчайшие звуки, сладчайшия радости окружают меня во сне, - но не думай, что в сновидении я вижу тебя, Тибальт, любовь моя!

господина, ни более ни менее как свободный человек; и однажды мы так увлеклись этой мелодией, что легли в постель через два часа после солнечного восхода, напевая песню не во сне и не на яву, а так между тем и другим; кости мои болят при одной мысли об этих звуках с тех пор. Не смотря на то, я спел Анну-Марию в угодность вам, добрый сер.

Шут вскоре начал другую песню, несколько комическим напевом; к нему присоединился и рыцарь. Песня была следующого содержания:

Рыцарь и Вамба.

"Три весельчака пришли с юга, запада и севера, с круговою песпью, чтоб свататься ко вдове из Викомба. Неужели вдова скажет им: нет?

"Первый был рыцарь, и пришел из Тайндэля; он пел круговую песню. Его предки, Боже помилуй, были знаменитые люди, неужели вдова скажет ему: нет? О своем отце-лэрде и своем дяде-рыцаре он пел в стихах и песнях; но вдова отослала его назад к его очагу, сказав ему: нет.

Вамба.

"Второй, кто пришел, клянется кровью и ногтями петь круговую песню. Он был знатного происхождения, родом из Валиса; и неужели вдова скажет ему: нет? - ему серу Давиду, де-Моргану, де Грифит, де Гюгу, де Тедору, де Рейсу, который пришел с своей песней; но она сказала, что одной вдовы мало для стольких имен, и отослала валлийца в обратный путь.

"Но подошел поселянин из Кейта, весело напевая свою круговую песню; он говорил вдове о доходах и барышах, и вдова не сказала ему: нет?

Оба.

"Так рыцарь и лэрд остались в грязи распевать свои песни, потому что кентский поселянин с своим годовым доходом никогда не мог услышать от вдовы слова: нет".

-- Я бы желал, Вамба, заметил рыцарь, - чтоб наш хозяин сборного дуба, или веселый монах, его капеллан, послушали твою песню в похвалу толстому поселянину.

-- А я не желал бы этого, возразил Вамба, - даже за рог, висящий на вашей перевязи.

-- Да, сказал рыцарь, - это залог доброго расположения ко мне Локслея, хотя, мне кажется, я не буду иметь в нем нужды. Протрубив три раза в этот рог, как меня уверяли, мы увидим, в случае надобности, вокруг себя порядочную толпу его честных стрелков.

-- Я сказал бы "не дай Бог", отвечал шут, - еслиб этот приятный подарок не был залогом в том, что они пропустят нас без вреда.

-- Почему же? Что ты хочешь этим сказать? спросил рыцарь: - ты думаешь, что без этого залога приязни они напали бы на нас?

-- Нет, я ничего не говорю, отвечал Вамба: - ведь у зеленых деревьев есть уши, так же как и у каменных стен. Но можешь ли ты растолковать мне, сер рыцарь, - когда лучше, чтоб кружка и кошелек были скорее пусты, чем полны?

-- Никогда, я думаю, возразил рыцарь.

-- За такой простодушный ответ ты заслуживаешь, чтоб пред глазами твоими ни то, ни другое никогда не было полно. Лучше опустошить кружку, когда передаешь ее саксу, и оставить деньги дома, когда пойдешь в зеленый лес.

-- Так ты считаешь наших приятелей грабителями? спросил рыцарь.

-- Вы не совсем понимаете меня, милостивый сер, отвечал Вамба, - может быть отбирая суму, они облегчают ходьбу человеку на долгом пути; и кто знает, может быть спасительно для души путника, что его освобождают от того что составляет корень зла, поэтому-то я и не буду называть жестокими именами тех, кто оказывает подобные услуги. Но я желал бы, чтоб моя сума и кошелек были оставлены дома всякий раз, когда встречаюсь с этими молодцами: - это избавило бы их от хлопот.

-- Мы обязаны однакож молиться за них, мой друг, не смотря на прекрасные качества, которые ты им приписываешь.

-- Что ни говори, Вамба, возразил рыцарь, - а эти стрелки молодецки услужили при Торквильстоне господину твоему, Седрику.

-- Правда, отвечал Вамба, - но это было в числе условий их договора с Небом.

-- Их договора с Небом? Что это значит? спросил его спутник.

-- Вот что, отвечал шут. - Они ведут с Небом расчет, в том смысле как управляется старый наш эконом с своими цифрами, или как жид Исаак наблюдает порядок между своими должниками, и подобию ему они выдают очень мало, а приобретают за то большой процент, прилагая вероятно собственно к себе обетование, сделанное в священном писании - седмерицею воздавать за дела милосердия:

-- Объясни мне примером то что ты хочешь сказать, Вамба: - Я ничего не знаю о подобном употреблении цифр и счетов.

