Антикварий.
Глава XXV

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Антикварий. Глава XXV (старая орфография)

ГЛАВА XXV.

Ночь была бурная; дул сильный ветер, и по временам шел дождь. - Господи, сказал старый нищий, становясь под защиту развесистого дуба в ожидании своего сообщника: - Господи, как странна и непонятна человеческая натура. В самом деле, не удивительно ли, что алчность к золоту заставляет этого Дустердевиля тащиться сюда в полночь по такому ужасному ветру? - А еще страннее, что я пришел сюда же позабавиться над ним!

После таких философских размышлений он закутался в плащ и устремил глаза на луну, проглядывавшую из-за мрачных туч, которыми ветер время от времени покрывал её поверхность. Меланхолический, неверный свет, изливаемый ею между проходящими облаками, падая на круглые своды и готическия окна старого здания, освещал по временам величественные развалины и затем опять погружал их во мрак, так что видна была только черпая нестройная масса. Небольшое озеро освещалось также этими мимолетными лучами ночного светила и выказывало свои пенистые воды, взволнованные бурею; но когда тучи покрывали месяц, слышен был только плеск волн, с ропотом ударявших о берег. При каждом порыве ветра, долина оглашалась разнообразным и страшным треском деревьев, иногда превращавшимся в легкое, едва слышное стенание, подобное вздохам преступника, отдыхающого после тяжких терзаний пытки. В таких звуках суеверие может найдти обильную пищу для неестественного ужаса, которого оно боится и которое любит. Но такия ощущения были далеко от Охильтри: мечты перенесли его к летам юности.

-- Не раз случалось мне, думал он, - стоять на аванпостах в Германии и в Америке, когда ночь была хуже этой и когда еще можно было ожидать десятка стрелков перед собою; но тогда я исполнял свою обязанность и никто не скажет, чтоб Эди заснул на часах.

Разсуждая таким образом он невольно положил на плечо свой верный посох и вытянулся как часовой, и когда усышал шаги, приближавшиеся к дереву, он закричал голосом, согласным более с его военными воспоминаниями, чем с настоящим положением: - Стой! Кто идет?

-- Чорт возьми, добрый Эди? отвечал Дустерсвивель: - зачем кричать так громко, как часовой?

-- Именно за тем, отвечал нищий, - что в эту минуту я воображал себя солдатом. Какая страшная ночь! Принесли ли вы фонарь и мешок для серебра?

-- Да, да, мой любезный друг, отвечал германец. - Вот у меня то что вы называете котомкою; одна сторона будет для вас, другая для меня, я привяжу ее к лошади, чтоб вас, старика, набавить от тяжелой ноши.

-- Так у вас есть лошадь?

-- Да, мой друг; я привязал ее там к забору.

-- На это скажу только одно: я не доверю своих денег вашей лошади.

-- Как? Чего же вы боитесь? спросил Дустерсвивель.

-- Боюсь потерять из вида лошадь, седока и деньги, отвечал нищий.

-- Неужели вы думаете, что джентльмен может сделать такую подлость?

-- Многие джентльмены, возразил Охильтри, - делают это для себя. Впрочем, из-за чего нам ссориться? Хотите исполнить условие - исполните его; если же нет, то я отправлюсь в амбар Рингана Ликвуда, на покойную солому, которую я оставил очень неохотно, и отнесу заступ и лопату туда где взял их,

Дустерсвивель колебался несколько времени: отпустить ли ему Эди, чтоб исключительно овладеть всем ожидаемым сокровищем; по необходимость в орудиях для копания земли, неизвестность, возможно ли ему будет достичь надлежащей глубины без посторонней помощи, и более всего страх оставаться одному со всеми ужасами могилы Мистикота, решили его не отпускать сообщника. Вследствие того, приняв по обыкновению свой льстивый топ и не смотря на внутреннюю досаду, он просил "доброго друга своего" мистера Эди Охильтри помочь ему, и уверял его что исполнит все, как надлежит лучшему другу.

