Антикварий.
Глава XXXIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Антикварий. Глава XXXIII (старая орфография)

ГЛАВА XXXIII.

-- Мне не нужно сообщать вам, начала старуха обращаясь к графу Гленалану, - что я была любимицею и поверенною ₍Джоселипды, графини Гленалан, спаси Господи душу её! (Здесь она перекрестилась), и вы верно не забыли, что я пользовалась доверенностью её впродолжение нескольких лет. Я отвечала ей истинною привязанностью, по впала в немилость за небольшое ослушание, переданное вашей матушке особою, за поступками которой, как и за вашими, мне поручено было приглядывать.

-- Старуха! Я запрещаю тебе произносить имя её в моем присутствии! воскликнул граф голосом, дрожащим от волнения.

-- Я должна произнести, возразила кающаяся спокойно и твердо, иначе как же вы поймете меня?

Граф облокотился на деревянный стул, надвинул на глаза шляпу, сжал руки и стиснул зубы, как человек, которому делают самую жестокую операцию, я дал ей знак продолжать.

-- И так, я сказала вам, продолжала сивилла, - что причиною немилости моей была мис Эвелина Невиль, которая воспитывалась в Гленалангаузе в качестве дочери двоюродного брата и друга вашего отца. В жизни её была какая-то тайна; но кто смел спросить графиню о том, чего она не хотела сказывать? Все любили мис Эвелину в Гленалангаузе, ненавидели ее только двое - ваша мать и я.

-- Боже мой, за что же это? В этом презренном мире не было существа добрее, нежнее, способнее привязать к себе?

-- Все это может быть, возразила Эльспет. - Но матушка ваша ненавидела все семейство вашего отца, кроме его самого. Причиною тому ссора, возникшая между ею и его родными вскоре после их женитьбы. Впрочем эти подробности не относятся к моему рассказу. О! ненависть её к Эвелине Невиль удвоилась, когда она заметила раждающуюся склонность вашу к несчастной девушке. Вы припомните, что графиня довольствовалась сначала изъявлением ей холодности, потом буря разразилась с таким сокрушительным порывом, что мис Невиль принуждена была искать убежища в замке Ноквинок у супруги сера Артура (мир праху её!), которая была тогда еще жива.

-- Вы раздираете мое сердце этими воспоминаниями. Но продолжайте: пусть и настоящее страдание будет искуплением моего невольного греха.

-- Эвелина была уже несколько месяцев в отсутствии, продолжала Эльспет, - когда я однажды сидела ночью в ожидании мужа, отправившагося на рыбную ловлю, и втайне проливала горькия слезы, слезы оскорбленной гордости, которые текли по моим щекам при одной мысли о моем изгнании. Дверь не была заперта, и вдруг графиня, ваша мать, вошла ко мне в хижину. Она мне показалась привидением: даже в то время, когда я пользовалась в высшей степени её расположением, она никогда не делала мне этой чести, а тут лице её было бледно, разстроено, как будто она только что встала из могилы. Графиня села и отряхнула воду с головы и платья, так как ночью был туман, попа проходила между деревьями покрытыми росою. Я для того только упоминаю об этих подробностях, чтоб показать вам как глубоко запечателась в моей памяти эта ночь. Меня изумил приход графини, и я не смела спросить о причине её посещения, словно передо мною был призрак. Да, милорд, много я видела ужасных сцен, но тогда ужас оковал мне язык. После короткого молчания, графиня сказала мне: Эльспет Чайн (она звала меня моим девичьим именем), не дочь ли ты того Реджинальда Чайна, который пожертвовал жизнью для спасения своего господина, лорда Гленалана, на полях Шерифмуира? - И я отвечала ей с неменьшею гордостью: - Это так же верно, как то, что вы дочь того графа Гленалана, которого отец мой спас ценою собственной жизни.

Здесь старуха замолчала.

-- Что было за этим, что было? Ради Бога, скажи, добрая Эльспет... зачем употребил я такое слово? Впрочем, добрая или злая, я приказываю тебе продолжать рассказ!

