Антикварий.
Глава X

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Антикварий. Глава X (старая орфография)

ГЛАВА X.

Когда наши приятели пришли в так называемую зеленую комнату, Ольдбук, поставя... свечу на туалетный столик перед большим зеркалом, обделанным в черную лакированную раму и окруженным такими же ящиками, осмотрелся вокруг с безпокойным видом. - Я очень редко бываю в этой комнате, сказал он, - "никогда не вхожу в нее без грустного чувства, происходящого не от ребяческой сказки, сообщенной вам Гризелью, но от воспоминания об одной ранней и несчастной привязанности. В подобные минуты, мистер Ловель, мы чувствуем перемены времени. Перед нами те же предметы, те же неодушевленные вещи, на которые мы смотрели в прихотливом детстве, в пылком юношестве, в заботливом и предприимчивом возрасте возмужалости. Во все эти эпохи они остаются теми же; но когда мы смотрим на них в лета холодной, безчувственной старости, можем ли мы, переменившись в характере, в наклонностях, в чувствах, переменившись в наружности и силе - можем ли сами назваться теми же? и не должны ли мы, обратясь назад, с удивлением смотреть на то, чем мы были, и убедиться, что мы сделались теперь совершенно другими? Философ, жаловавшийся на Филиппа, разгоряченного вином, Филиппу в трезвом состоянии, выбрал не столь противоположного судью, как еслибы он пожаловался на молодого Филиппа Филиппу старому. Не могу без умиления слышать одной поэмы, в которой так прекрасно выражено это сознание и которую мне часто повторяли {Глаза мои наполнились детскими слезами, сердце сжалось, потому что мне послышались звуки, раздававшиеся в былые дни. Так всегда бывает с нами в старости; но благоразумие заставляет нас по столько жалеть о том что похищает у нас время, сколько о том что оно нам оставляет.}.

*) Вероятно лирическия баллады Нортсворта не были еще тогда напечатаны. Автор.

Время исцеляет все раны, и хотя рубец может остаться и иногда болеть, по ужасная боль, чувствуемая нами в начале, исчезает. - Сказав это старик дружески пожал Ловелю руку, пожелал ему доброй ночи и вышел.

таким образом от всех живущих в доме, взял свечу и начал осматривать комнату. Огонь ярко пылал в камине. Мис Гризель была так внимательна, что оставила ему несколько поленьев для поддержания огня, если бы это ему вздумалось; вообще же комната казалась удобною, хотя и не была веселая. Она была обита материею, сделанною арасскими ткачами в XVI-м столетии, и привезенною с континента как образец искуства ученым типографщиком, о котором мы уже часто упоминали. На этих обоях изображена была охота, и так как тут более всего было деревьев, то густые ветви и их листья составляли главный оттенок, почему и комната называлась зеленою. Суровые охотники, одетые в старинное фламандское платье, в разрезных камзолах, украшенных лентами, в коротких плащах и широких брюках, держали на своре гончих собак, или травили их на добычу. Другие, вооруженные копьями, мечами и старинными ружьями, гонялись за оленями и вепрями. На ветвях деревьев сидело множество птиц, покрытых разноцветными перьями. Казалось, плодовитая и богатая фантазия Чосера одушевляла фламандского художника, и потому Ольдбук приказал вышить готическими буквами на бордюре, прибавленном им к обоям, следующие стихи этого старинного и прекрасного поэта:

*) Смотри! Вот густой дубовый лес; под ним свежая зеленил трава возносится на восемь или девять футов вышины. Каждое дерево растет отдельно от другого, широко простирая свои ветви, украшенные живыми, золотистокрасными или светлозелеными листьями, вызванными светом солнца.

На другом месте находились следующия строфы из той же легенды:

*) Много оленей, много зверей было передо мною и за мною; лес был полон диких коз и ланей; белки сидели на вышине деревьев и грызли орехи.