-- Ну, так пойдемте, сказал Эди; - только осторожнее ступайте по этой высокой траве, где так много камней. Боюсь, не загасит ли ветер нашей свечи; впрочем месяц по временам светит.

-- Вы человек ученый, мистер Дустердевиль и хорошо знаете все чудеса природы; скажите же мне, правда ли, что духи и привидения прогуливаются на земле? Верите вы им или нет?

-- Время ли и место ли говорить теперь о таких вещах, добрый мистер Эди? прошептал Дустерсвивель дрожащим от страха голосом.

-- Разумеется, время, мистер Дустансговель; потому что, откровенно сказать вам, говорят будто здесь часто прогуливается старый Мистикот. Не очень приятно было бы встретить его в такую ночь, и к тому же ему может не поправиться посещение, которое мы намерены сделать его могиле.

Alle guten Geister, пробормотал сквозь зубы духовидец, и голос его дрожал так сильно, что остальной части заклинания невозможно было разслышать. - Вы напрасно говорите так, мистер Эди: судя по тому что я слышал в прошлую ночь, я могу опасаться...

-- Что касается до меня, сказал Охильтри, входя на хоры и подымая руки, как бы вызывая духов, - то я и пальцами не щелкну, чтоб помешать ему явиться в эту же минуту; ведь он только дух без тела, а у нас есть дух и тело.

-- Ради Бога, сказал Дустерсвивель, - не говорите ничего о существующих и о несуществующих!

-- Ладно! сказал нищий, открывая фонарь. - Вот камень, и дух или не дух тут, а я пороюсь поглубже в могиле. И он спустился в яму, откуда поутру еще достали драгоценный сундук. Сделав несколько ударов заступом, он утомился или притворился утомленным, и сказал своему товарищу: - Я стар и устаю скоро; не займете ли вы мое место, товарищ? Прежде всего выбросьте землю, потом продолжайте копать, а там я опять примусь за работу.

Дустерсвивель занял место, оставленное пищим, и начал рыть со всем рвением раздраженного корыстолюбия, подстрекаемый сильным желанием окончить дело и поскорее оставить место, столь страшное для его робкой и суеверной души.

Нищий, стоя очень покойно на краю ямы, поощрял своего товарища к поспешной работе. - Клянусь честью, не многим удается работать за такую хорошую плату; и если мы найдем ящик в десять раз меньше No 1, то он будет стоить вдвое дороже, потому что в нем верно будет золото вместо серебра. О, да вы работаете, как будто век обращались с лопатой и заступом; вы верно могли бы выработать полкроны в день. Берегитесь этого камня! прибавил он, толкнув ногою большой камень, который Дустерсвивель с большим трудом поднял наверх и который Эди спустил опять ко вреду для ног своего товарища.

Между тем Дустерсвивель, побуждаемый словами старика, взрывал глинистую и каменистую почву, работал как лошадь, и внутренно проклинал нее на свете. Но когда отрывистая речь вырывалась из его уст, Эди действовал на него его же оружием.

-- О, не клянитесь, не клянитесь! Мало ли кто может нас услышать! Э, что это там такое? Ничего, ничего; это ветка плюща колеблется на стене; когда месяц осветил ее, она мне показалась мертвецом со свечою в руках. Я даже подумал, что это сам Мистикот. Но не бойтесь ничего; работайте, бросайте землю из ямы; славно! Вы могли быть могильщиком не хуже самого Виля Винета! Ну, чтож вы остановились? Теперь самое благоприятное время.

-- Остановились! воскликнул немец голосом отчаяния и ярости. - Да потому остановился, что дорылся до скалы, на которой эти проклятые (прости, Господи, мое согрешение!) развалины построены.

-- Нехорошо, сказал нищий, - что вы отчаиваетесь в минуту успеха; вероятно этот-то камень и покрывает золото; возьмите заступ и ударьте крепче! - Человек этот, как настоящий дьявол, раздробит камень. Браво! он работает с силою Валласа! пробормотал Эди.