-- Если ваша храбрость так непонятлива, отвечал Вамба, - то извольте знать, что эти честные люди кладут на весы с одной стороны доброе дело, а на другой такое, которое не так похвально, например, дают крону нищенствующему монаху и отнимают сто бизанов у жирного абата, или расцалуют в лесу девушку и окажут пособие бедной вдове.

-- Которое же из двух доброе дело, и которое преступление?

-- Славная шутка! Славная шутка! воскликнул Вамба: - с умным человеком ум изощряется. Я поклянусь, что вы ничего не сказали так кстати, когда справляли пьяную вечерю с толстым отшельником. Но возвратимся к нашему разговору: веселые люди лесов построют хижину и сожгут замок, покроют соломой часовню и ограбят церковь, освободят бедного пленника и зарежут гордого шерифа; или, для большого сближения с нашим делом, за освобождение саксонского тана живьем сожгут норманского барона. Короче сказать, они скромные воры, учтивые разбойники; но все-таки приятнее встречаться с.ними, когда они сделали что нибудь дурное.

-- Как же это так?

-- Потому что тогда они чувствуют некоторое раскаяние и хотят примириться с Небом. Но если их счеты в порядке, то Боже сохрани того, кому придется первому с ними разделываться! После услуги, оказанной ими в Торквильстоне, они верно содрали бы кожу с путешественников, которые встретились бы с ними. Однакож, продолжал Вамба, подъезжая сколько можно ближе к рыцарю: - здесь есть молодцы, которые гораздо опаснее для проезжающих, чем та вольница.

-- Кто же это? Я полагаю, что у вас нет ни волков, ни медведей?

-- Конечно, нет, сер, но у нас есть солдаты Мальвоазена, и я вам скажу, во время междоусобий десяток из них стоит стада волков в иное время. Теперь они поджидают жатвы и подкреплены солдатами, спасшимися из Торквильстона, так что еслиб мы встретили отряд, то поплатились бы за свои военные подвиги. Теперь прошу сказать, сер рыцарь, что бы вы сделали, еслиб мы встретили двух из них?

-- Прибил бы негодяев пикой к земле, Вамба, еслиб они вздумали нас остановить.

-- А еслиб их было четверо?

-- И они пенили бы ту же чашу, отвечал рыцарь.

-- Но еслиб шестеро, продолжал Вамба, - а нас, как теперь, только двое, - не вспомнили ли бы вы тогда о роге Локслея?

-- Чтои звать на помощь, воскликнул рыцарь, - против шести человек подобной сволочи, которых один добрый рыцарь разгонит, как ветер разгоняет поблекшие листья?

-- В таком случае, сказал Вамба, - я попрошу вас дать мне взглянуть поближе на рог, издающий могучие звуки.

Рыцарь отстегнул пряжку перевязи и удовлетворил своего спутника, который немедленно повесил рог себе на шею.

-- Что ты хочешь делать, плут? сказал рыцарь; - отдай мне рог.

-- Будьте довольны тем, сер рыцарь, что он в безопасности. Когда храбрость и дурачество путешествуют вместе, дурачество должно нести рог, так как оно лучше умеет трубить в него.

-- Нет, шут, возразил Черный Рыцарь: - ты слишком много позволяешь себе. Берегись выводить меня из терпения.

-- Не прибегайте к насилию, сер рыцарь, отвечал шут, держась в некотором разстоянии от нетерпеливого рыцаря, - или дурачество покажет добрую пару пяток и оставит храбрость отыскивать дорогу, как ей заблагоразсудится.

-- Ты верно попал, куда метил, проговорил рыцарь, - и правду сказать, мне некогда говорить с тобою пустяки. Оставь у себя рог, если хочешь, и поедем дальше.

-- Вы не будете обижать меня? спросил Вамба.

-- Говорю тебе, что нет, дурак!

-- Но дайте мне в том рыцарское слово, продолжал Вамба, подъезжая с большой осторожностью.

-- Обещаю своим рыцарским словом; только подвигай вперед свое дурачество.

-- И так, храбрость и дурачество опять в добром согласии, сказал шут, подъезжая к рыцарю, - но по истине, я не люблю таких пощечин, какими вы наделили жирного монаха, когда его святость катилась по земле подобно кегельному шару. Но теперь, когда рог в руках дурачества, пусть храбрость подымется на стремена и потрясет гриву, потому что, если я не ошибаюсь, там в кустарнике нас подстерегают.

