Антикварий.
Глава VI

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Антикварий. Глава VI (старая орфография)

ГЛАВА VI.

Молодой друг наш, Ловель, получив письменное приглашение, явился в Монкбарнс, согласно с назначением, 17-го июля, за несколько минут до четырех часов. День был очень знойный, и выпало несколько крупных капель дождя, однако грозившия тучи прошли мимо и разразились в отдаленном месте.

Ловеля встретил у Пилигримских ворот мистер Ольдбук в коричневом фраке, коротких штанах и серых шелковых чулках; на голове у него был напудренный парик, причесанный со всем искуством ветерана, Каксона, который, ночуя вкусный обед, постарался окончить прическу только перед самым тем временем, когда следовало садиться за стол.

-- Очень рад, что вы приехали на мой симпозион, мистер Ловель; позвольте же теперь представить вас моим жалким, ни на что негодным бабам--malae bestiae, мистер Ловель.

-- Я убежден, сер, что ваши дамы не заслуживают вашей сатиры.

-- Tilley-valley {Tilley-valley, вздор, вранье, пустяки.}, мистер Ловель - слово, которое, замечу мимоходом, один коментатор производит от tittlivililium, а другой от talley-ho, - но tilley-valley, говорю я, и прошу оставить ваши учтивости. Вы найдете в них только образчики женского отродья, и больше ничего. Но вот оне, мистер Ловель. Честь имею представить вам, по принятому порядку, мою скромную сестрицу Гризельду, которая презирает простоту и терпение, связанные с добрым, старинным именем Гризели, и мою прекрасную племянницу Марайю, мать которой называли Мэри, иногда Молли.

Старшая из дам была вся в шелку и атласе, а на голове её красовалось здание, подобное которому можно найдти в книге под заглавием "Памятная книжка для дам на 1770-й год". Это был чудесный образец архитектуры, в роде готического замка новейших времен: букли представляли башни, черные шпильки - рогатки; а верхняя часть убора походила на развевающееся знамя.

Лице, украшенное такими башнями, подобно старинным статуям Весты, было широко и длинно, с остроконечными носом и подбородком, и имело такое смешное сходство с физиономиею мистера Джонатана Ольдбука, что если бы брат и сестра не стояли тут вместе, как Себастиан и Виола в последней сцене Двенадцато и Ночи {Шекспира.}, то Ловель верно подумал бы, что перед ним стоит его старый приятель, переряженный в женский костюм. Старинное шелковое платье с цветами составляло одежду этой удивительной особы с несравненной головой, которая по словам брата была пригоднее для мусульманского тюрбана. нежели для убора благоразумной и порядочной христианки. Длинные, костлявые руки, украшенные на локтях густыми блондовыми оборками и длинными перчатками очень яркого красного цвета, были сложены на крест и напоминали пару огромных морских раков. Башмаки на высоких каблуках и коротенькая шелковая мантилья, накинутая на плечи с милою небрежностью, дополняли наряд мис Гризельды Ольдбук.

Племянница её, которую Ловель видел уже мельком во время своего первого посещения, была молоденькая, хорошенькая девушка, очень мило одетая по моде того времени, с плутовскою физиономиею, которая была ей очень к лицу и происходила, может быть, от сатирического направления, отличавшого все семейство её дяди; но в ней эта особенность не была так резка.

Ловель раскланялся обеим дамам, и старшая из пах отвечала ему продолжительным поклоном 1700-го года, - эпохи назидательной, когда садясь за стол молились целых полчаса, а поед состоял из холодного пятничного каплуна {Здесь автор намекает на ту эпоху, когда указом Карла II запрещено было трактирщикам готовить обед по пятницам, как бывало до времен реформации.}; младшая отделалась модным приветствием, таким же коротким, как праздничное благословение нынешних пасторов.

Во время этих представлений, сер Артур, отпустив свою карету, вошел в сад, ведя под руку свою прекрасную дочь, и раскланялся дамам со всею обычною формальностью.