Занавесы у постели были также темнозеленого полинялого цвета; они подходили к обоям, но были сделаны из материи, сотканной в новейшее время и не так искусно. Большие тяжелые стулья со спинками из черного дерева, были обиты такою же материею, и большое зеркало, висевшее над старинным камином, было в такой же раме, как и старинный туалет.

-- Я слыхал, пробормотал Ловель, бросив взгляда, на комнату и её убранство, - что духи часто поселяются в самой лучшей комнате дома, и не могу не одобрить вкуса покойного типографщика, напечатавшого "Аугсбургское Исповедание". - Но Ловелю трудно было обратить свои мысли на рассказы об этой комнате, которой они очень соответствовали, и он почти жалел, что не чувствовал волнения, происходящого от страха и любопытства, обыкновенно раждающихся при воспоминании о прекрасных и чудных легендах. Но печальная действительность безнадежной любви отвлекала его от всего прочого. В эту минуту, его тревожило только одно чувство, выраженное в следующих строках:

*) О, жестокая девушка! как изменила ты мой характер! Ты отчудила сердце мое от всего, и оно сделалось неласковым как ты.

Ловелю хотелось возбудить в себе чувства, соответствующия его положению, но он не мог предаться никаким мечтаниям. Воспоминание о мис Вардор, решившейся не узнать его, когда она принуждена была находиться в его обществе, и потом желание избежать с ним встречи, исключительно занимали его воображение. К этому присоединились другия мысли, хотя оне были не столь тягостны: ей грозила опасность, он имел счастье подать ей помощь... Но что же было его награда? Она оставила скалу тогда, как участь его еще не была решена, когда еще было неизвестно, не лишился ли её избавитель жизни, которую он за нее с такою радостию подвергал опасности. Благодарность требовала чтоб она приняла участие в судьбе его... Но лет, она не могла быть эгоисткою и несправедливою: это ей несвойственно! Она только из сострадания хотела отнять у него последнюю надежду, чтоб уничтожить страсть, на которую никогда не могла отвечать.

уничтожить некоторые из её предразсудков; по решился, даже в самой крайности, следовать своему прежнему намерению объясниться с ней не прежде чем уверившись, что она желает этого объяснения. Обсудив все обстоятельства он нашел, что ему не следовало совершенно отчаяваться. Когда Ольдбук представил его мис Вардор, на лице её изобразилось сперва смущение, а потом уже удивление, и очень могло быть, что одумавшись она хотела прикрыть первое чувство вторым. Притом же, ему не хотелось оставить искательства, стоившого ему стольких трудов. Множество планов, пораждаемых романтическим воображением, теснилось в голове его, и все они были так же неправильны и неясны, как движение атомов, замеченных в полусветлой комнате, когда в нее проникает солнечный луч. Долго мешали они ему предаться покою, который был ему очень нужен. Наконец, утомясь безнадежностью и затруднениями, представлявшимися при всяком новом плане, он решился сделать усилие над собою и отбросить свою любовь, как лев стряхивает каплю росы с своей гривы, и приняться. снова за ученые занятия, так долго и безполезно прерванные его безполезною любовью. Это последнее намерение он старался подкрепить всеми доводами, внушаемыми оскорбленною гордостью и разсудком.

-- Она не должна думать, говорил он, - что я захочу воспользоваться услугою, случайно мною оказанною ей, или отцу её, чтоб добиться чувства, которого она прежде считала меня недостойным; я не увижу ее более, и возвращусь в страну, где есть девушки если не прекраснее, то по крайней мере столь же прекрасные, но не столь гордые, как мис Вардор. Завтра прощусь с этими северными берегами и с той, которая так же холодна и жестока, как климат страны, где она живет. - Подумав несколько времени об этом важном намерении, он наконец так утомился, что заснул не смотря на досаду, сомнения и опасения свои.

