Антикварий.
Глава IX

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Антикварий. Глава IX (старая орфография)

ГЛАВА IX.

Приятели наши вошли в столовую, и мис Ольдбук встретила их радостными восклицаниями.

-- Где же младшая бабенка, спросил антикварий.

-- Во время этой тревоги, братец, Мэри не хотела слушать моих советов: она ушла на Галкетгедскую скалу, и я удивляюсь как вы ее там не видали.

-- Как? что? что ты говоришь, сестра?

Неужели она пошла на Галкетгед в такую ужасную погоду? Боже праведный! Несчастия нынешней ночи видно еще не кончились!

-- Но ты не хочешь меня выслушать, Монкбарнс! Ты спрашиваешь так повелительно и с таким нетерпением...

-- Перестань молоть вздор, баба, прервал нетерпеливый и раздосадованный антикварий. - Скажи скорее где моя милая Мэри.

-- Она там, где бы следовало быть и тебе, Монкбарнс: наверху, в своей теплой постели.

-- Я готов был поклясться, сказал смеясь и очевидно обрадованный Ольдбук, - я готов был побожиться, что эта ленивая обезьянка не позаботилась бы о нас, еслиб мы все перетонули. Зачем же ты сказала, что она ушла?

-- Но ты не хотел дослушать моего рассказа, Монкбарнс. Она туда ходила и возвратилась с садовником как только удостоверилась, что никто из вас не расшибся о скалу, и что мис Вардор благополучно села в карету. Теперь около десяти часов, следовательно она пришла с четверть часа назад. Бедняжка так измокла, что я влила ей в кашицу целую рюмку хереса.

-- Хорошо, Гризель, очень хорошо! Бабы умеют лелеять друг друга. Но послушай, моя почтенная сестрица... не сердись за название почтенной: ведь оно относится к твоим похвальным качествам, а не к летам, хотя впрочем и лета твои заслуживают уважения, по бабы как-то не любят, чтоб их уважали за это достоинство. Выслушай же меня: прикажи тотчас подать нам с Ловелем остатки пирога с цыплятами и бутылку портвейна.

-- Пирог с цыплятами, и портвейн! О, милый братец! Там осталось несколько косточек, и едва ли один глоток вина.

Антикварий нахмурился; но у него было столько такта, что он в присутствии посторонняго человека не изъявил своей досады за то что исчезли те кушанья, на которые он так крепко надеялся. Однако сестра очень хорошо понимала его сердитые взгляды.

-- О, Боже мой! Монкбарнс, стоит ли делать из этого такое важное дело?

-- Я не делаю из этого никакого дела, матушка.

-- Но стоит ли смотреть так сердито и хмуриться из-за каких нибудь обглоданных костей? Если ты хочешь знать всю правду, я скажу тебе, что сюда приходил пастор, достойный человек; он разумеется был очень встревожен твоим сомнительным положением, это его собственное выражение (ты знаешь, какой у него дар слова), и пожелал остаться здесь до тех пор, пока будет достоверно известно что сделалось со всеми вами. Он говорил много прекрасных вещей о том, как должно покоряться воле Провидения. Почтенный человек! Он много говорил.

Ольдбук отвечал таким же голосом, каким говорила сестра его: Достойный человек! Я думаю, он вовсе не заботился о том, скоро ли поместье Монкбарнс перейдет в женское поколение, и я предполагаю, что в то время как он по христиански утешал в приближающемся несчастий, исчезли мой пирог с цыплятами и мой славный портвейн.

-- Как можешь ты толковать о таких пустяках, милый братец, после того что ты избегнул такой опасности?

-- Да, я был счастливее моего ужина, потому что он не избег опасности и был уничтожен пастором. Я думаю, там больше ничего не осталось, Гризи?

-- Ты говоришь, Монкбарнс, как будто уж у нас нет больше кушанья в доме! Неужели ты бы желал, чтоб я ничего не подала этому почтенному человеку для подкрепления его сил, тогда как он пришел сюда пешком.

Ольдбук частию просвистал, частию проворчал окончание одной старинной шотландской песни:

Oh, first they eated the white puddings,

And then they eated the black. Oh,

And thought the glideman unto himself,

The deil clink down, wi'that, Oh! *).

Сестра поспешила прекратить его ворчанье, предложив ему другия, оставшияся от обеда кушанья. Ольдбук заговорил было о другой бутылке вина, но потом советовал выпить водки, которая в самом деле была отличная. Так как никакими просьбами нельзя было убедить Ловеля надеть бархатную шапочку и пестрый халат хозяина, то Ольдбук, имевший притязание на некоторые сведения в медицине, настаивал на том, чтоб он как можно скорее лег в постель, и предложил отправить гонца (неутомимого Каксона) рано поутру в Фэрпорт, с поручением принести ему оттуда другое платье.