-- Сер Артур, сказал антикварий, - и вы, моя прекрасная неприятельница, позвольте познакомить вас с моим молодым другом, мистером Доведем, который в то самое время, как скарлатиная лихорадка {Монбарис налипает эпидемическою скарлатиною страсть, которую в то крема англичане имели к красному военному мундиру.} эпидемически свирепствуют на нашем острове, имеет мужество и благоразумие являться в партикулярном платье; вы видите однакож, что если у него одежда не модного цвета, то по крайней мере этот цвет выступил на щеках его. Сер Артур, позвольте мне представить вам молодого человека, которого, узнав короче, вы найдете степенным, умным, вежливым, ученым, много наблюдавшим, начитанным и хорошо посвященным во все таинства театральной сцены от времен Дэви Линдсея {Автор древнейшей сценической пьесы в Шотландии.} до времен Дибдина {Автор новейших драматических пьес и песень.}. - Он опять покраснел, - это знак его расположения.

-- Брат мой, сказала мис Гризельда, обращаясь к Ловелю, - всегда как-то странно выражается, сер; по никто не обращает внимания на его слова, и потому вы не должны приходить в замешательство от его бредней... Я думаю, солнце сильно пекло вас, когда вы шли сюда - не угодно ли вам чем нибудь освежиться? Выпейте стакан бальзамического вина.

Ловель не успел еще ответить, как антикварий закричал: - Убирайся, колдунья! Ты кажется намерена отравить гостей моих своими дьявольскими снадобьями. Разве ты забыла что случилось с пастором, которого ты уговорила выпить этого коварного напитка?

-- О, фи, фи, братец! Слыхали ли вы что нибудь подобное, сер Артур? - Он хочет чтоб все делалось по его желанию; а если чуть что не так, то выдумывает такия истории... Но вот Дженни идет звонить в старый колокол, чтоб звать нас к обеду.

Мистер Ольдбук, придерживаясь строгой экономии, не держал слуг, под тем предлогом, будто мужской нол так благороден, что его не следует употреблять на рабския услуги, которые в древнейшия времена всегда исполнялись женщинами. - Почему, говорил он, - маленький Там Рпитерут, которого, по наущению моей благоразумной сестрицы, я с таким же благоразумием взял было на испытание, - почему крал он яблоки, разорял гнезда, бил стекла в окнах, и наконец стащил мои очки, как не потому, что он чувствовал в себе благородное рвение мужчины, которое привлекло его во Фландрию с ружьем на плече, и без сомнения доведет до почетной алебарды, или до виселицы? - А почему эта девушка Дженни Риптерут. родная сестра его, исправляет ту же должность, ничего не разбивая и без всякого шума; - обутая или босая, она ходит так тихо как кошка, и послушна как болонка? Почему, если не потому что она следует назначению женщин... Пускай оне нам служат, сер Артур, пускай служат, говорю я, оне только на то и годятся. Все древние законодатели, начиная от Ликурга до Магомеда, неправильно называемого Магометом, оставляли женщин в подвластном состоянии; одне только безумные головы старых рыцарей, наших предков, превратили своих Дульциней в деспотических властительниц.

Мис Вардор решительно протестовала против нелестной для женщин системы; но в то самое время зазвонил призывной колокол к обеду.

каким образом созывать мусульман к молитве. Он отвергал колокола, потому что их употребляли христиане; трубы - потому что их усвоили себе гебры, и наконец решился употреблять человеческий голос. Я также не знал, на что решиться для призывания к обеду. Гонги {Гонг - китайский инструмент.}, которые теперь в моде, показались мне нововыдуманным и языческим изобретением; женский голос я отверг, потому что он писклив и построен; и так, наперекор Магомеду, или Магомету, я выбрал колокол. В нашей стране он имеет ту особенность, что служит призывом к монастырской трапезе, и сверх того он имеет преимущество перед языком Дженни, первого министра моей сестры; правда, он не так звонок и резок, но за то перестает звонить в ту минуту, как пустишь веревку, тогда как горький опыт доказал нам, что всякая попытка заставить замолчать Дженни возбуждает только симпатическое созвучие мис Ольдбук и Мэри Мак-Интайр, которые присоединяются к ней хором.

Разговаривая таким образом они вошли в столовую, где Ловель еще не бывал; стены этой комнаты были оклеены резным деревом, и на них висело несколько замечательных картин. За столом прислуживала Дженни; по за нею надзирала старуха, в роде дворецкого в женском платье; она стояла у дверей и должна была выносить безпрестанные упреки мистера Ольдбука и замечания сестры ого, которые были хотя не столь резки, но не менее язвительны.

