Антикварий.
Глава XIV

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Антикварий. Глава XIV (старая орфография)

ГЛАВА XIV.

Подробности несчастного предприятия сера Артура заставили мистера Ольдбука потерять из вида допрос, которому он хотел подвергнуть Ловеля, о причине пребывания его в Фэрпорте. Однако он решился завести разговор об этом предмете.

-- Мис Вардор сказывала мне, что она была знакома с вами до встречи у меня, мистер Ловель?

-- Да, я имел удовольствие видеть ее у мисис Вильмот, в Иоркшире.

-- В самом деле! Вы никогда не говорили мне об этом. Почему же вы не подошли к ней, как к старой знакомой?

-- Я... я не думал встретить ее у вас, и... счел долгом подождать, пока она сама не узнает меня.

-- Я знаю вашу деликатность. Баронет - старый, сварливый дурак; но я отвечаю вам, что дочь его выше церемоний, происходящих от смешных предразсудков. Однакож теперь, когда вы отыскали здесь новых друзей, позвольте спросить, думаете ли вы оставить Фэрпорт также скоро, как предполагали?

-- Что, если на ваш вопрос я отвечу другим вопросом? Какого вы мнения о сновидениях?

-- Какого я мнения о сновидениях? А что же хотите вы, чтоб я о них думал, молодой безумец, если не то, что это призраки, пораждаемые нашим воображением в то время, когда разсудок перестает управлять им. Я не нахожу никакой разницы между сновидениями и безумными бреднями. В обоих случаях лошади никем неуправляемые уносят телегу: в последнем случае кучер пьян, а в первом он только дремлет. Что говорит об этом предмете друг наш Марк Туллий Цицерон? Si insanorum visis fides non est habenda, car credatur somnientium visis, quae nnilto etiam perturbai iora sunt, non intelligo {Если по верят бредням безумцев, зачем же верить бредням спящих людей, которые еще менее ясны? - этого я не понимаю.}.

-- Очень хорошо, сор; по Цицерон говорит также, что тот кто проводит весь день в метании копий, должен иногда попадать в цель. Следовательно, и между множеством снов, виденных нами, могут находиться некоторые, имеющие связь с будущими событиями.

-- А, а! то есть вы, в премудрости своей, воображаете, что копье ваше попало в цель. Ах, Боже мой! как люди всегда готовы сбивать себя с толку пустяками! Но посмотрим: я согласен допустить на один раз существование науки снотолкования, поверю толкованию спов, и скажу, что новый Даниил явился между нами, если вы докажете мне, что сон предначертал вам благоразумное и осторожное поведение.

-- Скажите же мне, почему в то время как я колебался отказаться от одного предприятия, на которое покушался может быть безразсудно, я увидел в прошлую ночь во спе вашего предка, показывавшого мне девиз - для поощрения меня к твердости? Почему сон представил мне слова, которые не помню чтоб я когда нибудь слыхивал; слова, принадлежащия языку вовсе мне незнакомому, но в переводе содержат урок, применимый к теперешним обстоятельствам?

Антикварий расхохотался.

-- Извините меня, молодой друг мой; так-то мы, слабые смертные, обманываем себя и стараемся вне нас отыскивать причины, которые не имеют другого источника, кроме нашей собственной воли. Я думаю, что могу объяснить причину вашего видения. Вчера после обеда вы так углубились в размышления, что мало обращали внимания на разговор наш с сером Артуром, до тех пор, пока мы не начали спора о пиктах, так грустно окончившагося; но я помню, что показывал баронету книгу, напечатанную моим предком, и обратил внимание его на девиз. Мысли ваши были обращены на другой предмет, но глаза и уши были машинально поражены этим девизом и сохранили о нем память; воображение же ваше, разгоряченное легендою, рассказанною вам Гризелью, начало колобродить, и представило эти немецкия слова во время сна. Но проснувшись делать себе из такого пустого обстоятельства предлог к упорству в каком нибудь предприятии, которого нельзя утвердить на лучших основаниях, это одна из уверток, к каким иногда прибегают умнейшие из нас для того только, чтоб уступить своей наклонности вопреки разсудку.

-- Сознаюсь, мистер Ольдбук, отвечал Ловель краснея: - думаю, вы правы, и я должен много потерять в вашем мнении тем, что хоть на минуту придал важность такому ничтожному обстоятельству. Но я был взволнован желаниями и намерениями, противоречащими друг другу; а вы знаете, тонкой веревки довольно, чтоб заставить плыть барку, когда она на воде, и толстейшим канатом нельзя сдвинуть ее с места, когда она на берегу.