-- Почему ты это думаешь? спросил рыцарь.

-- Оттого что я заметил два или три раза блеск шлема между зеленью деревьев. Честные люди держались бы дороги, а эта чаща может служить чудесной часовней для клерков святого Николая.

-- По чести, отвечал рыцарь, опуская забрало: - я думаю, что ты прав.

Черный Рыцарь во время спустил забрало, так как в тоже мгновение из подозрительного места вылетели три стрелы, направленные ему в голову и грудь; одна из них непременно попала бы ему в лоб, еслиб стальное забрало не остановило её. Две другия ударились о нагрудник и щит, висевший на шее.

-- Спасибо верному вооружению, сказал рыцарь. - Вамба, померяемся с ними, - и он прямо поскакал к чаще, где был встречен шестью или семью всадниками, которые опрометью бросились на него с поднятыми копьями; три копья ударились в него и разлетелись в дребезги, не сделав никакого вреда, как будто целью им служила стальная башня. Казалось, глаза Черного Рыцаря метали огонь даже сквозь отверстия забрала. Он приподнялся на стременах с видом невыразимого достоинства и воскликнул: - Что это значит, господа? В ответ разбойники извлекли мечи и напали на него со всех сторон, с криком: - Умри, тиран!

-- А-га! Святой Эдуард! Святой Георгий! говорил Черный Рыцарь, убивая с каждым восклицанием по человеку: - так у нас здесь есть изменники?

Как ни отчаянны были его противники, однакож они старались удалиться от руки, наносившей смерть с каждым ударом, и казалось, страх, наводимый силою Черного Рыцаря, готов был одержать верх над толпой, как вдруг рыцарь в синем вооружении, до сих пор державшийся за другими, устремился с копьем вперед, и направив удар не против всадника, но против коня, нанес смертельную рану благородному животному.

-- Удар подлеца! воскликнул Черный Рыцарь, когда конь его повалился на землю и увлек за собою всадника.

В эту минуту Вамба протрубил в рог, так как все происшедшее случилось так быстро, что он не имел времени сделать этого прежде. Внезапный звук заставил убийц отступить еще раз, и Вамба, не смотря на слабое вооружение, бросился немедленно к Черному Рыцарю и пособил ему подняться с земли.

Возбужденные этими словами, разбойники снова напали на Черного Рыцаря, которому последним средством оставалось прислониться к дереву и отбиваться мечом. Коварный рыцарь, взявший другое копье и выжидавший минуты, когда его страшный противник будет наиболее стеснен, поскакал к нему в надежде пригвоздить его копьем к дереву; но Вамба помешал этому намерению. Вознаграждая недостаток силы ловкостью, и презираемый неприятелями, занятыми предметом более важным, шут в некотором отдалении наблюдал за сражавшимися и остановил роковое стремление синяго рыцаря, подрезав ударом ножа жилы в подколенках его коня: лошадь и всадник опрокинулись. Но не смотря на это, положение Черного Рыцаря все еще было очень сомнительно: стесненный со всех сторон вооруженными людьми и напрягая все усилия для своей защиты, он начинал уже ослабевать, как вдруг из чащи вылетела стрела, повергшая на землю самого опасного из его противников, и вслед за нею показалась толпа стрелков под предводительством Локслея и веселого монаха; они немедленно приняли деятельное участие в битве, и скоро покончили дело с разбойниками, которые все легли на месте, убитые или смертельно раненые. Черный Рыцарь благодарил своих избавителей с величием, не виданным прежде в его обращении, так как до сих пор можно было скорее предположить в нем про-_у стого опытного воина, чем человека высшого положения.

-- Прежде, чем успею вполне выразить свою благодарность моим услужливым друзьям, сказал он, - мне нужно узнать, кто напал на меня без всякого повода с моей стороны. Открой, Вамба, забрало у синяго рыцаря, который, кажется, предводитель этих негодяев.

Шут тотчас приблизился к начальнику убийц, который, будучи разбит падением и смят под раненой лошадью, лежал не имея сил ни бежать, ни сопротивляться.

-- Ну, храбрый сер, сказал Вамба, - я должен быть вашим оружейником так же, как был вашим конюхом: я снял вас с коня, а теперь освобожу от шлема.

Говоря это, Вамба не совсем осторожно снял у синяго рыцаря шлем, и когда последний скатился на траву, Черному Рыцарю открылись седые волосы и черты, которых он вовсе не ожидал увидеть в такое время.

-- Вальдемар Фитцурз! воскликнул он в изумлении, - что могло побудить к такому гнусному поступку человека с твоим званием и с твоим признанным достоинством?

