Антикварий.
Глава V

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Антикварий. Глава V (старая орфография)

ГЛАВА V.

Открытие фэрпортского театра совершилось, но никакой мистер Ловель не явился на сцене, да сверх того ни манеры, ни обращение молодого человека не оправдывали предположения Ольдбука, что спутник его был кандидат на благосклонность фэрпортской публики. В Фэрпорте жил старый цирюльник, Джакоб Каксон, заботившийся о содержании в исправности трех единственных париков, которые одни, вопреки таксе на пудру и плохим временам, уцелели во всем приходе и ежедневно завивались и напудривались. Старик этот употреблял все свое время на попечение об этих париках, оставшихся в моде у трех людей, и мистер Ольдбук постоянно наведывался у него о фэрпортском театре, ожидая каждый раз услышать от него весть о появлении на сцене мистера Довели. Антикварий желал при этом случае доказать молодому человеку свое участие, и потому твердо решился ехать в театр не только сам, но и взять с собою свое бабье. Но старый цирюльник все еще не. извещал его о событии, которое могло бы подать повод к столь решительному шагу, как покупка билета на ложу.

Напротив, Каксон сообщил ему, что в Фэрпорте подавно поселился молодой человек, с которым целый город не знает что делать (под "городом" он разумел всех сплетниц, которые, за неимением собственного дела, занимались пересудами о других). Этот молодой человек не искал общества, напротив скорее избегал его, хотя многие желали с ним познакомиться, благодаря его приятным манерам и некоторому любопытству, возбужденному его поведением. В образе его жизни не было ничего неправильного, ничего свойственного какому нибудь искателю приключений; он вел себя так просто, был во всем так точен, что люди имевшие с ним сношения, не могли им нахвалиться.

-- Это что то вовсе не похоже на театрального героя, подумал Ольдбук. И хотя обыкновенно упорный в своих суждениях, он нашелся бы вынужденным отказаться от мнения, которое составил себе о Ловеле, еслиб старый Каксон не прибавил, что "этот молодой человек часто разговаривает сам с собою, беснуясь у себя в комнате, словно комедиант на сцене".

Это было единственное обстоятельство, по видимому подтверждавшее предположение Ольдбука; иначе трудно было бы решить что могло удерживать в Фэрпорте молодого человека, не имевшого в этом городе пи друзей, ни знакомых и никакого рода занятия. Но было также заметно, чтоб он любил портвейн или вист. Он отказался обедать вместе с офицерами недавно сформированного отряда волонтеров и не принимал участия в праздниках, дававшихся двумя партиями, на которые, подобно иным более значительным городам, разделялись и жители Фэрпорта. В нем не было столько аристократизма, чтоб присоединиться к клубу Royal True Blues {Клуб королевских верных синих.}, ни столько демократизма, чтоб вести дружбу с обществом так называемых Друзей Народа, которым Фэрпорт также имел счастие славиться. Ловель терпеть не мог кофейных, и также не любил быть гостем за чайным столом. Словом, с тех пор как имя Ловеля вошло в моду у сочинителей романов, - а это велось уже издавна, - ваш герой был единственный мистер Ловель, о котором нельзя было сказать почти ничего положительного и которому можно было приписать только отрицательные свойства.

Впрочем, между отрицательными особенностями Ловеля была одна очень важная: в его поведении не к чему было придраться. Еслиб Ловель имел какой нибудь недостаток, его тотчас обнаружили бы, так как по врожденной склонности человека говорить дурное о своем ближнем, никто не пожалел бы о существе столь чуждавшемся общества. Одно только обстоятельство возбудило было против него некоторые подозрения. В своих уединенных прогулках он часто занимался рисованием; а так как он снял разные виды с пристани, срисовал между прочим сигнальную башню и даже четырехпушечную батарею, то некоторые ревнители общественного блага распространили под рукою слух, что этот таинственный приезжий должен быть французский шпион. Вследствие этих слухов шериф лично отправился к мистеру Ловелю; но как видно, молодой человек совершенно разсеял при этом свидании все сомнения чиновника, потому что шериф не только не тревожил его более, но даже, как уверяют, два раза приглашал к себе на обед, от чего однако Ловель каждый раз вежливо отказывался. Сверх того, шериф сохранял глубочайшее молчание на счет своего объяснения с мистером Ловелем не только перед публикой, но даже не сообщил ничего об этом и своему тайному совету, состоявшему из его помощника, письмоводителя, жены и двух дочерей, хотя всегда совещался с ними о делах по должности.