-- Справедливо, как нельзя более справедливо! Потерять в моем мнении? Ни на один дюйм, ни на одну линию! Я вас еще более люблю за это. Теперь мы с вами поравнялись; у нас есть сказка за сказку. Мне теперь не так стыдно, что я может быть немножко далеко зашел в отношении к этому проклятому praetorium; а совсем тем я еще и до сих пор убежден, что стан Агриколы был в этих окрестностях. Но теперь, Ловель, скажите мне откровенно: зачем приехали вы из Виттенберга? Почему вы оставили отечество и службу? Что может удерживат вас в таком городе, как Фэрпорт? Не больны ли вы ленью?

-- Именно так, отвечал Ловель, терпеливо подчиняясь допросу, так как ему неловко было избегать его. У меня так мало привязанностей в мире, так мало людей, принимающих во мне участие или располагающих меня к себе, что это отчуждение доставляет мне независимость. Тот, чье счастье или несчастье только касается до него самого, может по своей прихоти избирать путь, по которому желает идти.

-- Извините меня, молодой человек, сказал Ольдбук, дружески ударив его по плечу и приостановясь; - но sufflamina, удержитесь, прошу вас. Я готов предполагать, что вы не имеете друзей, которые принимали бы участие в ваших успехах и радовались им вместе с вами; что нет никого, кому бы вы были обязаны благодарностью или покровительством; но тем по менее вы должны идти по стезе, предписываемой долгом. Вы обязаны дать отчет в своих дарованиях не только обществу, но и Всевышнему Существу, наделившему вас ими для того чтоб вы употребляли их на пользу себе, и другим.

-- Но у меня нет таких дарований, возразил с нетерпением Ловель. Я не требую от общества ничего более как только позволения спокойно пробегать по стезям жизни, не трогая других и не позволяя задевать себя. Я никому ничем не обязан. Я имею средства поддерживать себя в совершенной независимости, а желания мои так умеренны, что средства эти, не смотря на свою ограниченность, все-таки превышают их.

-- Хорошо, отвечал антикварий, продолжая путь свой: - если вы такой философ, что воображаете себя достаточно богатым, то мне нечего более и говорить вам; я не считаю себя в нраве давать вам советы. Вы достигли до acme, самой высшей степени совершенства. Но каким образом избрали вы Фэрпорт для приведения в действие своей безкорыстной философии. Это все равно, еслиб почитатель истинного Бога вздумал основать свое жилище между идолопоклонниками египетской земли. В Фэрпорте лет ни одного существа, которое не поклонялось бы золотому тельцу, корню всякого зла. Я сам до того заражен этим дурным воздухом, что чувствую иногда покушение разделять такое идолопоклонство.

-- Так как литература главный источник, где я почерпаю свои удовольствия, и обстоятельства, которых я не могу объяснить, принудили меня отказаться, по крайней мере на время, от военной службы, то я выбрал Фэрпорт как место, где могу предаваться своим наклонностям, не подвергаясь искушениям, представляемым более изысканным обществом.

-- А, а! Теперь я начинаю понимать, почему вы применили к себе девиз моего предка. Вы добиваетесь благосклонности публики, хоть и не в том отношении, в каком я думал это прежде. Вы хотите прославиться как литератор, и надеетесь успеть в этом трудами и усидчивостью.

Ловель, стесненный разспросами антиквария, заключил что лучше всего оставить его в заблуждении, которому он добровольно предавался.

-- Иногда я имел глупость питать подобные надежды, отвечал он.

-- Бедняжка! Это в самом деле псприятное обстоятельство. И может быть, подобно многим молодым людям, вы воображали себя влюбленным в какую нибудь лукавую бабенку; это значит - как справедливо замечает Шэкспир - ускорить смерть бичем и виселицею.

не оправдавших сделанных им выводов; читатели могли заметить, что он был довольно тверд в своих мнениях, и потому не любил чтоб ему противоречьи ни в фактах, ни в выводимых из них заключениях даже те люди, до которых касался разбираемый им предмет. Таким образом он продолжал чертить план литературного поприща Ловеля.

-- А каким сочинением думаете вы дебютировать как литератор? О, я отгадываю! Поэзия, поэзия - соблазнительница молодости... Да, да, скромная застенчивость, замечаемая в ваших глазах, утверждает меня в этом мнении. А какой сюжет одушевляет ваше поэтическое рвение? Намерены ли вы достигнуть самой вершины Парнаса, или удовольствуетесь маленькими прогулками у подошвы этой горы?