Обед был такой, каким следовал быть у антиквария: он состоял из многих вкусных шотландских блюд, вышедших из употребления у людей, имеющих претензии на изящество. Тут находился вкусный соланский гусь, запах которого так силен, что его всегда жарят на дворе. Но к несчастно, он был недожарен, и Ольдбук едва не бросил жирной морской птицы в голову нерадивой экономке, которая как жрица поднесла ему эту душистую жертву. Но она была счастливее, подав соус из разных кореньев, единогласно признанный неподражаемым.

-- Я знал, что это нам удастся, сказал Ольдбук торжественным голосом, - потому что Дэви Дибль, наш садовник (такой же старый холостяк, как и я) заботится о том, чтоб дрянные бабенки не портили овощей. Вот рыба под соусом. Я должен сознаться, что у меня прекрасно приготовляют это блюдо, два раза в неделю доставляющее моим бабам удовольствие перебраниваться по крайней мере в продолжении получаса со старой Маджи Мукльбакит, приносящей нам рыбу. Этот паштет с цыплятами, мистер Ловель, приготовлен по рецепту, переданному мне моей покойной бабушкой, царство ей небесное... А если вам угодно выпить рюмку вина, то вы найдете его достойным человека, усвоившого себе правило короля Альфонса Кастильского: жечь старые дрова, читать старые книги, пить старое вино и беседовать со старыми друзьями, сер Артур, - а также и с новыми, мистер Ловель.

-- А какие новости привезли вы нам из Эдинбурга, Монкбарнс? спросил сер Артур; - что поделывают жители этого старого закоптелого города?

-- Они помешались, сер Артур... они невозвратно потеряли разсудок... им не помогут ни морския ванны, ни бритье головы, ли настои из чемерицы. Всеми овладело злейшее из помешательств: мужчины, женщины и дети рехнулись на военной службе,

-- И мне кажется, что давно бы пора, сказала мис Вардор, - потому что нам грозит нашествие неприятелей извне и мятежи в самом отечестве.

-- О, я не сомневался, что вы присоединитесь к партии красных и возстанете против меня! Женщин, как индеек, всегда можно победить красным лоскутком. Но что скажет на это сер Артур, который только и думает что о постоянных войсках, да о германском притеснении {Т. е. власти гановерской династии.}?

-- По моему мнению, мистер Ольдбук, отвечал баронет, - нам бы следовало сопротивляться cum toto corpore regni {Всею силою государства.} - кажется это так говорится, если только я не совсем забыл латынь - врагу, пришедшему предложить нам правление в духе вигов, республиканскую систему, которую поддерживают и одобряют отвратительные фанатики, вышедшие из недр собственного вашего отечества. Но могу вас уверить, что я уже принял некоторые меры, приличные моему значению в нашей общине; я приказал констаблям взять под стражу этого старого плута нищого, Эди Охильтри, за то что он возбуждает по всем приходе ропот против церкви и правительства. Он прямо сказал старому Паксону, что под капюшоном Вилли Гови Кильмарнока скрывается более разсудка, нежели под тремя париками нашего прихода... Мне кажется, но трудно понять намек его... Но этого бродягу нужно научить вести себя поскромнее.

-- Ах, лет, мой добрый батюшка! воскликнула мис Вардор. - Оставьте Эди, мы его так давно знаем. Могу вас уверить, что констабль, который возьмет его под стражу, не приобретет моего расположения.

-- Вот тебе раз! сказал антикварий. - Вы отъявленный тори, сер Артур, а возрастили у себя такой прекрасный отпрыск вигов: мис Вардор одна восторжествует над заседанием мировых судей... что я говорю? она покорит полное собрание. Это Боадицся, амазонка, Зсповия.

-- Какова бы ни была моя храбрость, мистер Ольдбук, а я очень рада, что соотечественники наши принимаются за оружие.

