Антикварий.
Глава XXVIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Антикварий. Глава XXVIII (старая орфография)

ГЛАВА XXVIII.

Строго соблюдался старинный этикет траура в Гленалангаузе, не смотря на упрямство, с которым члены этой фамилии отказывали умершим в похоронном плаче. Приближенные покойной графини заметили, что при получении письма, извещавшого ее о кончине второго сына, бывшого по мнению всех её любимцем, рука её не дрогнула, и глаза остались сухими, как будто она читала самое обыкновенное известие. Богу одному известно, не ускорило ли собственную кончину её это усилие подчинить гордости всякое выражение материнской печали; по крайней мере все предполагали, что апоплексический удар, сокрушивший её жизнь вскоре после этого, был мщением оскорбленной природы за противоборство внушаемом ею чувствам. Но хотя лэди Гленалан скрыла все наружные знаки печали при известии о смерти сына, она приказала покрыть трауром многия комнаты, в том числе свою собственную и комнату графа.

Граф Гленалан сидел в своей комнате, обвешанной черным сукном, ниспадавшим мрачными складками с высоких стен. Ширмы, покрытые черною байкою, стояли перед высоким готическим окном и умеряли слабый свет, проникавший сквозь раскрашенные стекла, на которых с искуством XIV-го века изображены были жизнь и страдания пророка Иеремии. Стол, перед которым сидел граф, освещен был двумя серебряными лампами, издававшими тот тусклый и печальный свет, который происходит от смешения искуственного освещения с дневным светом. На том же столе видны были распятие и две книги, переплетенные в пергамент. Большая картина превосходной работы Спаньолетто, с изображением мученической кончины св. Стефана, была единственным украшением комнаты.

Обитатель этого мрачного жилища не перешел еще весну жизни, но до такой степени был истощен душевными страданиями, до такой степени был худ и бледен, что казался тенью человека, и когда он поспешно встал и приблизился к посетителю, движение это, казалось, было выше его сил. Когда граф и Эди встретились посреди комнаты, то противоположность этих обоих лиц была поразительна. Здоровое лице, твердые шаги, прямой стан и смелый вид старого нищого указывали на терпение и довольство старости в самом низком сословии, между тем как впалые глаза, бледные щеки и неверная поступь благородного лорда доказывали, что благосостояние, могущество и все качества молодости не могли дать ни покоя уму, ни твердости его телу.

Встретив старика посреди комнаты, граф приказал своему слуге удалиться в галерею и не впускать никого в переднюю, пока он не позвонит, и потом с безпокойным нетерпением прислушивался как затворялись и запирались двери его комнаты и передней.

Уверившись, что его не могут слышать, он приблизился к нищему, и принимая его вероятно за какого нибудь переодетого монаха, сказал ему глухим, трепещущим голосом: - Во имя всего святого в нашей религии, скажите мне, святой отец, чего мне ожидать от сообщения предвещаемого предметом, связанным с такими ужасными воспоминаниями?

Старик, удивленный приемом, совершенно несогласным с тем, какого он ожидал от гордого и могущественного лорда, был в нерешимости что отвечать ему и как его разуверить. - Скажите мне, продолжал между тем граф голосом, выражавшим возрастающий ужас и страдание; - скажите мне все: за тем ли вы пришли, чтоб сказать мне, что все сделанное мною для очищения такого страшного преступления слишком мало и ничтожно, и наложить на меня снова еще строжайшее покаяние? Я не откажусь от него, отец мой; пусть тело потерпит все муки за мое преступление, лишь бы только снасти свою грешную душу!

Эди имел столько сметливости понять, что если не прерывать излияния откровенности лорда Гленалана, то он может сделаться поверенным таких вещей, которых, для собственной безопасности, вовсе не желал знать. Поэтому нищий поспешно и дрожащим голосом произнес:

-- Вы изволите ошибаться, милорд; я не духовное лице, и не вашего исповедания; совсем моим к вам почтением, я не более, как бедный Эди Охильтри, королевский нищий.

Объяснение это он сопровождал низким, обычным ему поклоном, потом выпрямился, оперся на свою палку, откинул назад седые волосы, и устремил глаза на графа, как бы в ожидании ответа.

-- Стало быть вы не католический патер? спросил лорд Гленалан с удивлением.

-- Избави, Боже! отвечал Эди, в смущении забывая с кем он говорил. - Я сказал уже, что я королевский нищий, к вашим услугам. - Быстро повернув к нищему сипну, граф обошел раза три комнату, как бы для того чтоб собраться с духом после своей ошибки, и потом подойдя к Эди, мрачным и повелительным тоном спросил его, зачем он осмелился безпокоить его и откуда у него принесенный им перстень. Эди был вообще не труслив, и эти вопросы смутили его гораздо менее, чем доверенность, которою граф начал свой разговор. При вторичном вопросе, откуда он взял перстень, нищий спокойно отвечал: - милорд лучше меня знает ту особу, которая прислала ему этот перстень.