-- Мало забочусь я о земных приказаниях, отвечала Эльспет; - но какой-то голос твердит мне и во сне и наяву, чтоб я поведала вам эту грустную повесть. - И так, милорд, графиня сказала мне: - Сын мой любит Эвелину Невиль; они согласились вступить в брак; если у них родится сын, то исчезнут мои права на Гленалан: вместо графини я буду ничтожною вдовою, я, которая принесла в приданое своему мужу поместья и васалов, благородную кровь и древнюю славу, - я потеряю права свои, если у сына моего будет наследник мужеского пола! Но я забочусь не об этом; я перенесла бы свое унижение, еслиб он выбрал себе супругу не из семейства ненавистных Невилей; нет, мысль, что они и их наследники будут пользоваться правами и почестями моих предков, проходит по сердцу моему подобно удару кинжала. А эта девушка... я ненавижу ее! - Сердце мое запылало при этих словах, и я отвечала, что вполне разделяю её ненависть.

-- Гнусная женщина! воскликнул граф, не смотря на твердую решимость хранить молчание. - Как могла ты ненавидеть существо такое невинное и доброе?

-- Я ненавидела все что ненавидела госпожа моя, по обычаю васалов Гленалангауза; и хотя я замужеством унизила свое положение, но ни один из ваших предков не отправлялся на поле битвы без того, чтоб также один из предков слабой, старой, безумной твари, которая говорит теперь с нами, не был впереди его со щитом. Но это еще не все, продолжала старуха, разжигаемая земными страстями, вспыхнувшими при её рассказе. - Я лично ненавидела мис Эвелину Невиль: когда я ездила за нею в Англию, она впродолжение всего нашего путешествия издевалась над моим северным произношением и платьем, по обычаю своих южных подруг, которых она оставила в пансионе, - так, кажется, называются их школы (Странным может показаться, что она говорила с такою ненавистью об оскорблении, нанесенном ей без всякого намерения шаловливою пансионеркою, так как по прошествии стольких лет даже смертельная обида сглаживается из памяти у всякого человека, одаренного здравым и прямым умом). - Да, она презирала меня и смеялась надо мною; а кто презирает шотландский тартан, тот бойся спрятанного под ним кинжала.

Помолчав немного, старуха начала опять: - Впрочем, я не скрываю, что ненавидела ее более чем она это заслуживала. Госпожа моя продолжала: "Эльспет Чайн, этот непокорный мальчик хочет соединить свою кровь с нечистою английскою кровью. В прежния времена я бы велела бросить ее в гленаланский масимор {Massa-mora, старинное название подземелья, происходящее от языка мавров и принесенное вероятно крестоносцами.}, а сына запереть в башню Стратбонеля. Но времена эти прошли, и власть, принадлежавшая прежде благородным семействам, перешла к ябедипкам-сутягам и их низким помощникам. Выслушай меня, Эльспет Чайн! Если ты дочь твоего отца, как я дочь моего, я найду средства воспрепятствовать их браку: Эвелина часто гуляет по утесу, который возвышается над твоею хижиною, и смотрит на челнок своего возлюбленного (помните, милорд, вы очень любили кататься по морю), - пусть он найдет ее сорока футами ниже, чем ожидает!" Да, милорд! Вы можете смотреть на меня, как вам угодно: хмурить лице, сжимать руки, по то были слова вашей матери, и это так же верно, как то, что я стою пред лицем единственного Существа, которого я боялась, и хорошо, о! очень было бы хорошо, еслиб я его боялась несколько более! И какая мне выгода лгать вам? Однакож я не согласилась обагрить своих рук кровью. Тогда мать ваша прибавила: "По закону святой нашей церкви, им нельзя вступить в брак, так как они слишком близкие родственники. Не мудрено, впрочем, что они сделаются еретиками, сделавшись уже явными ослушниками!" - Это было новым убеждением; тогда враг, готовый всегда научить тех, кто расположен следовать его советам, подстрекнул меня сказать: "Молодых людей можно уверить, что они находятся в таком близком родстве, что никакое христианское вероисповедание не допустит их брака".

Здесь граф Гленалан воскликнул таким пронзительным голосом, что потряслись стены хижины: - Стало быть Эвелина Невиль не... не...

-- Не дочь вашего отца, хотите вы сказать? прервала Эльспет. - Нет, страдайте или радуйтесь, а я скажу вам всю правду: она такая же дочь вашего отца, как и я.

-- Не обманывай меня, женщина! Не заставляй меня проклинать память матери, так недавно схороненной, за участие её в самом черном, самом адском заговоре.

-- Подумайте, лорд Джеральдин, прежде чем проклинать память покойной матери, нет ли кого нибудь в живых из фамилии Гленаланов, кого бы можно было обвинить в этом ужасном деле?