Все эти подробности, верно переданные старым цирюльником мистеру Ольдбуку, еще более возвысили молодого человека во мнении его прежнего спутника.

пригласить также сера Артура в Монкбарнс. Впрочем, об этом мне надобно еще переговорить с моим бабьем.

Переговорив с сестрой и племянницей, Ольдбук послал нарочного с письмом к "почтеннейшему серу Артуру Вардору, баронету, в замок Ноквинок". Нарочный был не иной кто, как сам Каксон. Письмо было следующого содержания:

"Любезный сер Артур.

"Во вторник 17-го числа текущого месяца, stylo novo, у меня, в Монкбарнсе, будет монастырский symposion {Застольная беседа у древних греков.}, и я прошу вас прибыть к нам ровно в четыре часа. Если прекрасная неприятельница моя, мис Изабелла, может и захочет почтить нас своим посещением вместе с вами, то бабье мое будет очень радо получить такое подкрепление в своей борьбе против строгой законной власти. В противном случае, я отошлю их на вечер к пастору. Мне хочется представить вам одного знакомого мне молодого человека, в котором гораздо больше здравого смысла, чем у вертопрахов нашего века: он умеет уважать людей старше его, и довольно хорошо знает классиков. А так как подобный молодой человек должен чувствовать естественное презрение к жителям Фэрпорта, то мне хочется ввести его в умное и почтенное общество.

в полном собрании и только ждет мэра, а мэр ждет только своего парика, который отдал тебе напудрить.

-- Ах, сер! отвечал цирюльник, глубоко вздохнув: - эти счастливые времена давно уже миновались. Джерви, последний из фэрпортских мэров, ходивших в парике, да и у него была глупая служанка, которая убирала этот парик, намазав его свечным салом, и потом посыпала горстью пшеничной муки. Но я помню время, Монкбарнс, когда члены совета скорее обошлись бы без письмоводителя и даже без рюмки водки за завтраком, чем без критичного, хорошо завитого и напудренного парика. Можно ли удивляться, что народ недоволен и требует реформы в законах, когда у судей, правителей, у диаконов и даже у самого мэра на голове не более волос, как на моих парикмахерских болванах?

-- Да у них, Каксон, и внутри-то головы то же что у твоих болванов. Впрочем, у тебя очень верный взгляд на общественные дела, и я скажу утвердительно, что сам мэр не угадал бы причины народного ропота так метко и так верно как ты. Однакож, проваливай, Каксон.

И Каксон отправился в путь, на разстояние трех миль.

Не hobbled - but his heart was good!

*) Он хромал, но у него была добрая воля идти скорее, чем мог.

Пока Каксон идет туда и обратно, не излишне познакомить читателя с тем лицом, к которому он был отправлен.