-- Принимаются за оружие, да простит вас Бог! Читали ли вы когда нибудь повесть сестры Маргариты? Повесть эта, не смотря на то, что вышла из старой и несколько поседевшей головы, заключает в себе более здравого смысла и политических незнаний, нежели вы найдете теперь в целом синоде. Помните ли вы в этом прекрасном сочинении сон кормилицы, который она с таким ужасом рассказывает Губль-Бублю? Видение её состояло в том, что когда она хотела взять лоскут сукна, то он выстреливал как большая железная пушка; когда протягивала руку к своему веретену, оно превращалось в пистолет, направленный ей прямо в лице. Видение мое в Эдинбурге было в этом же роде. Иду я советоваться с своим адвокатом, и нахожу его в драгунском мундире, в портупее и каске, совсем готового сесть на строевую лошадь,_ которую писарь (одетый в егерское платье) проваживал перед его подъездом. Я отправился бранить моего поверенного, что он послал меня советоваться с сумасшедшим, по увидел, что и он воткнул перо в шляпу, вместо того чтоб держать его между пальцами, как делывал прежде, когда еще имел здравый разсудок; теперь он разыгрывал роль артиллерийского офицера. Мой лавочник держал в руке эспонтон, как будто хотел употребить его вместо обыкновенного аршина, чтоб отмеривать свой товар. Конторщик моего банкира, которому поручено было выдать мне деньги, три раза сбивался в счете, так как в голове его вертелось воспоминание об утреннем солдатском ученье. Я занемог, и послал за хирургом --

He came - but valour so bad fired his eye,

And such a falchion glitter'd on his thigh,

That, by the gods, with such a load of steel,

I thought he came to murder, - not to heal *)!

*) Он пришел, - но глаза его горели таким мужеством, и на бедре блестела такая сабля; что, право, можно было подумать, будто он пришел умертвить, а не излечить больного.

Я послал за врачом, но и он занимался более действительным ремеслом убийцы, нежели тем, которое предоставляла ему его професия. А по моем возвращении сюда я увидел, что наши благоразумные соседи в Фэрпорте приняли такое же воинственное направление. Я ненавижу ружье, как раненная дикая утка, и гнушаюсь барабаном, как квакер; а они так стучат и гремят на ученье, что от каждого выстрела и от каждого удара у меня замирает сердце.

-- Не говорите таким образом о благородных волонтерах, милый братец. Уверяю вас, что они носят очень приличный мундир... и я знаю, что на прошлой неделе их промочило до самых костей... Я видела, как они возвращались в город совсем измокшие, и многие из них даже кашляли. Мне кажется, что такие труды заслуживают нашу благодарность.

-- Я послал эти деньги на покупку лакрицы и леденца, отвечал циник, - желая поощрять нашу торговлю и освежить горло офицерам, которые осипли от крика на службе отечеству.

-- Берегитесь, Монкбарнс! мало но малу, мы присоединим вас к партии недовольных, сказал сер Артур.

-- Нет, сер Артур, я смирный воркун и требую только позволения квакать в своем уголку, не присоединяя голоса к хору лягушек в большом болоте - Ni quito Rey, ni pongo Rey - я не делаю и не уничтожаю королей, как говорит Санчо, по усердно молюсь за нашего монарха и плачу подати и пошлины, ворча на чиновника, который их собирает... Но вот очень кстати принесли сыр из овечьяго молока; он гораздо полезнее политики для варения желудка.

Когда обед кончился и на стол поставили графины, мистер Ольдбук, с полным стаканом в руке, предложил выпить за здоровье короля, на что Ловель и баронет тотчас же согласились, потому что яковитство последняго было только какое-то умозрительное понятие, тень тени.

По удалении дам, хозяин дома и сер Артур вступили в ученый спор, в котором младший гость не принимал участия, по тому ли, что ученость их казалась ему слишком темною, или по какой нибудь другой причине; наконец он был выведен из глубокой задумчивости неожиданным вызовом объявить свое мнение"

-- Я полагаюсь на то что скажет мистер Ловель; он родился в северной Англии и верно хорошо знает местность.

Сер Артур полагал, что такой молодой человек не мог со вниманием слушать подобный разговор.

-- А я уверен в противном, отвечал Ольдбук. - Что скажете вы, мистер Ловель?.. Говорите же! Это нужно для поддержания вашей чести.

Ловель должен был сознаться, что он находится в смешном положении человека, не знающого о чем идут речь и спор, который целый час продолжался в его присутствии.

-- Помилуйте, молодой человек! Да где же бродили ваши мысли? Вот что значить пускать бабье в свое общество: шесть часов по удалении их нельзя добиться благоразумного слова от молодого человека. Слушайте же: некогда существовал народ, именуемый инки...

-- Или лучше сказать пикты, прервал баронет.