-- Я испытывал себя только в лирическом роде.

-- Я так и думал. Вы перелетали с ветки на ветку, чтоб испытать свои крылья. Но я полагаю, что вы намерены предпринять полет более смелый. Заметьте, пожалуйста, что я нисколько не уговариваю вас упорствовать в таком малоприбыльном занятии. Но вы говорите, что совсем не зависите от прихоти публики?

-- Нисколько.

-- И не намерены избрать теперь деятельнейшей жизни?

-- В настоящее время это мое твердое намерение.

-- В таком случае, мне не остается ничего более, как только советовать вам что писать и помогать всеми силами. Я сам сочинитель;, я напечатал две статьи в "Antiquarian Repository" {Репертуар, или собрание древностей, род периодического издания.}, и следовательно у меня нет недостатка в опытности. Одна статья моя напечатана под заглавием: "Замечания на издание Роберта Глостера", и подписана Scrutator; другая с подписью Indagator, дисертация на одно изречение Тацита. Я мог бы присоединить к этому одно сочинение, сделавшее много шума в свое время, и напечатанное в "Gentleman's Magasine" {Ежемесячный журнал довольно популярного содержания.}: это было разсуждение о надписи Oelia Lelia; тут я подписался Oedipus. И так, вы видите, что я посвящен в таинства литературы, и что мне непременно должны быть известны вкус и характер нашего времени. Теперь я спрашиваю вас, с чего хотите вы начать?

-- Я не имею намерения издать что нибудь в скором времени.

-- Не в том дело; во всем что предпринимаешь, надобно иметь в виду публику. Посмотрим: собрание мелких стихотворений? Нет, мелкия стихотворения обыкновенно остаются в лавке книгопродавца. Вам надобно будет сделать что нибудь основательное и вместе привлекательное. Не пишите романов и уродливых повестей. Вам с первого раза надо стать на прочную дорогу. Позвольте, что скажете вы об эпопее - старинной, исторической поэме, которую можно включить в двенадцати до двадцати четырех песень? Это именно то что нужно; следует только на идти сюжет; я вам его доставлю. Сражение между каледонцами и римлянами. Вы назовете эту поэму "Каледониада, или Отраженное Нападение". Это название будет соответствовать нынешнему вкусу, и вы можете тут поместить некоторые намеки на нынешнее время.

-- Но нападение Агриколы не было отражено.

-- Что вам до этого! Вы поэт, и следовательно свободны от всякой зависимости. Вы подобно Виргилию не должны подчинять себя истине и вероятности. Вы можете победить римлян на зло Тациту.

-- И расположить стан Агриколы в Кайме... как вы называете это место, на зло Эди Охильтри?

-- Не будем более говорить об этом, если вы имеете ко мне хоть небольшое расположение; да сверх того я имею смелость сказать, что может быть в обоих случаях вы говорите правду, не смотря на тогу историка и на синий плащ нищого.

-- Совет ваш очень хорош, и я постараюсь исполнить его как можно лучше. Но вы сделаете одолжение, доставите мне все местные справки.

-- Доставить вам местные справки! Я сделаю гораздо более: я напишу критическия и историческия примечания к каждой песни и сам начерчу вам план всей поэмы. Я не совсем без поэтического гения, мистер Ловель; только я никогда не мог написать ни одного стиха.

-- Одного из важнейших? Совсем нет! Стих часть механическая. Можно быть поэтом, не измеряя спондеев и дактилей, как делали древние, и не ставя на конце каждой строчки рифм, как делают это новейшие писатели, - так же как можно быть архитектором, не умея складывать камней подобно каменьщику. Неужели вы думаете, что Витрувий или Палладио умели владеть лопаткою?

-- В таком случае надобно иметь двух сочинителей для одной поэмы: одного для того, чтоб выдумать и начертить план, другого для исполнения его.

-- Это было бы не худо; но во всяком случае мы попробуем, - совсем не для того, чтоб я желал выставить для публики свое имя: в предисловии можно будет упомянуть только, что получены некоторые пособия от одного ученого друга; мне недоступно мелочное тщеславие сочинителей.

