Антикварий.
Глава XVI

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Антикварий. Глава XVI (старая орфография)

ГЛАВА XVI.

В течение двух недель, антикварий не переставал ежедневно спрашивать Каксона, не знает ли он что делает мистер Ловель, и всегда только узнавал, что молодой человек получил еще одно или два толстые письма с юга, что его никогда нельзя было встретить на фэрпортских улицах, и никто не знал чем он занимается.

-- Но как же живет он, Каксон?

-- О! мисис Гадовэй приготовляет ему бифстэк, бараньи котлеты, жареного цыпленка, словом, все что ей вздумается, а обедает он в маленькой, красной зале, возле своей спальни. Она никак не может заставить его сказать, какое блюдо ему готовить. Но утрам она делает ему чай, и он честно расплачивается с нею всякую неделю.

-- Но неужели он никогда не выходит со двора?

-- Он совершенно отказался от прогулок. Целый день сидит в своей комнате и все читает или пишет. Не знаю, сколько он написал писем, но никогда не посылал их на фэрпортскую почту, не смотря на то, что мисис Гадовэй предлагала ему отнести их туда сама; он посылает свои конверты к шерифу, и мисис Майльсетер думает, что шериф пересылает их с своим человеком на танонбургскую почту. Мне кажется, он подозревает, что письма его стараются прочесть в Фэрпорте, и может быть не совсем ошибается, потому что бедная дочь моя, Дженнп...

-- Ну, к чорту! Не надоедай мне своими бабами, Каксон. Поговорим лучше об этом бедном молодом человеке. Неужели он ничего не пишет, кроме писем?

-- О, нет; он исписывает целые листы о каких-то предметах, как говорила мне мисис Гадовэй. Она несколько раз старалась убедить его выйдти со двора, потому что находит у него болезненный вид, и что апетит его исчезает. Но он никак не хочет оставить комнату, между тем как прежде имел привычку часто прогуливаться.

-- Он дурно делает. Я догадываюсь что его занимает... но не надобно же слишком много трудиться. Я пойду к нему сегодня: он верно только и думает что о "Каледониаде".

Приняв такое мужественное решение, мистер Ольдбук тотчас же хотел исполнить его, надел толстые башмаки, вооружился тростью с золотым набалдашником и отправился в путь, повторяя слова Фальстафа, выставленные нами в начале этой главы, потому что сам дивился привязанности своей к этому иностранцу.

Прогулка в Фэрпорт была необыкновенным происшествием для мистера Ольдбука, и предприятие это он выполнял не с большим удовольствием. Он не любил, когда его останавливали на улице, а там всегда встречались праздношатающиеся люди, подходившие к нему с разспросами о новостях, или о других пустяках. Только что вошел он в город, как был встречен словами: "Здравствуйте, Монкбарнс; читали ли вы нынешний журнал? Говорят, великое дело совершится через две недели".

-- Дай Бог, чтоб оно совершилось и окончилось, отвечал он, продолжая путь свой, - для того чтоб я не слыхал о нем более.

-- Надеюсь, говорил ему другой, - что ваша милость изволили быть довольны цветами, которые я вам доставил? Не угодно ли вам голландских луковиц, или, прибавил он понизив голос, - один или два боченка кельнской водки; вчера прибыл один из наших бригов.

-- Покорнейше благодарю, мистер Крабтри, покорнейше благодарю; мне теперь не нужно, отвечал не останавливаясь антикварий.

-- Мистер Ольдбук, сказал городской секретарь, человек более значительный и став перед ним заслонил ему дорогу: - мэр, узнав что вы в городе, убедительно просит вас не уходить не повидавшись с ним. Он хочет переговорить с вами о проекте провести в город воду из файрвельского источника, так как она должна будет протекать через часть ваших владений.

-- Что за чорт! Разве он не может найдти дли рытья и резанья другой земли кроме моей? Скажите ему, что я на это не соглашусь.

-- Мэр и городская дума, продолжал секретарь, - согласны отдать вам в вознаграждение старые каменные статуи донагильдской часовни, которые вы так желали иметь.

-- Гм? Что? Да, это другое дело. Хорошо! Я зайду к мэру, и мы поговорим об этом.

ворот статуи с сложенными накрест ногами, что называются Робином и Бобином, и поместить над дверью третью статую, называемую Эли-Дэли. Диакон говорит, что это будет в самом лучшем вкусе и совершенно в новом готическом стиле.

-- Да избавит меня Небо от этого племени готов! Монументы тамплиерского рыцаря по обеим сторонам греческого портика, а мадонна над воротами! О crimini! Хорошо; скажите мэру, что я дозволяю провести воду через мои владения, но за это хочу иметь статуи. - К счастью, я сегодня пришел сюда.