-- Ричард, сказал пленный рыцарь, смотря на него, - ты мало знаком с человечеством, если не знаешь до чего честолюбие и мщение могут довести каждого из сынов Адама.

-- Мщение? отвечал Черный Рыцарь: - я никогда не оскорблял тебя. Тебе не за что мстить мне.

-- Ты отверг союз с моею дочерью, Ричард; не оскорбление ли это для нормана, кровь которого так же благородна, как и твоя собственная?

-- Дочь твоя? возразил Черный Рыцарь. - Хороша причина вражды, которая довела до такого кровавого дела! Удалитесь, господа; мне нужно поговорить с ним наедине. Теперь, Вальдемар Фитцурз, скажи мне правду; признайся, кто побудил тебя к этому вероломству?

-- Сын отца твоего, отвечал Вальдемар, - который этим отмщал только непокорность твою к отцу.

Глаза Ричарда засверкали негодованием, но благороднейшее чувство подавило гнев. Он прижал руку ко лбу и несколько минут смотрел на униженного барона, на лице которого гордость боролась со стыдом.

-- Ты не просишь о жизни, Вальдемар? спросил король Ричард.

-- Кто в когтях у льва, отвечал Фитцурз, - тот знает, что это безполезно.

-- Возьми же ее без просьбы, отвечал Ричард: - лев не пожирает распростертых перед ним трупов. Сохрани жизнь свою, но с условием, чтоб через три дня ты оставил Англию и скрыл безчестие в твоем норманском замке, и чтоб никогда не произнесено было имя Иоанна Анжуйского как участника в твоем злодеянии. Если тебя увидят на английской земле по прошествии назначенного мною срока, ты подвергнешься смерти. Если произнесешь хотя одно слово, противное чести моего дома, клянусь святым Георгием, самое святилище алтаря не спасет тебя! Я повешу тебя как пищу воронам на башне твоего собственного замка, - Локслей, вели дать коня этому рыцарю, так как твои стрелки захватили всех лошадей, и пусть он едет свободно.

-- Еслиб я не был уверен, что голос, мне повелевающий, не терпит противоречия, отвечал стрелок, - то пустил бы в гнусного злодея стрелу, которая избавила бы его от труда продолжать путь.

-- В тебе английское сердце, Локслей, сказал Черный Рыцарь, - и ты справедливо думаешь, что обязан повиноваться моим велениям. Я Ричард Английский!

При этих словах, произнесенных тоном величия, приличным высокому сану и личному характеру Львиного Сердца, все стрелки преклонили колени, и тут же, принесши обет верности, просили прощения в своих проступках.

изгладились все следы недавняго отчаянного боя, за исключением краски, происшедшей от сильного движения. - Встаньте, друзья мои! Все дурное, совершенное вами, изглажено честными услугами, которые вы оказали моим бедствовавшим подданным под стенами Торквильстона, и помощью, поданною сегодня вашему государю. Встаньте, друзья мои, и будьте впредь добрыми подданными! А ты, храбрый Локслей...

-- Не называйте меня более Локслеем, государь! Узнайте настоящее мое имя, слава которого, по несчастию, распространилась так далеко, что вероятно достигла и вашего царственного слуха. Я Робин Гуд из Шервудского Леса {В балладе о Робине Гуде мы узнаем, что этот знаменитый разбойник принимал иногда или Локслея от названия деревни, в которой он родился, но где именно лежала эта деревня, в балладе не говорится. Автор.}.

-- Король вольницы, глава добрых товарищей! сказал король, - кто не слыхал этого имени, известного даже в далекой Палестине? Но будь уверен, храбрый Робин: все совершенное во время нашего отсутствия посреди смутных обстоятельств, будет забыто и не причинит тебе вреда,

-- Правду говорит пословица, заметил Вамба, вмешиваясь в разговор, но несколько укротив тон своей обычной смелости: "Кошка со двора - мышам праздник".

-- Так ты здесь, Вамба? отвечал Ричард: - не слыша так давно твоего голоса, я думал уже, что ты бежал.

его остался здесь на его месте. Правда, сначала я отступил на несколько шагов, потому что о пеструю одежду копья не разбиваются так легко, как о стальной панцирь. Но если я не сражался острием меча, то вы отдадите мне справедливость, что я трубил тревогу.

-- И с добрым намерением, честный Вамба, возразил король. - Твоя услуга не будет забыта.

-- Confiteor! Confiteor! {Виновата, признаюсь виновным.} воскликнул кто-то подле короля смиренным голосом; - моя латынь далее не ведет меня, но каюсь в преступлении и молю простить меня прежде чем поведут меня на казнь.