-- Я говорю пики, пикары, пигары, пиоктары, пиагтеры или пэгтары! закричал Ольдбук; - они изъяснялись на готском языке...

-- На чистом кельтском, сказал опять утвердительно баронет.

-- На готском! на готском! я готов ручаться за это жизнию, возразил антикварий.

-- Мне кажется, джентльмены, сказал Ловель, - что спор ваш легко могут решить филологи, если только сохранились какие нибудь остатки этого языка.

-- Сохранилось только одно слово, сказал баронет, - по наперекор упрямству мистера Ольдбука, оно решает вопрос.

-- Да, в мою пользу, подхватил Ольдбук. - Будьте судьею, мистер Ловель... Я имею на своей стороне ученого Пинкертона.

-- А я на своей неутомимого и ученого Чалмерса.

-- Гордон также моего мнения.

-- Со мною согласен Иннес! кричал Ольдбук.

-- Ритсон не сомневается в этом! гремел баронет.

-- Право, джентльмены, сказал Ловель, - вместо того, чтоб истощать свои силы и закидывать меня знаменитыми именами, вы бы лучше сказали мне слово, о котором спорите.

-- Benval, сказали спорщики в один голос.

-- Что означает caput valli, присовокупил сер Артур.

-- Верхняя часть вала, повторил Ольдбук.

За этиvъ последовала продолжительная пауза.

-- На этом трудно основать какое нибудь предположение, отозвался посредник.

-- Нисколько, нисколько! возразил Ольдбук: - лучше сражаться на маленьком пространстве; одного дюйма земли достаточно чтоб победить неприятеля.

-- Это решительно кельтское слово, сказал баронет: - название всякого возвышения в этой гористой земле начинается слогом Ben.

-- Но что скажете вы о слове val, сер Артур, не чисто ли это саксонское слово wall?

-- Это римское слово vallum, отвечал сор Артур. - Пикты заняли эту часть слова.

-- Совсем нет; если они что нибудь заняли, так это ваш Ben, взятый ими у соседей их, стратклюндских бретонцев.

-- Язык пиков или пиктов, сказал Ловель, - вероятно был очень беден, потому что единственное слово, оставшееся от словаря их и состоящее только из двух слогов, поставило их в необходимость заимствовать один из слогов у другого языка; и, простите меня, джентльмены, но мне кажется, разлад ваш похож на спор двух рыцарей, сражавшихся за щит, который с одной стороны был бел, а с другой череп. Каждый из вас спорит за одпит. из слогов и отказывается от другого. Но что меня всего более изумляет, так это бедность языка, оставившого после себя так мало следов.

-- Вы ошибаетесь, сказал сер Артур: - язык этот был богат, и говоривший на нем народ был силен и славен. - Пикты соорудили две церкви, одну в Брехине, другую в Абернети. Девицы, происходившия у них от королевской крови, жили в эдинбургском замке, названном от того Castrum Puellarum {Девичий замок.}.

-- Ребяческая сказка, возразил Ольдбук, - выдуманная для того, чтоб придать важности мишурным бабенкам. Его называли Девичьим Замком, quasi Incus a non lucendo {Как лес назывался lucus, потому что в нем нет света (lux).}, потому что он противостоял всем нападениям, чего женщины никогда не делают.

-- Есть очень верный список пиктских королей, утверждал сер Артур, - начиная от Крентеминакрима (царствование его означено не совсем точно) до Друстерстона, со смертью которого заключается их династия. Половина из них присоединяла к имени своему кельтское слово Мак - Mac, id est filius {Мак значит сын.}. Что скажете вы на это, мистер Ольдбук? Между ними есть Друст Макморахиyъ, Тринель Маклахлиyъ (первые из этого старинного поколения) и Гормах Макдональд, Алпин Макметегус, Друст Макталаграм (тут Артур был прерван припадком кашля)... гм, гм, гм... Голярдж Маккан... гм, гм... Макан... гм, гм... Макананайль... Кеннет... гм, гм... Макфередит, Эакан Макфунгус - и еще более двадцати имен решительно кельтских, которые я бы мог назвать, если бы не мешал мне проклятый кашель.

-- Выпейте стакан вина, сер Артур, чтоб скорее проглотить этот список языческих имен, которыми мог бы подавиться сам сатана... Из всех названных вами можно понять только имя последняго из этих господ - все прочие принадлежат к поколению Макфунгуса, и не что иное, как грибы, выросшие под влиянием глупой и лживой мечты, зародившейся в безумных головах каких нибудь горных антиквариев.