Мис Ольдбук только теперь узнала, что молодой человек останется у них ночевать, и это необыкновенное событие поразило ее таким удивлением, что без чрезвычайной тяжести огромного головного убора, описанного нами выше, волосы её стали бы дыбом и сбросили бы чепец с головы.

-- Боже, умилосердись над нами! воскликнула удивленная дева.

-- Что такое, Гризель?

-- Мне нужно поговорить с тобою, Монкбарнс.

-- Поговорить! Но о чем же? Мне хочется поскорее лечь спать, так же как и этому бедному молодому человеку: прикажи сейчас же приготовить ему постель.

-- Постель? Да помилует нас Господь! воскликнула она опять.

-- Но о чем же ты толкуешь? Газве у нас не довольно кроватей и комнат в доме? Разве тут не было в старину hospitium, в котором всякую ночь приготовляли постели для двадцати странников?

-- О, Боже мой, Монкбарнс! Кто знает что делалось тут в старину? Но в наше время... постели... да, конечно, у нас их довольно, хотя оне и не хороши; есть также и комнаты; но ты сам знаешь как давно не спали в этих кроватях, как давно не проветривались комнаты. Еслибы я это знала, то мы с Мэри пошли бы к пастору; мис Беки всегда нам очень рада (равно как и брат её, пастор). Но теперь, да помилует нас Господь!

-- Но разве у нас нет зеленой комнаты, Гризель?

-- Конечно есть, и она даже в надлежащем порядке, хотя никто не спал в ней с тех пор, как там ночевал доктор Гивистерн; по...

-- Но что же?

-- Но... ты сам знаешь, какую ночь он там провел, и верно не захочешь подвергнуть тому же этого молодого человека?

Слыша этот спор, Ловель вмешался в него и уверял, что он гораздо охотнее пойдет домой, чем навлечет малейшее безпокойство, а движение будет ему полезно, и он так хорошо знает дорогу в Фэрпорт, что найдет ее и ночью; гроза начинает утихать, и так далее. Од присоединил к этому все извинения, внушенные ему учтивостью, чтоб только избегнуть гостеприимства, которое было гораздо стеснительнее для его хозяев, нежели он думал. Но вой ветра, сильный дождь, стучавший в стекла, и трудности, перенесенные в эту ночь Ловелем, воспретили бы Ольдбуку отпустить своего молодого друга, еслиб он даже менее уважал его, чем это было на самом деле. Сверх того, самолюбие не позволяло ему показать, что им управляет бабье. Садитесь, садитесь, молодой человек! говорил он, - если я отпущу вас теперь, то во всю жизнь свою не откупорю более ни одной бутылки. А! вот уж нам и несут ее. Это бутылка эля, приготовленного anno domini... непохожая на ваши декокты из квасии; это пиво сварено из монкбарнского ячменя. Джон из Джирпеля никогда не подавал лучшого напитка, желая угостить странствующого музыканта, или богомольца, принесшого ему самые свежия новости из Палестины. А чтоб совершенно отнять у вас охоту уйдти отсюда, скажу, что если вы это сделаете, то навсегда лишитесь репутации храброго рыцаря, потому что ночевать в зеленой комнате считается в Монкбарнсе отважным подвигом. Сестра! пожалуйста, позаботься, чтоб там все было приготовлено, и хотя смелый искатель приключений, Гивистерн, испытал горести и муки в этой заколдованной комнате, однакож это не помешает такому смелому рыцарю, как вы, мистер Ловель, который вдвое выше и тоньше его, решиться видеть и уничтожить колдовство.

-- Как! в этой комнате водятся духи?

отчасти выходят из моды; но я помню время, когда при малейшем сомнении в действительности пребывания духов в каком нибудь старом замке, вы сами рисковали бы обратиться в духа, как говорит Гамлет. Да, еслиб вы отрицали существование Красного Капюшона в Глсистиримском замке, то старый сер Питер Пепербранд вызвал бы вас на поединок на собственном своем дворе, и еслиб вы не хорошо защищались, он пригвоздил бы вас как лягушку к своему баронскому столбу. Я сам однажды едва избегнул этой опасности, но смирился и просил извинения у Красного Капюшона, потому что с самых молодых лет не любил поединков, и всегда охотнее прогуливался с пастором, нежели с рыцарем. Я не хлопочу о том, что будут думать о моей храбрости: благодаря Бога, я теперь уже состарелся, и могу предаваться своей раздражительности, не имея нужды расплачиваться за нее оружием.

В эту минуту вошла опять мис Ольдбук с необыкновенно серьезною физиономиею. Постель мистера Ловеля готова, братец, сказала она: - чистые простыни постланы, комната выветрена, камин затоплен. Поверьте, мистер Ловель, прибавила она, обращаясь к молодому человеку, - мне не стоило это никаких хлопот, и я надеюсь, что вы будете спать покойно. Но...