-- Я лучше тебя знаю? сказал лорд Гленалан, - Что ты хочешь этим сказать, любезный? Объяснись сейчас же, или я покажу тебе что значит тревожить спокойствие горестного семейства.

-- Старуха Эльспет Мукльбакит послала меня сюда, отвечал нищий, - с тем чтоб я сказал...

-- Ты лжешь, старик! прервал его граф. - Я никогда не слыхал такого имени; по эта страшная посылка напоминает мне...

-- Мне пришло на память, милорд, продолжал Охильтри, - что она говорила, будто вы лучше вспомните ее под именем Эльспет из Крайгбурнфута: это имя носила она во время своего пребывания во владениях вашей милости, т. е. во владениях покойной вашей матушки, мир праху её!

-- Да, сказал лорд, вдруг упавший духом и побледнев как мертвец. - Имя это вписано в самую трагическую страницу ужаснейшого происшествия! Но чего она хочет от меня? Она жива, или умерла?

-- Жива, милорд, и желает видеть вас перед своей смертью, чтоб сообщить вам что-то такое что лежит у нея на душе. Она говорит, что без этого не может умереть спокойно.

-- Не видав меня! Что бы это значило? Но она не в полном уме от старости и болезни. Я скажу тебе, любезный, что нет еще года, как я сам был в её хижине, когда мне сказали, что она в несчастном положении; но она не узнала ни лица моего, ни голоса.

-- С позволения вашего, милорд, сказал Эди, которому продолжительное совещание возвратило часть его обычной смелости и болтливости, - если не будет противно вашей милости, осмелюсь доложить, что старая Эльспет похожа на древния развалины горных замков. Некоторые части её разсудка, если можно так выразиться, совершенно разрушены, за то другия кажутся еще выше, еще величественнее, и именно потому, что оне находятся посреди обломков здания; она удивительная женщина!

-- Она всегда была такая, произнес граф, безсознательно отвечая на замечания нищого: - она всегда отличалась от других женщин, а своим умом и образом мыслей она более всех походила на ту, которой уже нет на свете. И так она хочет видеть меня?

-- Прежде чем умереть, отвечал Эди; - она непременно желает иметь это удовольствие.

-- Тут не будет ни мне, ни ей удовольствия, отвечал мрачно граф; - но как бы то ни было, желание её исполнится: она живет, мне помнится, на морском берегу на юге от Фэрпорта?

-- Между Монкбарнсом и замком Ноквиноком, по ближе к Монкбарнсу. Ваша милость верно знаете монкбарнского лэрда и сера Артура?

Пристальный взгляд лорда Гленалана, как бы не понимавшого что он говорит, был ему ответом. Эди понял, что мысли графа были далеко, и не осмелился повторить вопроса, столь чуждого делу.

-- Ты католического исповедания, старик? спросил граф.

-- Нет, милорд, возразил Охильтри твердым голосом, хотя в памяти его еще была неравная раздача милостыни; - благодаря Бога, я добрый протестант.

-- Кто по совести может назвать себя добрым, тот действительно может благодарить Бога, к какому бы христианскому исповеданию он ни принадлежал. Но кто осмелится сказать это о себе?

-- Не я, сказал Эди: - я не причастен греху самонадеянности.

-- Чем ты занимался в молодости? продолжал граф.

-- Я был солдатом, милорд, и много пережил трудных дней. Меня следовало произвести в сержанты, по...

-- Солдатом! Стало быть, ты грабил, жег, убивал?

-- А теперь ты стар и беден, и от ненадежной сострадательности получаешь пищу, которую некогда вырывал силою у бедного крестьянина!

-- Я нищий, милорд, это правда; но вовсе не так несчастлив. Что же касается до моих грехов, то Бог сподобил меня раскаяться в них, и тот кто возложил их на себя, лучше меня в состоянии нести их; что до пищи, то верно никто не откажет старику в куске хлеба. Видите, я живу как могу, и готов умереть, когда Богу угодно будет призвать меня.

и изнеможение, никогда не завидуй хозяину этого замка ни во время бдения, ни в часы покоя. На, вот тебе!

Граф сунул старику в руку несколько гиней. Эди может быть отказался бы по своему обыкновению от такого значительного подарка, но тон графа Гленалана не допускал ни ответа, ни возражения. Граф позвал слугу и сказал ему: - Проводи этого старика из замка и смотри, чтоб никто не разспрашивал его. А ты, любезный, ступай и забудь дорогу в мой дом.

Лорд Гленалан устремил взор на старика, как бы удивляясь, что он осмелился ему возражать; потом сделал знак рукою, чтоб он вышел, и нищий повиновался.