-- Мне странно слышать от вас подобные вещи, мистер Ольдбук; вы знаете, или по крайней мере вам следовало бы знать, что список этот был составлен Генри Маулем из Мельгума, по хроникам Лох-Левена и св. Андрея, и был им включен в краткую, но удовлетворительную историю пиктов, напечатанную Робером Фритбэрпом из Эдинбурга, и продававшуюся им в его собственной лавке, находившейся при парламенте, в тысяча семь сот пятом или шестом году, - этого я не знаю наверное; но дома у меня есть копия, которая очень кстати лежит на одной полке с изданием шотландских актов, в двенадцатую долю. Что скажете вы на это, мистер Ольдбук?

-- Не смейтесь над человеком, который лучше вас, сказал сер Артур, несколько разсердясь.

-- Не думаю, чтоб я это делал, смеясь над ним или над его историею.

-- Генри Мауль из Мельгума был джентльмен, мистер Ольдбук.

-- Я не думаю, чтоб он имел надо мною преимущество в этом отношении, отвечал антикварий колко.

-- Позвольте мне заметить, мистер Ольдбук, что он происходил от знатной и древней фамилии, и потому...

-- Потомок вестфальского типографщика должен был бы говорить о нем с уважением? - Таково может быть ваше мнение, сор Артур, но не мое. Происхождение от трудолюбивого и неутомимого типографщика, Вольфбранда Ольденбука, напечатавшого, под покровительством Себальдуса Шейтера и Себастиана Каммсрмайстера, в декабре 1493 года, обширную нюрнбергскую хронику, о чем свидетельствует заглавный лист этой книги, - я думаю, говорю я, что происхождение от этого великого возстановителя пауки делает мне, как литератору, гораздо более чести, нежели генеалогия с громкими именами простреленных и закованных в железную броню готических баронов, начиная от времен Крептеминакримов, из которых я думаю ли один не умел подписать своего имени.

-- Если замечанием вашим вы думаете уколоть моих предков, сказал баронет, приняв на себя величественный и спокойный вид, - то я имею честь сообщить вам, что имя моего прадеда Гамелейна Гардовера Майльса очень четко наннсапо им собственноручно в самой древней рукописи трактата Рагмана.

-- Это доказывает только, что он был один из первых, подавших собою низкий пример покорности Эдуарду И-му. Неужели вы будете говорить нам еще о непоколебимом праводушии своих предков после подобного отступничества?

-- Довольно, сер! сказал баронет, с запальчивостию встав с места и оттолкнув стул свой: - я не буду более делать чести своим присутствием человеку, не умеющему ценить этого снисхождения.

своей до низости.

-- Очень хорошо... очень хорошо... мистер Ольдбук... честь имею вам кланяться. Мистер... гм... гм... Шовель... свидетельствую вам мое почтение.

И сер Артур вышел из залы в таком бешенстве, как будто гнев всех рыцарей круглого стола горел в груди его, и большими шагами пошел по разным переходам, которые вели в гостиную.

-- Видали ли вы когда такого упрямого старого осла? сказал Ольдбук Ловелю, - но я ни за что не выпущу его в таком безумном состоянии.

Сказав это он пустился догонять баронета, которого отыскал руководствуясь шумом дверей, отворяемых ссром Артуром, надеявшимся добраться до чайной комнаты, и с досадою затворяемых им всякий раз, когда ожидание его было обмануто.

Сер Артур в самом деле находился теперь в совершенных потемках, успокоительное свойство которых очень хорошо известно нянькам и гувернанткам, имеющим дело с блажными детьми. Темнота, если не успокоила раздраженного баронета, то по крайней мере замедлила его бегство, и мистер Ольдбук, более знакомый с расположением комнат, настиг его в ту минуту, когда тот хотел отворить дверь в гостиную.

-- Погодите одну минуту, сер Артур, сказал Ольдбук, удерживая дверь, - не торопитесь так, мой добрый, старинный друг. Я немного жестко выразился о сере Гамелейне - но он мой старый знакомый, мой любимец... он была, товарищем Брюса и Валласа... и я готов поклясться на Библии, напечатанной готическим шрифтом, что он подписал рагманов трактат с законным и извинительным намерением - обмануть хитрых жителей южной страны: это была настоящая шотландская хитрость, мой добрый сер Артур... сотни людей употребляли ее... Ну, ну, забудьте и простите... сознайтесь, что мы дали этому молодому человеку право думать о нас как об упрямых, старых дураках.