Оба собеседника разстались довольные друг другом: однакож хитрый секретарь имел более причины радоваться своей ловкости, потому что предложение выменять на статуи (которые городской совет велел сломать как мешавшия на дороге) право провести воду в город через земли Ольдбука, было мыслью внезапно вошедшею ему в голову.

После многих подобных задержек, мистер Ольдбук пришел наконец к мисис Гадовэй. Эта добрая женщина была вдова покойного фэрпортского пастора; преждевременная смерть мужа довела ее до состояния близкого к нищете, в каком часто находятся вдовы членов шотландского духовенства. Она выпутывалась из этого затруднительного положения отдавая в наймы меблированные комнаты в том доме где жила. И так как она нашла в Ловеле жильца, отличавшагося тихою и порядочною жизнью, платящого очень хорошо и соблюдавшого всевозможную вежливость в сношениях, которые они необходимо должны были иметь между собою, то мисис Гадовэй, не привыкшая находить исе эти достоинства вместе в своих жильцах, очень к нему привязалась и оказывала ему особенное внимание. Приготовить лучше обыкновенного кушанье к обеду "бедного молодого человека", употребить свое влияние на тех, которые еще помнили её мужа, или были хорошо расположены к ней, чтобы достать свежих овощей или что нибудь другое для возбуждения апетита Ловеля, было для доброй вдовы приятным попечением, доставлявшим ей большое удовольствие, не смотря на то что она скрывала это от лица, бывшого предметом её заботливости. Но мисис Гадовэй держала в тайне свое расположение к молодому жильцу не для избежания насмешек тех людей, которые могли бы предполагать, что черные глаза сорокапятилетней женщины с красивым смуглым лицем, обрамленным вдовьим чепцом, все еще способны иметь претензии на победы; потому что, по правде сказать, сама не имея никогда такой претензии, она и не могла думать, что такая мысль может войдти кому нибудь другому в голову. От Ловеля же скрывала она свою внимательность только из деликатности: ей казалось, что у него более великодушия нежели денег, и что ему будет больно оставлять усердие её без награждения.

Мисис Гадовэй отворила дверь мистеру Ольдбуку, и увидев его так удивилась и обрадовалась, что на глазах её навернулись слезы, которые она с трудом могла удержать.

-- Я рада видеть вас, сер; право, очень рада. Боюсь, что молодой постоялец мой не совсем здоров; а между тем он не хочет повидаться ни с доктором, ни с пастором, ни с нотариусом. Посудите, каково будет мне, мистер Монкбарнс, если умрет у меня человек, не посоветовавшись с тремя учеными факультетами, как говаривал мой покойный мистер Гадовэй.

-- И хорошо сделает, проворчал циник-антикварий. - Я должен сказать вам, мисис Гадовэй, что шотландское духовенство живет нашими грехами, медицина нашими болезнями, а правосудие нашими глупостями и несчастиями.

-- Фи, Монкбарнс! Зачем говорите вы подобные вещи! Но вы войдете к нему, вы навестите его? Ах, он такой прекрасный молодой человек! А его апетит все более и более пропадает: едва берет он понемногу от всякого блюда для того только, чтоб показать будто ест. Бледные щеки его становятся с каждым днем бледнее и худее; право, он кажется теперь так же стар, как я, - а я могла бы быть ему матерью, то есть не совсем, а около того.

-- Зачем не делает он движения?

-- Кажется, мы наконец уговорили его согласиться на это, и теперь он купил лошадь у барышника Динби Голейтли. Ловель знаток в лошадях; сам Джиби сказал это нашей служанке. Он сначала предложил ему лошадь, по мнению его довольно хорошую для человека, держащого всегда в руках книгу или перо; по мистер Ловель не хотел и смотреть на все, и купил себе коня, достойного повелителя арабов. Конь теперь стоит в гостинице Грэмеского Оружия, на Большой улице. Мистер Ловель гулял вчера утром и сегодня до завтрака. Но не угодно ли вам войдти к нему в комнату?

-- Сейчас, сейчас. Неужели его никто не навещает?

-- Ни одна душа, мистер Ольдбук; если он не бывал ни у кого в то время когда был здоров и весел, то кто же из фэрпортских жителей вспомнит о нем теперь?

-- Правда, правда. Меня бы удивило противное. Проводите же меня, мисис Гадовэй, чтоб мне не зайдти в другую комнату.

Добрая хозяйка шла впереди Ольдбука, предостерегая его при каждом повороте, и сожалея при каждой ступеньке, что должна заставлять его подниматься так высоко. Наконец она тихонько постучалась в дверь, - Войдите, отозвался Ловель, и мистер Ольдбук явился перед своим молодым другом.