Ловелю забавно было слушать объяснение, вовсе не соответствовавшее поспешности, с которою старый друг его хотел воспользоваться случаем сделаться известным ну: блике, хотя это некоторым образом значило стоять за каретою, вместо того чтоб сидеть в ней. Что касается до антиквария, то он был в восхищении. Подобно многим сочинителям, в безвестности занимающимся литературными разысканиями, он втайне питал мысль напечатать свои труды; но честолюбие его было подавляемо припадками недоверчивости, боязнью критики, врожденною безпечностью и привычкою откладывать до завтра. Теперь, думал он, могу я, как второй Тейсер, бросать стрелы под прикрытием щита моего союзника. Предполагая, что Ловель поэт не первого разряда, я вовсе не обязан отвечать за его ошибки, а с хорошими примечаниями сойдет с рук и посредственный текст. Но он хороший, он должен быть хороший поэт. У него настоящая поэтическая разсеянность; он редко отвечает на вопрос, пока не повторишь его; обжигается, забывая простуживать свой чай; ест не помышляя о том что кладет в рот. Это именно aestus, awen вельшскях бардов, это divinus afflatus, уносящий поэта за пределы земного мира. Видения его также признаки поэтического вдохновения. Сегодня вечером надо послать Каксона посмотреть, вспомнит ли он погасить свечу: поэты и мечтатели часто бывают очень небрежны в этом отношении. - Потом, оборотясь к своему товарищу, он снова начал вслух:

войско станом. Это придаст много цепы вашему творению. Мы постараемся воскресить старинные обычаи, так постыдно забытые в новейшее время. Вы призовете муз на помощь, и оне конечно улыбнутся поэту, который в век отступничества, с верою Абдиеля {Абдиель, верный ангел, отказавшийся изменять добрым ангелам в "Потерянном Рае".}, признаете старинные обряды поклонения. Потом у вас будет видение, в котором гений Каледонии явится Галгаку, и исчислит ему целый ряд истинных монархов Шотландии. Тут, в примечании, я постараюсь выставить Боэция. Но нет, не надо трогать этой струны; звуки её были бы слишком чувствительны для сера Артура, а вероятно у него и без того будет довольно горя. Но я уничтожу Осиапа, Макферсона и Мак-Криба.

-- Но надо подумать об издержках печатания? сказал Ловель, желая попробовать, не затушит ли эта идея пламени его ревностного сотрудника, как холодная вода.

-- Издержки печатания? отвечал Ольдбук, остановись и машинально положа руку в карман. - Конечно, я могу этому содействовать. Но не хотите ли вы лучше напечатать сочинение ваше по подписке?

-- Конечно нет, отвечал Ловель.

-- Нет, нет, повторил антикварий: - печатать таким образом не благородно. Но послушайте: мне кажется, у меня есть знакомый книгопродавец, имеющий некоторое уважение к моему мнению. Он порискует бумагою и печатью: а я постараюсь продать в вашу пользу столько экземпляров, сколько будет возможно.

-- Хорошо, хорошо. Мы позаботимся об этом; мы сложим всю невыгоду на издателя. Я желал бы, чтоб поэма ваша была уже начата. Вы конечно будете писать ее белыми стихами? Этот род поэзии выше, величественнее и более соответствует историческому содержанию. Притом же это касается до вас, молодой друг мой: я думаю, что этот род поэзии легче.

Разговаривая таким образом они дошли до Монкбарнса, где антикварий получил выговор от своей сестры, которая хотя и не была философом, но сделала этот выговор с стоицизмом.

-- Как, Гризель! А я думал, что прекрасно сторговал?

осмелилась еще просить рюмку водки! Но кажется, мы с Дженни довольно хорошо ее отделали.

-- Право, сказал Ольдбук, лукаво посмотрев на Ловеля, - я думаю, мы должны благословлять судьбу, не допустившую нас слышать этого спора. Хорошо, хорошо, Гризель, я провинился в первый раз в жизни; не sutor supra crepidam {Знай сверчок свой шесток.}, сознаюсь в этом. Но перестанем заботиться об издержке: заботы могут убить и кошку {Английская пословица: care killed a cat.}. Мы съедим рыбу, чего бы она ни стоила. Теперь, Ловель, я должен сказать вам, что упрашивал вас остаться именно в том убеждении, что сегодня мы пообедаем лучше обыкновенного, так как вчера был день торжественный. Я предпочитаю день, следующий за пирушкою, самой пирушке. Я люблю analecta, collectanea, как можно назвать остатки вчерашняго обеда в подобном случае. Но вот Дженни, которая сейчас позвонит к обеду.