Антикварий.
Глава XXXII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Антикварий. Глава XXXII (старая орфография)

ГЛАВА XXXII.

Когда гроб был вынесен из хижины. все вышли вслед за ним, заняв места в процесии согласно званию и степени родства покойником; маленьких братьев его повели за гробом, и они с удивлением смотрели на церемонию, значение которой едва понимали. Соседки, то тчас по удалении процесии, увели с собою девушек Саундерса, чтоб дать несчастным родителям время открыть друг другу сердце свое и тем облегчить свою печаль. Но это доброе намерение было безполезно. Едва последняя из них оставила хижину и тихо притворила за собою дверь, как отец, быстрым взглядом уверившись, что в хижине нет чужих, вскочил с места, схватился за голову, и испустил крик отчаяния, который старался удержать в присутствии посторонних, затем будучи не в состоянии владеть собою, кинулся к постели, где недавно стоял гроб, упал на нее громко рыдая, завернул голову в одеяло и предался вполне своей скорби. Напрасно горестная мать, испуганная силою отчаяния своего супруга, - отчаяния, всегда опасного в человеке крепкого сложения, - задушала свои рыдания, и скрывая слезы дергала его за полы платья, умоляла встать и вспомнить, что хотя он и лишился сына, но у него осталась жена и еще несколько детей, которых он должен утешить и поддержать. Голос её слишком рано раздался для его скорби - старик не слыхал его; он оставался в том же положении на постели, и сильными, тяжкими рыданиями потрясал кровать и перегородку, к которой она была прислонена, сжимал в судорожных движениях одеяло и дрожал всем телом. То была страшная, раздирающая душу картина отцовской печали!

-- О, что это за день! Что за день! говорила бедная мать, облегчившая слезами и рыданиями свое материнское горе и трепетавшая за мужа. - Господи! Никого нет, кто бы помог бедной оставленной женщине. О, матушка, если бы ты могла сказать ему хоть одно слово! Если бы ты могла утешить его!

К удивлению своему, которое наполнило её сердце еще большим страхом, она заметила, что старуха услыхала и поняла ее. Эльспет встала, пошла без видимой слабости к сыну, остановилась у кровати и сказала ему: - Встань, сын мой, и не печалься о том, кто свободен от греха, печали и искушения. Горевать надо о тех, кто остается в этой юдоли мрака и стенания. Я не печалюсь ни о ком, я не могу уже печалиться; и ты бы скорее должен был плакать обо мне!

Голос матери, несколько лет не раздававшийся посреди жизненных забот, не подававший никому ни совета, ни утешения, поразил сына.

Он сел на кровати; лице его и телодвижения, выражавшия весь ужас отчаяния, приняли вид глубокой скорби и страдания. Старуха возвратилась на свое место, а Маджи машинально взялась за Библию и начала читать ее, хотя слезы мешали ей разбирать слова.

В это время сильный стук раздался у двери.

-- О, Господи! воскликнула бедная мать. - Кто это приходит в такую минуту? Верно кто нибудь не слыхавший о нашем несчастии.

Стук раздался снова; Маджи встала, и отворяя дверь спросила с упреком: - Кто это приходит тревожить горестную семью?

Перед Маджи стоял высокий мужчина в черном платье, и она тотчас узнала в нем лорда Гленалана.

-- Здесь, спросил он, - или в которой нибудь из соседних хижин живет старушка, по имспи Эльспет, долго жившая в Крайгбурнфуте, на земле Гленаланов?

-- Это свекровь моя, милорд, отвечала Маргарита, - но она теперь никого не может видеть. - Мы потерпели страшное горе, жестокое бедствие!

-- Избави Бог, сказал лорд Гленалан, - чтоб я захотел потревожить ваше горе; но дни мои сочтены, свекровь ваша в глубокой старости, и если я не увижу ее сегодня, то мы вероятно более не встретимся в этой жизни.

-- А зачем вам, спросила печальная мать, - видеть старуху, удрученную годами, горем и страданиями? Ни лорд, ни простолюдин не должны входить в двери моей хижины в тот день, когда из нея вынесли гроб моего сына.