Комнатка была чисто и прилично меблирована. Стулья обиты вышивками мисис Гадовэй. Но в комнате было жарко, душно, и она показалась Ольдбуку совсем неудобною для молодого человека слабого здоровья; замечание это утвердило его в намерении, которое он уже имел в отношении своего друга. Ловель сидел на диване, в халате и туфлях, перед столом, покрытым книгами и бумагами. Антикварию грустно было видеть происшедшую в нем перемену. Страшная бледность резко выставляла на его щеках багровые пятна, вовсе не походившия на свежий здоровый цвет, которым он так недавно отличался. Ольдбук заметил, что жилет и панталоны были на нем черные, и на стуле лежал черный фрак. Увидев антиквария, Ловель встал и пошел к нему на встречу.

-- Вот доказательство дружбы, сказал он, пожимая ему руку, - истинное изъявление дружбы, за которое я много благодарю вас; вы предупредили мое намерение посетить вас. Вы должны знать, что я сделался с некоторого времени кавалеристом.

-- Я это слышал от мисис Гадовэй, молодой друг мой. Надеюсь, что вам посчастливилось найдти смирную лошадь. Я сам имел однажды глупость купить коня у Джиби Голейтли, и это четвероногое животное несло меня против воли более двух миль за сворою собак, до которой мне было столько же нужды, сколько до прошлогодняго снега. Позабавив этим, как я предполагаю, всех охотников, лошадь была так добра, что сбросила меня в ров. Надеюсь, ваш конь будет смирнее.

-- Я думаю по крайней мере, что он будет послушнее под моим седлом.

-- Это значит, что вы считаете себя хорошим ездоком?

-- Я не охотно бы согласился быть дурным.

-- Конечно. Все молодые люди скорее готовы объявить себя портными... По опытны ли вы? Crede experto: бешеная лошадь шутить не любит.

лучше меня.

-- Л, а! Так вы видели лицом к лицу страшного бога войны? Вам знаком нахмуренный лоб могучого Марса? Вот еще доказательство, что вы имеете все для сотворения эпической поэмы. Однако, не забудьте, что бретонцы сражались на телегах, называемых Тацитом covinarii, Вы помните его прекрасное описание той минуты, когда бретонцы бросились на римскую пехоту, не смотря на то, что по словам историка неровность места была вовсе неудобна для кавалерийского сражения. Впрочем, я не понимаю, на каких телегах можно было ездить по Шотландии, за исключением больших дорог её? Ну, скажите: посещали ли вас музы? Есть ли у вас что показать мне?

-- Время мое, отвечал Ловель, взглянув на свое черное платье, - было употреблено не столь приятным образом.

-- Вы потеряли друга?

-- Да, мистер Ольдбук, почти единственного друга, которого я имел.

-- В самом деле! Так утешьтесь же, молодой человек. Смерть, похитившая у вас друга в то время, когда ваша взаимная привязанность была еще сильна, и когда вы можете еще проливать слезы без горького воспоминания какого нибудь охлаждения, недоверчивости или измены, - эта смерть может быть избавила вас от более трудного испытания. Посмотрите вокруг себя: много ли найдете вы людей, которые сохранили в старости расположение тех, с кеми они связаны были в молодости узами нежнейшей дружбы? Источники удовольствия, общие всем людям, мало но малу изсякают по мере того, как люди стареются; тогда они стараются отыскивать другия наслаждения, в которых не участвуют более товарищи их молодости. Ревность, соперничество, зависть спорят между собою, кому из них удастся удалить от нас друзей ваших; и при нас остаются только люди, с которыми мы связаны привычкою, а не выбором сердца, или те, которые более по родству нежели но дружбе делят время со стариком, за тем чтоб он не забыл их при своей смерти. Наеc data poena diu viventibus {Наказание, наложенное на тех, которые долго живут.}. Ах, мистер Ловель! Если вам суждено достигнуть печальной и холодной зимы жизни, вы тогда не иначе будете смотреть на огорчения вашей молодости, как на легкия облачка, затемнявшия на минуту лучи восходящого солнца. Но я заставляю вас слушать истины, оскорбляющия может быть вашу чувствительность.

-- Благодарю вас за доброе намерение, мистер Ольдбук; но свежая рана всегда больна, и уверенность, что остаток моей жизни будет непрерывным последствием горестей, составляет весьма слабое утешение в моей печали. Простите, если прибавлю к этому, что вы менее всех имеете причину смотреть на жизнь с такой мрачной стороны. У вас порядочное состояние; вы всеми уважаемы; вы можете, говоря по вашему, vacare nuisis, предаваться ученым разысканиям, которые так любите, можете найдти приятное общество вне дома и в домашнем быту, посреди усердной и любящей вас семьи.

-- Да, это правда; бабы мои, благодаря введенной мною дисциплине, учтивы и сговорчивы. Оне не мешают мне заниматься науками поутру; когда же после обеда или после чаю мне вздумается отдохнуть, оне ходят по комнате с осторожностью и ловкостью кошек. Все это хорошо; по мне не достает человека, с которым я мог бы поговорить, мог обменяться мыслями.