Мы уже сказали, что за исключением одного соседа, мистер Ольдбук не вел знакомства ни с кем из землевладельцев, живших в окрестностях Монкбарнса; этот сосед, удостоившийся исключения из общого правила, был сер Артур Вардор, баронет, отрасль древней фамилии, человек, имевший большое, по разстроенное состояние. Отец его, сер Антони, был усердным яковитом и обнаруживал чрезвычайный энтузиазм к делу Стюартов до тех пор, пока для этого не требовалось ничего кроме слов. Никто не выжимал апельсина {Апельсин по английски Orange. Враги Иакова Стюарта назывались оранжистами, потому что были приверженцы принца Оранского (Prince Orange).} с таким многозначительным видом, как сер Антони; никто не умел искуснее его предложить мятежного тоста, избегая вместе с тем прямого нарушения законов; наконец, никто более и чаще его не пил за успех своей политической партии. Но в 1745 году, когда приблизилась горная шотландская армия, усердие почтенного баронета вдруг как будто охладело, именно в то самое время когда оно наиболее было нужно. Он, правда, много толковал о том, что возьмется за оружие для защиты прав Шотландии и Карла Стюарта, но седло его годилось только для одной лошади, к несчастию непривыкшей к ружейному огню. Может быть, хозяин благородного четвероногого втайне одобрял непривычность своего коня, и начинал думать, что дело, которого опасалась лошадь, не может быть полезно и всаднику. Как бы то ни было, пока сер Аптопи Вардор говорил, пил и предавался нерешимости, неустрашимый фэрпортский мэр (который, как мы уже видели, был отец нашего антиквария) вышел из города с отрядом граждан, принадлежавших к партии вигов, и именем Георга ИИ-го овладел замком Ноквинок, четырьмя каретными лошадьми и особою самого владельца. Вскоре после того, сер Аптопи, вследствие предписания одного из государственных секретарей, был отвезен в Лондонскую Башню, куда последовал за ним и сын его Артур, бывший в то время еще очень молодым человеком. Но так как они не сделали ничего, что можно было бы назвать явною государственною изменою, то их скоро освободили, и они воротились опять в Ноквинок, пили еще больше прежнего за здравие претендента, и постоянно толковали о страданиях, которые потерпели за его дело. Сор Артур так привык к этому, что даже по смерти отца своего, когда уже решительно никто не думал о сопротивлении гановерскому дому, нонконформистский капелан его постоянно возсылал мольбы о возстановлении законного монарха, о падении похитителя престола и уничтожении жестоких и кровожадных врагов законности, так что эта мятежная молитва читалась более по привычке, чем с определенною целью. Наконец, в 1770 году, по случаю парламентских выборов, почтенный сер Артур, чтоб иметь право подать голос в пользу интересовавшого его кандидата, преспокойно присягнул в верности и повиновении царствовавшему дому; следовательно отрекся от претендента, о возстановлении которого он еженедельно молился, и признал власть узурпатора, хотя никогда не переставал просить Бога лишить его престола. В добавок к этим грустным доказательствам человеческой непоследовательности, сер Артур продолжал молиться за возвращение Стюартов даже после совершенного пресечения этого семейства, и между тем как при своей умозрительной преданности Стюартам считал их все еще живыми, он во всех своих действиях являлся верным и ревностным слугою Георга III.

Во всяком другом отношении, сер Артур Вардор жил точно также как жила большая часть сельских джентльменов в Шотландии. Он занимался охотой и рыбной ловлей, давал обеды и сам ездил на обеды, присутствовал на всех скачках и собраниях в графстве, был помощником наместника графства и таможенным инспектором. Устарев, он сделался лепив и неповоротлив, охота перестала ему нравиться, и он начал искать развлечения, занимаясь иногда чтением шотландской истории. Мало по малу у него явился вкус к древностям, и хотя понятия его на этот счет не были ни глубоки, ни очень верны, однакож он сделался близким приятелем и сподвижником Ольдбука в его антикварных разысканиях.

в Кинпрунском Кайме) был гораздо разборчивее и не без предусмотрительности принимал сомнительную монету за настоящую. Сер Артур счел бы за преступление сомневаться в существовании хотя одного из ста четырех шотландских королей, портреты которых еще украшают стены голирудской галлереи и которых Боэций признал, Буканан I сделал классическими, а Иаков IV считал своими предками, передавшими ему право на древнее королевство. Напротив, Ольдбук, человек основательный и подозрительный, не уважавший божественного права наследия, готов был подтрунить над этим священным списком королей, и утверждал, что весь этот торжественный ряд потомков Фергуса, принятых в шотландскую историю, по крайней мере так же недостоверен и бездоказателен, как блистательное шествие потомков Банко сквозь пещеру Гекаты.