В самом деле, адепт, движимый увещаниями Эди, сделал два или три отчаянные удара и раздробил, - но не камень, бывший целью его ударов, а заступ, которым работал, так как он действительно дорылся до скалы.

-- Э-ге, братцы! Заступ Рингана сломался! воскликнул Эди. - Стыд фэрпорстским работникам, которые делают такия негодные орудия! Возьмите лопату и опять за дело, мистер Дустерсвивель!

Но тот, не отвечая ни слова, вылез из ямы, вырытой уже футов на шесть, и закричал своему товарищу голосом, дрожащим от ярости:

-- Знаете ли вы, мистер Эди Охильтри, с кем вы осмелились шутить?

-- Давно, мистер Дустердевиль, давно знаю я вас. Впрочем, теперь мне вовсе не до шуток: я столько же как вы хочу увидеть сокровище; обе стороны нашей котомка должны быть полны. Надеюсь, что в котомку можно будет запрятать все что мы найдем?

-- Слушай, подлый старичишка, вскричал разъяренный мудрец: - если ты произнесешь еще хоть одну насмешку, я раздроблю тебе череп этой лопатой.

так сердитесь на своих друзей? Погодите, я сейчас начну работать, и бьюсь об заклад, что в минуту найду сокровище. С этими словами он спустился в могилу и взял лопату.

-- Клянусь вам, мистер Эди, сказал Дустерсвивель, подозрение которого достигло высшей степени, - если вы надо мной потешаетесь, я вас порядком отколочу.

-- Слушайте его, сказал Охильтри! - Он знает как заставлять находить клады; иной подумает что его самого так учили.

При этом довольно прямом намеке на сцену, происшедшую подавно между ним и сером Артуром, мудрец потерял остаток терпения, и не в силах более владеть собою, поднял изломанный заступ над головою нищого. Удар вероятно убил бы старика, еслиб он не закричал твердым и сильным голосом:

-- Стыдись! Неужели ты думаешь, что Небо или земля потерпят убийство старика, который годится тебе в отцы! Посмотри что за тобою!

Дустерсвивель безсознательно обернулся назад, и к великому своему удивлению увидел высокую черную фигуру, стоявшую к нему очень близко. Привидение не дало ему времени защититься заклятием или иным каким нибудь образом, по приступило немедленно к делу, и влепило в спину философа три или четыре такие удара, что он упал под их тяжестью и несколько минут лежал без чувств от страха и оцепенения.

Когда адепт пришел в себя, он увидел что был один на полуразрушенных хорах и лежал на мягкой и сырой земле, выброшенной из могилы Мистикота. Он поднялся с неопределенным чувством боли, гнева и страха, и только по прошествии нескольких мгновений успел собраться с мыслями и вспомнить зачем он пришел сюда и что здесь делал. По соображению всех обстоятельств ему естественно пришло в голову, что старания Охильтри завлечь его в такое уединенное место, насмешки, которыми он вызвал его на ссору, и скорая помощь, поданная ему против Германа Дустерсвивеля, входили в заранее составленный план, чтоб позабавиться над ним. Он не мог предположить, что усталостью, страхом и полученными побоями обязан единственно Эди Охильтри, по заключил, что нищий был исполнителем воли кого нибудь повыше его. Подозрения его колебались между Ольдбуком и сером Артуром Вардором..Первый никогда не скрывал своего отвращения к пому, последняго же он глубоко оскорбил, и хотя был уверен, что сер Артур не понимает всей обширности нанесенного ему оскорбления, по можно было предположить, что он настолько уже постиг истины что желал отмстить за обман. Охильтри даже намекнул ему на одно обстоятельство, известное, по предположению адепта, только ему и серу Артуру, и Эди мог узнать его только от последняго. Сверх того, когда Ольдбук говорил с такою уверенностью о плутовстве его, баронет слушал и не думал защищать своего клиента; наконец, способ мщения не был чужд другим странам, которые Дустерсвивель знал лучше северной Великобритании. Предположить обиду и замыслить мщение было для него, как и для всех злых людей, одно и то же чувство. Вследствие этого прежде чем Дустерсвивель мог собраться с силою и встать на ноги, он уже поклялся разорить своего благодетеля, и к несчастно, имел на то много средств.