Редко случается спать крепко и спокойно после сильного волнения. Ловеля тревожили тысячи безсвязных и смутных сновидений: он был то рыбою, то птицею, то летал, то плавал - все эти способности были бы очень пригодны для его спасения несколько часов назад. Потом мис Вардор представлялась ему то сиреною, то райскою птичкою, отец её то тритоном, то тюленем, а Ольдбук то дельфином, то морским вороном. Эти приятные видения смешались с обыкновенными бреднями лихорадочного сна; воздух не подымал его, вода жгла; когда он ударялся о скалы, оне казались ему мягки, как подушки, и все что он ни предпринимал не удавалось ему каким-то странным и неожиданным образом, все что привлекало его внимание, все что он хотел разсмотреть, подвергалось диким и удивительным превращениям, и в то же время в душе его оставалось какое-то сознание, что это только мечта, от которой он напрасно силился избавиться пробуждением. Все это было не что иное, как горячечный бред, очень хорошо известный тем, кого посещает домовой, которого ученые называют Ephialtes. Наконец, эта нелепая фантасмагория начала принимать форму более правильную; - но может быть она во сне не была так правильна, а только воображение Довели (которое было одною из богатейших способностей души его), уже после его пробуждения, мало по малу, совсем нечувствительно, и без всякого намерения привело в лучший порядок те сцены, которые во сне представлялись ему не так явственно. Может быть также, что его волнение способствовало этому сновидению.

Предоставляя это исследование ученым, скажем, что после целого ряда диких призраков, описанных нами выше, герой наш - мы должны признать его героем нашего романа - начал припоминать где он находится, и даже вся меблировка зеленой комнаты представилась его дремлющим взорам. При этом позвольте уверить, что если между нашим хитрым и скептическим поколением найдется еще столько старинной веры, чтоб предположить, что сцена, о которой мы будем говорить ниже, была впечатление, производимое глазом, наяву, а не воображением, во сне, то я не стану противоречьи, этому убеждению. И так Ловель проснулся, или воображав что проснулся в зеленой комнате, и смотрел на перебегающий огонек догоравших дров, мало по малу обращавшихся в горячую золу. Неприметным образом пришла ему на мысль легенда об Альдобранде Ольденбуке и о появлении его людям, занимавшим эту комнату; воспоминание это возбудило в его душе часто чувствуемое нами во сне безпокойство и страшное ожидание, которое почти всегда представляет нашему воображению предметы нашей боязни. Вдруг огонь так ярко разгорелся в камине, что осветил всю комнату. Обои зашевелились на стене, и мрачные фигуры оживились. Охотники затрубили в рога, олень бросился бежать, вепрь начал защищаться, а собаки гнались за одним и нападали на другого; рев зверей, лай собак, крики охотников и стук лошадиных копыт слышались со всех сторон в то время как каждая группа преследовала зверей со всем жаром охоты, как и изобразил эту сцену художник. Ловель смотрел на такое странное явление без удивления (редко чувствуемого нами во сне), но с боязливым ощущением благоговейного страха. Наконец, когда он стал внимательнее присматриваться, ему показалось, что один из вытканных охотников отделился от обоев и начал приближаться к его постели. По мере того как он подходил, в нем совершалась перемена. Охотничий рог его превратился в большую, старинную книгу с медными застежками, а шляпа - в меховую шапку, подобную тем, которые украшают рембрандовых бургомистров; на нем осталась фламандская одежда, по черты его лица, не воспламлемые более охотою, приняли серьезное и величественное выражение, свойственное физиономии первого монкбарнского владельца, как в предшествовавший вечер потомки его описывали ее Ловелю. При этом превращении, шум, произведенный другими охотниками, утих, и все внимание мечтателя было устремлено на стоявшее перед ним привидение. Ловель хотел сделать приличное заклинание; но язык его, как обыкновенно бывает в страшных сновидениях, не шевелился и словно парализованный прилип к гортани. Альдобранд поднял палец, как бы желая заставить молчать гостя, вторгнувшагося в его комнату, и потом начал медленно разстегивать старинную книгу, которую держал в левой руке. Открыв ее он поспешно перевернул несколько листов, и подняв книгу вверх левою рукою показал на одно место развернутой им страницы. Хотя книга была написана на языке, неизвестном нашему сновидцу, но он все-таки с величайшим вниманием смотрел на строку, указываемую ему привидением; слова сияли на ней сверхъестественным блеском и врезались в его памяти. Когда привидение закрыло книгу, в комнате послышались звуки очаровательной музыки. Ловель вздрогнул и действительно проснулся. Музыка все еще отдавалась в его ушах и перестала не прежде, чем он совершенно ясно пачм различать мотив одной старой шотландской песни.