-- Ты решилась, подхватил антикварий, - сделать все возможное, чтоб помешать ему в этом.

-- Я? Но я кажется ничего не сказала, Монкбарнс.

-- Позвольте сударыня, сказал Ловель, - спросить о причине ваших опасений на мой счет?

чудесное видение на счет нашей тяжбы с феодальными владельцами Мусельской скалы. Это дело стоило нам много денег, так как производство процесов требовало тогда столько же издержек, сколько и теперь. Тогдашний Монкбарнс, наш дедушка, мистер Ловель, должен был явиться к суду, за то что у него не доставало одной бумаги. Монкбарнс знает какого рода была эта бумага, но он не поможет мне в моем рассказе; бумага эта очень много, значила в процесе, так что без нея мы проиграли бы его. Наше дело должно было быть представлено пятнадцати присутствующим, как они их называют, и старый Раб Туль, городской секретарь, пришел к нам отыскивать бумагу в то время когда дедушка собирался ехать в Эдинбург хлопотать о тяжбе, так что некогда было терять времени в пустяках. Раб был маленький человек, замаранный табаком, как мне рассказывали; но так как он был тогда фэрпортским секретарем, то наследники Монкбарнса поручали ему свои дела для того чтоб быть в хороших отношениях с городом, вы понимаете...

-- Это нестерпимо, Гризель! прервал Ольдбук: - Бог свидетель, ты могла бы вызвать духов всех троткосейских абатств, начиная от времен Валдимира, с тех пор как ты начала рассказывать предисловие к одному из них. Привыкай сокращать свои рассказы. Подражай краткому изложению старого Обрея, опытного духовидца, написавшого замечания свои кратким и ясным слогом, которого требует подобный предмет; exempli gratia {Например.}: - "В Спренчестере 5-го марта 1670 года явилось привидение. Когда его спросили какой оно дух, добрый или злой, оно ничего не отвечало, но тотчас же исчезло с мелодическим звуком, оставя после себя странный запах". Vide его "Смесь", страница 18, сколько я могу припомнить - почти на середине листа.

-- О, Монкбарнс! неужели ты думаешь, что все читали столько же книг как ты? Но ты всегда любишь выставлять других дураками, и делаешь это с сором Артуром, даже с пастором.

-- Природа позаботилась прежде меня в обоих этих случаях, Гризель, и еще в одном, которого я не назову... Однако выпей стакан пива, Гризель, и кончай скорее свой рассказ, потому что уж поздно.

-- Дженни греет твою постель, Монкбарнс, и ты должен же ждать, пока она кончит. - И так, я остановилась на розысках нашего дедушки Монкбарнса, которому помогала. старый Раб Туль; но они никак не могли отыскать нужного для них документа. После того как они перебрали множество кожаных портфелей, набитых бумагами, городскому секретарю подали стакан пунша, чтоб выполоскать горло от запавшей в него ныли. У нас в доме никогда не было пьянства, мистер Ловель, но этот добрый человек так привык попивать со старшинами и судьями, когда они сходились вместе (а это случалось почти каждый вечер) для совещаний об общественном благе города, что он никак не мог уснуть не выпив пунша. Окончив свой стакан он лег спать; но посреди ночи был разбужен самым ужасным образом! С тех пор он не мог придти в себя, и умер от паралича ровно через четыре года после этого происшествия. Ему послышалось, что сдернули занавес у его постели, и бедный старик открыл глаза, думая что тут была кошка. Но он увидел... Боже милостивый! Мороз пробегает по коже, не смотря на то, что я уже двадцать раз рассказывала эту историю... он при свете месяца увидел старика приятной наружности, стоявшого подле его постели; одежда была на нем странная, испещренная пуговицами и бантами; а та часть платья, которую женщине непристойно называть, была так длинна и широка и образовывала столько складок, как только бывает у гамбургских шкиперов. У него были также борода и усы, закрученные кверху, и очень длинные. Много подробностей рассказывал еще Раб Туль, но теперь оне забыты; это старинная история! Раб был довольно честен для провинциального секретаря, потому испугался не столько, сколько можно было ожидать, и спросил привидение что ему нужно? Дух отвечал на неизвестном языке. Раб попробовал заговорить с ним наречием горных шотландцев, так как в юности своей он жил в Гленливатских горах, - но и это не удалось ему. Не зная что начать, он вдруг вспомнил два или три латинския слова, употребляемые им в городских договорах, и не успел он их вымолвить, как дух заговорил с ним так бойко полатыне, что бедный Раб Туль, не обладавший большою ученостью, совершенно смутился. Однакож, будучи человеком смелым, он все-таки вспомнил название потерянной бумаги, которое было что-то в роде карты, как мне помнится, потому что дух закричал: carter, carter!