Однакож, не смотря на замыслы мщения, толпившиеся в его голове, теперь не время было предаваться им. Час, место, его собственное положение и вероятная близость врагов заставили его прежде подумать о своем спасении. Фонарь упал на землю и погас; ветер, так громко завывавший посреди развалин, теперь совершенно стих, по шел проливной дождь. Лупа совершенно скрылась, и хотя Дустерсвивель хорошо был знаком с развалинами и знал, что ему необходимо добраться до восточной двери хор, по безпорядок его мыслей был так велик, что он несколько времени не мог сообразить в какое направление ему следует идти. В таком затруднительном положении, суеверие, усиленное темнотою и нечистою совестью, снова начало брать верх над его разстроенным воображением.

-- Все это глупости, сказал он, стараясь ободриться: - все это проклятые замыслы против меня. Чорт возьми! кто бы мог подумать, что безмозглый баронет, которого я в продолжении пяти лет водил за нос, сыграет такую штуку с Германом Дустерсвивелем!

Когда адепт дошел до этого заключения, новое обстоятельство сильно поколебало его уверенность. Посреди грустного дуновенья прекращавшагося ветра и шума дождевых капель, падавших по листьям и камням, раздались, как казалось, очень близко от него, звуки вокальной музыки, столь торжественные и мрачные, что их можно было принять за пение мертвецов-монахов, оплакивающих разрушение их прежней священной обители. Дустерсвивель, пробиравшийся ощупью около стены, прирос к земле от этого нового чуда. Казалось, все способности его души сосредоточились на эту минуту в чувстве слуха, и он вскоре уверился, что эти глубокие, дикие, протяжные звуки были погребальным пением, употреблявшимся в римской церкви. Зачем раздавалось оно в таком уединении и кто были певчие - таковы были вопросы, которых не смел разрешить Дустерсвивель, веривший всем преданиям Германии о ведьмах, колдунах и черных, белых, синих и серых духах.

в нижний свод. Бросив взгляд по направлению звуков, он заметил красный свет, отражавшийся сквозь решетку на ступенях. Дустерсвивель простоял несколько минут в недоумении, и вдруг, приняв отчаянное решение, двинулся к тому месту, откуда выходил свет.

Напутствуя себя крестными знамениями и всеми возможными заклинаниями, которые только приходили ему на память, адепт подошел к решетке, откуда незамеченный он мог видеть все происходившее внутри свода. Когда он приблизился робкими и неверными шагами, пение, после двух или трех диких протяжных тактов, замолкло, и воцарилась мертвая тишина, а внутри самого свода ему представилось следующее зрелище: у открытой могилы, с четырьмя факелами футов в шесть длиною, воткнутыми по четырем углам её, стоял гроб, и в нем лежал труп с руками сложенными на груди; гроб был поставлен на подмостках с одной стороны могилы, в которую по видимому готовились опустить его; пастор в полном облачении держал открытою служебную книгу; другое духовное лице имело в руках священную воду и кропило; два мальчика в белых стихарях держали кадильницы; человек, высокого и величественного вида, одетый в глубокий траур, по согбенный летами и болезнью, стоял один возле гроба. Таковы были главные фигуры группы, представившейся глазам Дустерсвивеля. Недалеко от гроба видны были два или три мужчины и женщины в траурных шляпах и плащах; несколько далее, пять или шесть других лиц в таких же похоронных одеяниях стояли неподвижно около стен с зажженными свечами из черного воска. Дымный свет стольких факелов посреди мрачной, неясной атмосферы придавал какой-то тусклый, сомнительный, сверхъестественный вид этому странному явлению. Пастор громким, ясным и звучным голосом читал по книге, бывшей у него в руках, торжественные молитвы, употребляемые католическою церковью при предании праха праху. Место, время и изумление привели Дустерсвивеля в недоумение: он сомневался, принадлежит ли все что видел действительности, или это не земное представление обрядов, бывших столь обыкновенными в этих стенах в прежния времена и столь редких теперь в странах протестантских, а в Шотландии почти никогда не встречавшихся. Он был в нерешимости, дождаться ли ему конца обряда, или удалиться на хоры, как вдруг сделанное им движение открыло его одному из присутствовавших, который указал на него человеку, стоявшему возле гроба. По знаку этого последняго двое отделились от группы, подошли неслышными шагами к решетке, отделявшей от них Дустерсвивеля, и отворив ее взяли адепта за руки с силою, которая сделала бы невозможным всякое сопротивление (еслиб страх допустил еще думать о сопротивлении); затем посадили его на землю и сели подле него, чтоб за ним присматривать. Довольный что находится в руках подобных ему смертных, германец хотел было сделать им несколько вопросов; по один из его стражей показал ему на свод, откуда явственно слышался голос пастора, а другой положил себе палец на губы, как бы в знак молчания, и Дустерсвивель счел за лучшее повиноваться. Стражи держали его в таком положении до тех пор, пока не раздалась под пустынными сводами Св. Руфи громкая Аллилуиа, заключившая странную церемонию, которой судьба сделала его свидетелем.