Другой щекотливый предмет составляли суждения о доброй славе королевы Марии. Сер Артур был самый рыцарский защитник, а Ольдбук отъявленный противник этой королевы, не смотря на её красоту и несчастия. Наконец когда на беду речь заходила о событиях более новых, то каждая страница истории подавала им повод к несогласиям. Ольдбук был твердый пресвитерианец, настоящий церковный старшина, приверженец революционных начал и протестантского престолонаследия, а сер Артур во всех этих отношениях держался мнений совершенно противоположных. Правда, они сходились в одном - в должной любви и преданности к царствующему государю {Читатели поймут, что это относится к Георгу III. Автор.}; но этим и ограничивалось их единомыслие. Вследствие того, между ними часто происходили жаркия ссоры, причем Ольдбук не всегда мог обуздывать свою колкость, а баронет находил иногда, что потомок немецкого типографщика, предки которого добивались чести поступить в низкий клас мещан, забывался и позволял себе в споре неизвинительные вольности с человеком его сана и древняго происхождения. Прибавьте к этому оскорбление, нанесенное всему роду сера Артура отцом нашего антиквария, который захватил у него даже каретных лошадей, и вы можете судить, что воспоминание об этом событии должно было усилить гнев баронета и оживлять его во время спора. Наконец, мистер Ольдбук, считая своего друга и собрата весьма недалеким в некоторых отношениях, нередко был расположен обнаруживать перед ним это неблагоприятное мнение несколько яснее, чем позволяли правила вежливости. В таких случаях они часто разставались разсерженными, с твердым намерением никогда более не видаться; по утро вечера мудренее, и убедившись впоследствии, что но долговременной привычке они сделались друг другу необходимыми, каждый из них спешил возстановить нарушенный мир. При этом Ольдбук, принимая в уважение ребяческую щепетильность баронета, выказывал свое умственное превосходство, и сострадательно делал первые шаги к примирению. Однакож, раза два случилось, что аристократическая гордость баронета, считавшого такое множество предков, выразилась уж через чур оскорбительно для потомка типографщика, отчего между этими двумя оригиналами мог бы последовать вечный разрыв, еслибы его не предотвратили старания и посредничество мис Изабеллы Вардор, дочери баронета, все семейство которого состояло из нея и сына, служившого в чужих краях. Мис Изабелла, знала, что общество Ольдбука необходимо было для занятия и развлечения её отца, и посредничество её редко оставалось безуспешным, когда оно делалось нужным вследствие колкостей с одной стороны и высокомерного тона с другой. Благодаря её любезному вмешательству, сер Артур прощал все дурные отзывы о королеве Марии, а мистер Ольдбук извинял оскорбления, нанесенные памяти короля Вильгельма. Впрочем, так как Изабелла, смеясь и шутя, всегда брала сторону отца, то Ольдбук называл ее своей прекрасной неприятельницей, хотя в самом деле уважал ее более всех других женщин, не смотря на то, что он вообще не был большим почитателем прекрасного пола.

Между этими двумя оригиналами существовало и еще другое отношение, производившее на их дружбу влияние попеременно отталкивающее и притягательное: сер Артур всегда нуждался в деньгах, а Ольдбук не всегда был расположен ссужать их. Ольдбук хотел, чтоб суммы, данные им в займы, были ему возвращаемы с точностью в условленный срок, а сер Артур не часто бывал в состоянии удовлетворять такому справедливому требованию. При таких противоположных желаниях, естественно должны были также время от времени происходить незначительные разлады. Впрочем, они вообще были довольно снисходительны один к другому, и походили на свору собак, которые ворчат иногда друг на друга, однакож не останавливаются и не грызутся.