-- Кого? Моего племянника, Гектора? Этого северного Готспура {Пылкий герой Шэкспира. Смотри "Генрих IV".}? Сохрани меня Боже! Это все равно что бросить зажженое полено в свой овин. Он Альманзор, он Чамонт {Другого рода хвастливые герои: один созданный Дрейденом, другой Отваем.}. Его горная родословная длиннее его меча, а меч длиннее большой фэрпортской улицы; в последнее пребывание свое здесь он обнажил его против городского хирурга. Я ожидаю племянника на этих днях; по даю вам слово держать его в почтительном отдалении. Ему жить в моем доме! Стулья и столы мои затрепетали бы от ужаса при виде его. Нет, нет, мне не надобно Гектора Мак-Интайра!.. Но послушайте, Ловель, вы человек кроткого и тихого характера; не лучше ли было бы вам переселиться на месяц или на два в Монкбарнс, так как мне кажется, вы еще не скоро намерены оставить нашу сторону? Я велю прорубить калитку в сад. Это будет стоить безделицу: там была уже однажды калитка, след которой виден и до сих пор. В эту калитку вы могли бы всегда, когда вам вздумается, ходить из зеленой комнаты в сад, не безпокоя вашего друга и не боясь, что он будет тревожить нас. Что касается до вашей пищи, то мисис Гадовэй сказывала мне, что вы очень воздержны; следовательно, вам достаточно будет моего. скромного стола. Стирка вашего белья...

-- Любезнейший мистер Ольдбук, прервал его Ловель, с трудом удерживая улыбку, - позвольте мне прежде всего чистосердечно поблагодарить вас за ваше обязательное предложение; но я не могу принять его теперь, так как я вероятно в скором времени оставлю Шотландию. Однако до отъезда надеюсь иметь счастие провести несколько времени у вас.

Антикварий упал духом.

-- Я надеялся, сказал он, - что мое распоряжение будет удобно нам обоим. Кто знает что может случиться в последствии? Может быть, мы и никогда не разстались бы. Я полный владелец своего имущества, благодаря тому что у моих предков было более разсудка, нежели гордости. Меня нельзя принудить отдать свое имение, поместье, наследство, иначе как мне будет угодно. У меня нет потомственных, определенных наследников, так же смешно помещенных один подле другого, как нанизываются куски бумаги на хвосте змеи. Ничто не стесняет меня в моей наклонности, и я могу давать полную свободу своему пристрастию. Впрочем, я вижу что ничто не может соблазнить вас в эту минуту. А что ваша "Каледониада"? Надеюсь, она подвигается вперед?

-- Конечно, счастливого! подхватил Ольдбук с важным видом; потому что хотя он хорошо умел обсуживать выдумки других, но очень естественно имел немного преувеличенное мнение о своих собственных. - Это один из тех вымыслов, который, если выполнить его как заслуживает его содержание, может изгладить неприятное впечатление суетности, составляющее упрек литературе нашего времени.

В эту минуту постучали в дверь, и мисис Гадовэй подала Ловелю письмо, говоря что слуга дожидается ответа.

-- Записка эта столько же касается до вас, сколько до меня, сказал Ловель, просмотрев письмо и подавая его антикварию.

Письмо это, написанное в самых учтивых выражениях, было от сера Артура Вардора. Он сожалел, что припадок подагры препятствовал ему до этого времени лично отблагодарить мистера Ловеля за важную услугу, которую он оказал ему. Он бы желал быть в состоянии явиться к нему сам, но надеется, что мистер Ловель простит его в несоблюдении этой формальности, и не откажется присоединиться к маленькому обществу, намеревающемуся, на следующий день посетить Монастырь Святой Руфи, а потом обедать в Ноквиноке и провести там вечер. Оканчивал он тем, что пригласил также и семейство Монкбарнс на это гулянье. Местом съезда назначена застава, находившаяся почти в одинаковом разстоянии от жительства всех тех, которые составят это общество.

-- Мы поедем, молодой друг мой, мы непременно поедем! Мне однако надобно будет нанять коляску. В ней будет три места: одно для вас, другое для меня, третье для Мэри Мак-Интайр. Это хорошо; что касается до второй из моих баб, то она проведет этот день в доме пастора, а вы можете приехать в Монкбарнс в нашей коляске, так как я возьму ее на целый день.

-- Кажется, мне лучше будет ехать верхом?

-- Но лошадиные ноги имеют преимущество ходить гораздо скорее и быть в двойном количестве; вот почему я имею сильную наклонность, признаюсь вам...

увидимся у Тирлингенской заставы, в пятницу, ровно в полдень.

Условившись таким образом, друзья наши разстались.