Говоря таким образом она предалась природной запальчивости своего характера и раздражительности, свойственной людям её ремесла, - запальчивости, которая начала примешиваться к горести, когда улегся первый порыв отчаяния в её груди; она только до половины отворила дверь и стояла перед него, решившись не впускать посетителя. Но тут раздался голос её мужа: - Что такое, Маджи? Зачем ты не пускаешь его? Пусть войдет - я не дам теперь обрывка старого каната, чтоб помешать кому нибудь войдти или выйдти из этого дома!

По приказанию мужа, Маджи отстранилась от двери и пропустила лорда Гленалана в хижину. Страдание, начертанное на его изнеможенном лице, составляло резкую противоположность с следами горя, оставшимися на грубом, загорелом лице рыбака и на мужественных чертах лица его жены. Лорд подошел к старухе, сидевшей на своем обычном месте, и спросил ее так громко, как только позволил ему его голос: - Вы ли Эльспет из Крайгбурнфута в Гленалане?

-- Кто спрашивает о грешном жилище этой злой женщины? было ответом на вопрос.

-- Несчастный граф Гленалан.

-- Граф!.. Граф Гленалан!..

-- Открой ставень! поспешно и твердо закричала старуха своей невестке; - открой скорее ставень, чтоб я могла разсмотреть, настоящий ли это лорд Джеральдин, сын моей госпожи, которого я приняла на свои руки в минуту его рождения, и имеющий право проклинать меня за то что я не задушила его тогда же.

Окно, закрытое для того, чтоб темнота придавала большую торжественность похоронному собранию, по приказанию старухи было отворено, и теперь, открытое, он бросило яркий свет посреди дымной атмосферы душной хижины. Падая струею на очаг, блестящие лучи, достойные кисти Рембрандта, осветили лице несчастного лорда и старой сивиллы, которая поднялась на ноги, и держа графа за руку вперила в него свои бледно-голубые глаза, и указательным пальцем другой руки тихо поводила над самым лицом Гленалана, как бы стараясь сообразить очертания его с тем что осталось у нея в памяти. Окончив свой осмотр старуха сказала с глубоким вздохом:

-- Какая страшная, какая громадная перемена! А кто виноват в пей? Это начертано там, где хранится воспоминание, - начертано железным пером на медных скрижалях, там где записывается все совершаемое плотью... А зачем, прибавила она после краткого молчания, - зачем лорду Джеральдину понадобилась бедная старуха, которая должна считаться умершею, и жива только потому что не покрыта землею?

-- Ради Бога! отвечал лорд Гленалан, - скажите сама, зачем вы непременно меня требовали, и зачем вы свое требование подкрепили присылкою вещи, благодаря которой я не смел отказать?

Говоря это лорд вынул из кошелька перстень, врученный ему старым Охильтри в Гленалангаузе. Вид этого перстня произвел странное, внезапное впечатление на старуху. Страх соединился в ней с трепетанием старости, и она начала рыться у себя в карманах, с волнением человека, потерявшого нечто очень важное, - потом убедившись в действительности своих опасений, старуха обернулась к графу и спросила его:

-- Каким образом попал к вам этот перстень? Откуда вы взяли его? Я думала, что он в безопасности; что скажет на это графиня?

-- Вы знаете, отвечал граф, - или по крайней мере, должны были слышать, что матушка моя скончалась.

-- Скончалась! Не обманываете ли вы меня? Так она оставила наконец свои земли, свое звание, свое богатство?

-- Все, все, как смертные оставляют всю тщету человеческую.

-- Мне кажется, отвечала Эльспет, - что я и прежде это слышала; но с тех пор у нас в доме было так много горя, а память моя так плоха. Но уверены ли вы, что матушка ваша, графиня, переселилась в вечность?

Граф снова уверял ее, что прежней госпожи её уже нет в живых.

-- И так, сказала Эльспет, - тайна не будет тяготить меня более. Пока она была жива, кто бы осмелился говорить то что ей не нравилось? Но её нет более на свете - и я разскажу все.

Затем, обратясь к сыну и невестке, она велела им выйдти из дома и оставить ее наедине с лордом Джеральдином (так продолжала она называть графа). Но Маджи Мукльбакит, по прошествии первого порыва горести, нисколько не была расположена у себя в доме повиноваться свекрови (это родство редко дает какую нибудь власть в низшем классе общества), и тем более была удивлена таким приказанием, что, казалось, совершенно забыла даже о возможности услышать что нибудь подобное.