В то время, когда посол нашего антиквария прибыл с письмом в замок Ноквинок, сер Артур и лэрд Монкбарнс были в ссоре по случаю денежных счетов или политических мнений. Баронет сидел в большой готической комнате, с окнами, выходившими с одной стороны на бушевавшее море, а с другой на прямую длинную аллею. Он то перевертывал страницы фолианта, лежавшого на столе, то бросал грустный взор на липы аллеи, сквозь густые листья которых едва могли проникать лучи солнца. Наконец, к своему удовольствию, он увидел человека, приближавшагося к замку. Кто этот человек? Что ему надо? На первый из этих вопросов не нужно было ответа: он вскоре узнал хромого цирюльника по его старому серому сюртуку, по шляпе, испачканной помадою и пудрой, а особенно по его походке; но на второй вопрос он все еще отыскивал удовлетворительного ответа, как в гостиную вошел слуга и доложил:

-- Письмо от Монкбарнса, сер Артур.

-- Проведи старика на кухню и вели накормить его, сказала Изабелла, от сострадательного взора которой не ускользнули седины цирюльника и его усталый вид.

-- Душа моя, обратился к ней сор Артур, - мистер Ольдбук приглашает нас к 17-му на обед. - После минутного молчания, баронет прибавил: - Он кажется забыл, что в последний раз обошелся со мною вовсе не с таким уважением, какого я имею право требовать.

-- Батюшка, у вас столько преимуществ перед бедным мистером Ольдбуком, что нечему удивляться, если он иногда оттого бывает не совсем в духе, но он очень почитает вас, любит беседовать с вами и верно сам иногда жалеет, что не оказал вам должного внимания.

-- Твоя правда, Изабелла, и когда вспомнишь происхождение его, ему многое можно извинить: в крови у него все еще осталась порядочная доля немецкой отталкиваемости, он всосал с материнским молоком превратные понятия вигов и чувство опозиции против знатности и родовых прав. Ты могла заметить, что ни в каком споре он не берет верх надо мною, кроме тех случаев, когда хвалится своим мелочным, подробным знанием чисел, имен и фактов: аэто все чистые безделки, дело одной памяти которою он вполне обязан своему происхождению от ремесленников.

-- Она ведет к невежливому и резкому тону в спорах и безразсудство Ольдбука простирается до того, что он нападает даже на редкий, имеющийся у меня перевод Гектора Боэса, сделанный Беленденом, драгоценный экземпляр in-folio, напечатанный готическими буквами, основываясь на каком-то лоскутке старого пергамента, который годился бы только на мерки портному, еслиб Ольдбук не спас его от этой достойной его участи. Притом, навык к мелочной и отяготительной точности отзывается каким-то лавочничеством, вовсе неприличным джентльмену, считающем уже два или три поколения в своем роде. Бьюсь об заклад, что во всем Фэрпорте нет купеческого прикащика который умел бы высчитывать проценты так как Ольдбук.

-- Но вы не откажетесь от его приглашения, батюшка?

-- Ну... нет. Мне кажется, мы никуда не отозваны. Но о каком это молодом человеке он пишет? Он редко решается на новые знакомства, а родных, сколько мне известно, у него нет.

"милостивые государи".

Когда это важное дело решено было таким образом, Изабелла тотчас написала: "Мис Вардор свидетельствует мистеру Ольдбуку нижайшее почтение за себя и сера Артура и извещает, что оба они будут иметь честь приехать на обед. При этом удобном случае, мис Вардор возобновляет свою вражду с мистером Ольдбуком за то, что он так долго не был у них в Ноквиноке, где посещению его всегда очень рады".

Этой любезностью заключила она свою записку и отдала ее Каксону, который, отдохнув и подкрепив свои силы, отправился обратно к антикварию.