-- Хорошо, хорошо, пускай будет cai-ta; по рассказавшие мне эту историю называли ее carter. И так, дух закричал carta, если в самом деле она называлась carta - и сделал знак Рабу, чтоб тот за ним последовал. Раб Туль был горец в душе; он вскочил с постели, накинул на себя удобнейшую одежду и пошел за привидением, которое то всходило на лестницы, то сходило с них, пока наконец достигло чего-то в роде башенки, находившейся на углу старого дома, где лежал целый ворох ненужных ящиков и сундуков. Тут дух толкнул Раба сперва одной, потом другой ногою к старому остиндскому шкафу, находящемуся теперь в кабинете брата, возле письменного стола его, и исчез как облако табачного дыма, оставя Раба в самом жалком положении.

-- Tenues secessit in auras {Он исчез в воздухе.}, сказал Ольдбук; - но поверьте, сер, inansit odor {Запах остался.}; однакож бумага в самом деле найдена в ящике этого забытого шкафа, где отыскалось еще много любопытных старых документов, теперь хорошо убраных и перенумерованных, и которые кажется принадлежали моему прадеду, первому владельцу Монкбарнса. Бумага, найденная таким странным образом, была подлинное переименование Троткосейского абатства и принадлежащих ему земель, заключающих в себе Монкбарнс и другия владения, в королевское поместье, предоставленное во владение первому графу Глепгиберскому, любимцу Иакова VI. Оно было подписано королем в Вестминстере 17-го января anno domini 1612 или тринадцатого года. Что же касается до других подписавшихся тут свидетелей, то не стблт пересчитывать имена их.

-- Если бы мне нужен был авторитет для подтверждения легенды, я мог бы представить в пример св. Августина, который рассказывает историю об умершем человеке, явившемся своему сыну в то время, как суд преследовал его за давно уплаченный долг, и сказавшем ему где он может найдти квитанцию в уплате этого долга {См. Прилож. I, Сновидение мистера Р--да.}. Но я скорее согласен с мнением лорда Бэкона, что воображение много способствует подобным чудесам. Здесь всегда носился нелепый слух, что зеленую комнату посещает дух Альдобранда Ольденбука, моего прапра-прапрадеда. Какой стыд, что на английском языке нет удобнейшого названия для обозначения степени родства, о котором нам так часто приходится думать и говорить!.. Он был иностранец и носил свою национальную одежду, подробное описание которой сохранилось в предании; есть даже гравюра, сделанная, как полагают, Реджинальдом Эльстраком, где он изображен подымающим собственною рукою пресс во время печатания его редкого издания "Аугсбургского Исповедания". Он был хороший химик и механик, а в то время, в нашей стране довольно было иметь одно из этих качеств, чтоб быть подозреваемым по крайней мере в знании белой магии. Старый, суеверный секретарь слыхал обо всем этом и верил этим розсказням; во сне образ моего предка слился у него с воспоминанием о его старинном шкафе, заброшенном на голубятню, чтоб не занимать им лишняго места. Нам нередко случается встречать такое милое внимание к древностям и к памяти наших предков. Прибавьте к этому quantum sufficit {Сколько нужно.} преувеличения, и вы будете иметь ключ к тайне.

мы с Мэри должны были уступить ему свою?

-- Доктор добрый, честный немец, Гризель, имеющий много достоинств, которые заслуживают уважение, но он мистик, подобно многим из своих соотечественников. Вы с ним целый вечер обменивались рассказами. В замену твоих легенд о зеленой комнате, он пересказывал тебе сказки Месмера, Шропфера, Калиостро и других новейших претендентов на знание таинств, которыми можно вызывать духов, отыскивать спрятанные сокровища и тому подобное, - и потом, взяв в соображение, что Illnstrissimus съел полтора фунта говядины за ужином, выкурил шесть трубок табаку и выпил пропорционально нива и водки, я не удивляюсь, что во сне у него сделалось волнение. - Однакож, теперь все готово. Позвольте мне проводить вас в вашу комнату, мистер Ловель; я знаю, что вам нужно отдохнуть, и уверен, что предок мой так хорошо понимает обязанности гостеприимства, что не потревожит спокойствия, которое вы заслужили своим мужественным и великодушным поведением.

Сказав это антикварий взял большой серебряный подсвечник старинной формы, вылитый, как он заметил, из серебра, найденного в гарцских рудокопнях, и принадлежавший тому же Альдобранду, о котором они так много говорили. Объяснив это, Ольдбук повел своего гостя по темным и извилистым переходам, то всходя на лестницы, то спускаясь с них, и наконец привел в назначенную для него комнату.