Ловель сел на постель и старался освободить свои мысли от призраков, тревоживших его в продолжении этой тягостной ночи. Солнечные лучи проникали в полузакрытые ставни и освещали всю комнату. Ловель осмотрелся вокруг, но смешанные группы шелковых и шерстяных охотников были так неподвижны, как обыкновенно бывают прибитые гвоздями обои: они лишь слегка шевелились от утренняго ветерка, пробиравшагося сквозь решетчатое окно и скользившого по их поверхности. Ловель вскочил с постели, и завернувшись в халат, положенный накануне у изголовья, подошел к окну, из которого было видно шумящее море, еще не успокоившееся после бури предшествовавшого вечера, хотя утро было тихо и ясно. Окно одной башенки, находившейся на углу стены очень близко от комнаты где спал Ловель, было вполовину отворено, и он услышал оттуда опять ту же музыку, которая вероятно прервала его сон. Но потеряв свой чудесный характер, она лишилась много прелестей, и теперь была не что иное как песня порядочно сыгранная на фортепьяно... Таково влияние прихотливого воображения в отношении к искуствам! Женский голос пел довольно приятно и очень просто что-то в роде баллады или гимна следующого содержания:

"Зачем сидишь ты у этих развалин, почтенный и седой старец? Припоминаешь ли ты их прежнее величие, или размышляешь о том, как оно миновалось?

"Разве ты не узнаешь меня? отвечал глухой голос. Ты так долго наслаждался моими благодеяниями, так часто употреблял их во зло, и в непостоянном высокомерии своем то призывал, то забывал, то обвинял меня.

"От моего дуновения люди и чудные дела их исчезают как лен от пламени; и воздвигаю и уничтожаю царства, которые то цветут, то разрушаются.

"Пользуйся временем: оно коротко - песок быстро сыплется в моей стклянке; радость или скорбь будут бесконечны, когда ты навсегда простишься с Временем"

В продолжение этого пения Ловель лег опять в постель. Пропетые стихи возбудили в нем романтическия и приятные мысли, услаждавшия его душу; он отложил до другого времени решение трудной задачи как вести ему себя в последствии, и предавшись сладкой неге заснул так спокойно и крепко, что проснулся не прежде, чем Каксон прокрался в его комнату для исправления должности камердинера, а это было уже поздно утром.

на то что оно висело во всю ночь против кухонной печи. Я также вычистил и башмаки ваши. Что же касается до прически, то вероятно я буду вам ненужен, так как (при этом он вздохнул) молодые люди носят теперь стриженые хохлы, но я принес с собою щипцы, и если вам будет угодно могу немножко подвить ваши волосы прежде чем вы сойдете к дамам.

Ловель в это время встал, но отказался от предлагаемой ему услуги; однако отказ его сопровождался таким подарком, который совершенно вознаградил Каксопа за это оскорбление.

очень жаль, потому что у него весьма приятная наружность.

-- Полно врать, старый дуралей! сказала Дженни Ринтерут; - тебе бы хотелось напачкать его прекрасные, темные волосы своей отвратительной помадой, и потом обвалять в муке, как парик старого пастора? Но ты верно пришел за завтраком? Вот тебе похлебка и простокваша; возись лучше с ними, нежели с головою мистера Ловеля. Ты бы испортил прекраснейшие волосы в целом Фэрпорте и даже во всей провинции.

Бедный цирюльник вздохнул, видя всеобщее пренебрежение к своему искуству; но Дженни была такою значительною особою, что он не осмелился оскорбить ее противоречием; потому, усевшись спокойно в кухне, он проглотил свою обиду вместе с полною деревянною чашкою овсяной похлебки.