Когда звуки умерли со всеми их отголосками, один из его стражей сказал ему фамильярным тоном: - Боже мой! Вы ли это, мистер Дустерсвивель? Отчего вы не сказали нам, что хотите присутствовать при церемонии?... Милорду очень не понравилось, что вы пришли подсматривать таким образом.

-- Ради всего святого, скажите мне, кто вы? спросил в свою очередь Дустерсвивель.

-- Кто я? Да кем же мне быть, как не Ринганом Айквудом, фермером Ноквинока? А вы зачем же пришли сюда ночью, если не за тем, чтоб видеть погребение госпожи?

-- Ограбили? Да кто станет грабить в таком месте? Зарезали, - но вы довольно громко разговариваете для зарезанного? В опасности лишиться жизни? Кто же это покушался на вашу жизнь, мистер Дустерсвивель?

-- Я скажу вам, господин фермер Айквуд Ринган, что это был нечестивая собака, этот гадкий Синций Плащ, которого вы называете Эди Охильтри.

-- Никогда не поверю этому, отвечал Ринган. - Я знаю Эди, да и отец мой знал его за честного, верного и спокойного человека; к тому же он преспокойно спит у меня в. амбаре с десяти часов вечера. И если вам что приключилось, или кто нибудь сделал вам неприятность, - уверяю вас, мистер Дустерсвивель, Эди тут совершенно ни при чем.

-- Мистер Ринган Айквуд! Не понимаю что вы называете ни при чем... И не смотря на то что вы считаете сего кротким и честным, уверяю нас, что ваш честный и кроткий друг Эди Охильтри украл у меня нынешнею ночью 50 фунтов, и что он точно так же у вас теперь в амбаре, как я в царстве небесном.

около развалин - это верно; и пастор, которому не нравится, если какой нибудь еретик подсматривает за нашей церковной церемонией, послал двух людей посмотреть, кто они, и верно мы узнаем все от них.

Говоря таким образом, любезный фермер при помощи второго, безмолвного лица (то был сын его) освободился от своего траурного одеяния, и оба приготовились сопутствовать Дустерсвивелю к месту отдохновения, в котором он так нуждался.

-- Завтра же поутру я подам жалобу в суд, говорил немец дорогою; - буду преследовать законным порядком всех виновных.

Бормоча о мщении за нанесенную ему обиду, адепт вышел из развалин, опираясь на Рингана и его сына, помощь которых была ему необходима при таком изнеможении.

Когда они оставили абатство и достигли небольшого луга, Дустерсвивель увидел что факелы, наделавшие ему столько страха, выходили из развалин в неправильной процесии, и как ignis fatuus, разливали свет свой по песчаному берегу озера. Двигаясь по дороге на небольшом пространстве, они колебались в разные стороны и потом вдруг все потухли.

куда поскакали все действующия лица ночных похорон.