-- Довольно странно, бормотала Маджи в полголоса, удерживаемая от вспышки присутствием лорда Гленалана; - довольно странно заставлять мать выходить из собственного дома со слезами на глазах в ту минуту, когда в двери только что вынесли тело старшого её сына.

Рыбак прибавил к этому следующия слова, произнесенные глухим, твердым голосом: - Сегодня не время рассказывать старые сказки, матушка! Милорд, если это и лорд, может пожаловать в другое время, или если ему угодно может теперь все рассказать вам; здесь никто не захочет слушать ни вас, ни его. Но никто в свете, ни лорд, ни слуга, ни вельможа, ни простолюдин не заставят меня выйдти из дома в тот день, когда мой бедный...

Здесь голос рыбака прервался, и он не в состоянии был продолжать; а так как он поднялся при входе лорда Гленалана и все стоял, то теперь снова упал на стул и положением своим показывал, что сдержит слово.

Но старуха, которой подобное препятствие возвратило все силы умственного превосходства, некогда данного ей в удел природою, встала, подошла к сыну и сказала торжественным голосом:

тебя на свет и вскормила, оставить меня наедине с лордом Джеральдином переговорить о том что не должно коснуться до слуха посторонних. Повинуйся матери, чтоб иметь право, когда засыплют глаза её перстью (дай Бог, чтоб это скорее случилось!), вспомнить этот час без упрека совести, что ты не исполнил последняго земного её желания.

Торжественные выражения Эльспет пробудили в сердце рыбака то безсознательное повиновение, к которому приучила его некогда мать, и которое он свято хранил пока она была в полном уме. Воспоминание соединилось с овладевшим им в это время ощущением, и устремив глаза на постель, где недавно лежало мертвое тело, Саундерс прошептал сам себе: - О н никогда не был ослушником против меня, прав ли я был или не прав: зачем же мне огорчать ее? И, взяв за руку жену свою, почти против её воли, вывел ее из хижины и плотно притворил за собою двери.

Когда вышли несчастные родители, лорд Гленалан, боясь чтобы старуха не впала в свою обычную летаргию, просил ее сообщить ему поскорее обещанное.

-- Вы скоро узнаете все, отвечала она, - воспоминания мои теперь очень ясны, и вам нечего опасаться, что я что нибудь забуду. Жилище мое в Крайгбурнфуте так ясно у меня пред глазами, как будто я вижу его в настоящую минуту: зеленый луг с ручейком, впадающим в море, две небольшие лодки с распущенными парусами в заливе, высокий утес, примыкающий к парку Гленалангауза и возвышающийся над потоком. Да! Я могу позабыть, что у меня был муж, которого я потеряла, что из четырех сыновей у меня один только остался в живых, что беды за бедами унесли неправедно нажитое имущество, что тело первенца моего сына вынесли сегодня отсюда; по никогда не позабуду дней, проведенных мною в Крайгбурнфуте.

познание зла.

-- Ради Бога, Эльспет, сказал изумленный граф, - объясните мне свои страшные намеки! Я хорошо знаю, что вам доверена была ужасная тайна: услышав ее могут обрушиться стены от ужаса. Но продолжайте!

-- Сейчас, сейчас, отвечала она. - Подождите минуту - Казалось, она собирала воспоминания, и в ней более незаметно было ни апатии, ни безумия. Она напала на предмет, долго тяготивший её ум, и без сомнения занимавший всю её душу, в то время, как она казалась мертвою для всего окружавшого ее. Прибавлю к этому замечательный факт: столь велико было действие умственной энергии над физическими силами и нервною системою Эльспет, что не смотря на глухоту её, каждое слово, произнесенное лордом Гленаланом во время этого необыкновенного совещания, даже иногда очень тихо в порыве ужаса и страдания, достигало ясно и полно до слуха старой женщины, как бывало во дни её юности. И сама она говорила ясно, понятно и отчетливо, как бы желая передать вполне смысл своего рассказа, который был в то же время краток, без болтовни и посторонних прибавлений, свойственных её полу и сословию. Словом, разговор её выказывал некоторое образование, необыкновенно твердый, решительный ум, и один из тех характеров, которые способны к великим добродетелям и великим преступлениям. Содержание рассказа её изложено в следующей главе.