-- Говорите о самом себе, мистер Джонатан Ольдбук, сказал сер Артур важным тоном.

-- Хорошо... хорошо... упрямый человек всегда поставит на своем.

-- Я ожидала нас, батюшка, сказала мис Вардор, - чтобы предложить нам идти пешком на встречу нашей карете; вечер так прекрасен.

Сер Артур поспешно согласился на это предложение, потому что оно очень согласовалось с дурным расположением его духа. Он отказался от предлагаемого чая и кофе, как это обыкновенно водится в случае какой нибудь размолвки, и взяв под руку свою дочь церемонно откланялся дамам, сухо простился с Ольдбуком и вышел.

-- Между вами и сером Артуром верно опять пробежала черная кошка? спросила мис Ольдбук.

-- Черная кошка!.. черный дьявол!.. Он глупее всякой бабы... Что скажете вы на это, Ловель?.. Но что же это такое? и молодой человек также ушел?

-- Они все взбеленились!.. Вот что выигрываешь, когда от чванства и желания себя показать выходишь из обыкновенной колеи, и даешь обеды, которые еще сверх того требуют больших издержек... О, Седжед, император эфиопский! продолжал он, взяв в одну руку чашку чая, а в другую том "Странника" (Ольдбук всегда читал в то время, когда пил или ел в присутствии своей сестры, желая показать этим пренебрежение к женскому обществу и решимость посвящать каждую свободную минуту чтению). О, Седжед, император эфиопский! ты был справедлив, утверждая что никто не может сказать: этот день будет днем счастья.

Ольдбук читал около часа, не прерываемый своими собеседницами, молча занимавшимися каким-то рукодельем. Вдруг послышался легкий стук у дверей гостиной. - Это ты, Каксон? Войди, войди.

Старик отворил дверь, и просунув в нее седую голову и рукав своего белого сюртука, сказал тихим, таинственным голосом: "Мне бы хотелось поговорить с вами, сер".

-- Так войди же, старый дуралей, и скажи что тебе надобно.

-- Испугаешь! подхватил антикварий, - что ты под этим разумеешь? Не заботься о них. Ты верно видел опять какое нибудь привидение на Гумлокпо?

-- Нет, сер; дело идет не о привидении, возразил Каксон, - по душа моя встревожена.

-- Да разве ты слыхал, чтобы чья нибудь душа была спокойна? отвечал Ольдбук. - Какое право имеет такая старая, избитая, пудренная кисть, как ты, быть спокойнее всех других людей на свете?

-- Я безпокоюсь не о себе, сер; по кажется, что ночь будет ужасная, а сер Артур и бедняжка мис Вардор...

-- Нет, сер; они не пошли по той дороге, где им следовало встретить карету, но отправились песками!

Слово это подействовало на Ольдбука как электрическая сила. Песками! воскликнул он, - быть не может!

-- Да, сер, я то же говорил садовнику; но он уверяет, что видел как они повернули к Мусельской скале. Право, если это так, Дэви, сказал я ему, - то я боюсь...

-- Календарь! Календарь! закричал антикварий, вскочив в тревоге с своего места. Не эту дрянь! крикнул он, бросив маленький календарь, поданный ему племянницей. Боже праведный! Моя бедная, милая мис Изабелла!.. Сыщи мне скорее фэрпортский календарь. - Календарь был принесен, и сделанная в нем справка удвоила безпокойство Ольдбука.

-- Что такое случилось? спрашивали мис Ольдбук и мис Мак-Интайр.

-- Прилив! Морской прилив! отвечал встревоженный антикварий.

-- Не послать ли Дженни? Но нет, я лучше пойду сама, сказала молодая девушка, разделявшая страх своего дяди. Я побегу к Саундерсу Мукльбакиту, и скажу ему, чтоб он отправился туда на своей лодке.

-- Благодарю тебя, душа моя; ты первая сказала благоразумное слово. Беги! Беги! - Идти песками! ворчал антикварий, схватив свою шляпу и палку; - слыхал ли кто нибудь о подобном сумасшествии?