Ричард взглянул вокруг себя и увидел веселого монаха на коленях, перебирающого свои четки, и подле него на траве его толстую палку, которая не оставалась праздною во время стычки. Вся наружность монаха приняла такой вид, какой он счел за лучший для выражения глубочайшого раскаяния: глаза его были подняты кверху, а углы рта спущены вниз, наподобие кисточек, украшающих отверстие кошелька, по выражению Вамбы. Но этот вид чрезмерного раскаяния странно противоречил с каким-то комическим выражением, которое просвечивало в резки к чертах монаха, и делало его страх и смирение похожими на лицемерие.

-- Что причиной твоего смущения, безумный монах? спросил Ричард. - Ты может быть боишься, чтоб твой епископ не узнал как ты отправляешь служение Богородице и святому Дунстану? Будь покоен, не бойся: Ричард Английский не изменяет тайнам, вырвавшимся при звуке чаши.

ланиты помазанника Божия!

-- А, а! произнес Ричард, - вот откуда дует ветер! Действительно, я было и забыл о пощечине, хотя от нея у меня целый день звенело в ушах. Но если удар ловко пришелся, то я сошлюсь на добрых людей, нас окружающих, что я хорошо за него отплатил, или, если ты считаешь что нибудь за мной, и потребуешь другой платы...

-- Ни малейшей, отвечал монах Тук: - я получил свое, и с процентами. Дай Бог вашему величеству платить всегда свои долги с такою же точностью!

-- Еслиб я мог всегда расплачиваться таким образом кулаками, проговорил король, - кредиторы мои не имели бы повода жаловаться на бедность моей казны.

-- Однако, сказал монах, снова приняв смиренно-лицемерный вид, - не знаю еще какому наказанию я должен подвергуться за этот святотатственный удар!

мой честный монах, я считаю за лучшее для церкви и для тебя лично испросить тебе разрешение бросить рясу и сделаться стрелком в нашей гвардии, для охранения нашей особы, вместо прежнего служения при алтаре святого Дунстана.

-- Государь! отвечал монах, - молю вас о милостивом прощении, и вы тотчас простили бы меня, еслиб только знали, до какой степени грех лености одолевает меня. Снятой Дунстан, да помилует он нас! стоит покойно на своем месте, хотя бы я и забыл прочесть свои молитвы, гоняясь за жирной ланью; иногда проведешь ночь вне своей кельи, делаешь Бог знает что, а святой Дунстан никогда не жалуется: он владыко самый кроткий и миролюбивый, какой только когда либо бывал между владыками, созданными из дерева. Но быть в числе стражи при особе моего государя, короля, честь великая, без сомнения; однако еслиб я отлучился только утешить какую нибудь вдову в одном месте, убить лань в другом, - пошли бы толки. "Где этот монах-собака?" скажет один. "Кто видел проклятого Тука?" скажет другой. "Разстриганор один истребляет больше дичи, чем все стрелки окрестности", закричит сторож, "и стреляет в каждую дикую лань", прибавит второй. Словом, добрый государь мой, прошу вас оставить меня, как нашли; или, если нам угодно в чем нибудь коснуться меня своею милостью, то да буду пред очами вашими бедным клерком снятого Дунстана в Копменгурсте, для которого каждый малый дар будет многоценен.

-- Понимаю, отвечал король, и святой клерк получит позволение охотиться в моих варнклифских лесах. Помни, однакож, что я позволю тебе убивать только по три лани в каждое время года; но я не христианский рыцарь и не законный король, если это не даст тебе предлога убивать их до тридцати.

-- Ваше величество можете быть уверены, сказал монах, - что благодатью святого Дунстана я найду средство умножить ваши всеблагия даяния.

бочки самого лучшого пива; а если и это не утолит твоей жажды, приезжай ко двору и познакомься сам с моим ключником.

-- А для святого Дунстана? спросил монах.

-- Ты получишь также стихарь, эпитрахиль и покров на алтарь, продолжал король, осеняя себя крестом. - По не будем шутку пашу превращать в важное дело, чтоб Бог не наказал нас за то, что мы более заняты нашими глупостями, чем прославлением Его имени и поклонением Ему.

-- Я отвечаю за своего патрона, сказал весело пустынник.

-- Отвечай за самого себя, монах, возразил король Ричард с некоторою строгостью; но тотчас же протянул пустыннику руку, и молах, несколько пристыженный, преклонив колено, поцаловал ее. - Ты оказываешь менее чести моей отверстой руке, чем сжатому кулаку, произнес монарх: - пред первой ты преклоняешь только колено, а перед последним падал ниц.

сторону.

В то же время два новые лица появились на сцене.