-- Разве брата моего? Но и он также умер, - сказал граф.

-- Нет, отвечала старая сивилла, - я разумею вас самих, лорд Джеральдин. Еслиб вы не преступили сыновняго послушания, сочетавшись тайным браком с Эвелиною Невиль во время пребывания её в Ноквиноке, заговор наш мог бы разлучить вас на время, и тогда, по крайней мере, к вашей печали не прибавилось бы угрызений совести. Но собственное поведение ваше напоило ядом наше оружие, поразившее вас с тем большею силою, что вы сами бросились под наши удары. Еслиб вы объявили о вашем супружестве, мы не могли бы и не захотели бы прибегать к хитрости, которая употреблена была единственно с целью помешать вашему браку.

-- Праведный Боже! воскликнул несчастный лорд. - Какая завеса падает с моих отуманенных глаз! Да, теперь я понимаю неясные утешения, которыми старалась разсеять меня несчастная мать моя и которые клонились к возбуждению сомнения в достоверности ужасного дела, тогда как только её собственные козни уверили меня, что я совершил его.

-- Графиня не могла говорить яснее, отвечала Эльспет, - потому что тогда необходимо должна была бы сознаться в обмане, а она скорее дозволила бы привязать себя к хвосту бешеной лошади, чем отступиться от своих слов, и еслиб она была жива, то и я молчала бы из любви к ней. Вся фамилия Гленаланов, мужчины и женщины, одарены были твердостью характера, и таковы были в прежния времена все, оглашавшие окрестность возгласом: Клокнабен! Они стояли тесно сомкнувшись в ряды: никто не оставлял начальника своего ни за добычу, ни за золото, ни за право, ни за обиду. Теперь, говорят, времена переменились.

находила себе мрачный, неизсякаемый источник утешения.

-- Праведный Боже! воскликнул он. - И так, я освобожден от величайшого из преступлений, какое когда либо возможно было совершить человеку! Хотя оно и совершено было по неведению, но оно разрушало мое спокойствие, разстроило здоровье и привело меня к безвременной могиле. Приими, приими мою благодарность, - с благоговением прибавил он поднимая глаза к небу! Если я жил так ужасно, по крайней мере могу умереть свободным от противоестественного преступления! А ты продолжай, если у тебя есть еще что сообщить; продолжай пока у тебя есть голос, чтоб говорить, и пока я в силах слушать.

-- Да, отвечала старуха, - действительно близок час, когда я не в состоянии буду говорить, а вы не в состоянии будете слушать. Смерть отметила чело ваше своим перстом, а я чувствую, что рука её с каждым днем леденит более и более мое сердце. - Не прерывайте меня своими восклицаниями;, стопами и обвинениями, по выслушайте до конца. И тогда, если вы настоящий лорд Гленалан, такой как те о каких я слыхала в мое время, - тогда велите своим васалам набрать терновника и хвороста, составить из всего этого костер выше вашего замка, и жгите, жгите, жгите старую колдунью Эльспет, и позабудьте навсегда, что подобная тварь пресмыкалась когда нибудь на земле!

-- Продолжайте, продолжайте, сказал граф, - я более не стану прерывать вас.

Он произнес эти слова полу задыхающимся, по решительным голосом, твердо решившись ни одною вспышкою не лишить себя подробностей удивительной повести, которую он слышал. Но Эльспет изнемогла от такого длинного рассказа: продолжение его часто прерывалось, и хотя большею частью было понятно, но не имело уже того ясного сознания, которое проявилось в такой изумительной степени при начале. Лорд Гленалан, видя что она тщетно усиливалась продолжать, должен был помочь её воспоминаниям, и спросил какие доказательства может она представить в достоверности своих слов, столь противоположных прежним её уверениям.

-- Доказательства истинного рождения Эвелины Невиль, отвечала она, - были в руках графини, которая по известным ей причинам держала их в тайне. Они должны быть, если только она не уничтожила их, в левом ящике конторки из черного дерева, которая стояла в её уборной; графиня хотела скрывать их до тех пор, пока вы не уедете опять за границу, а до вашего возвращения предполагала отослать мис Эвелину на родину её, или же выдать замуж.

-- Но не вы ли показывали мне письма моего отца, которые убедили меня, если только я не потерял разсудка в ту ужасную минуту, что он отец той... несчастной...

выдавать Эвелину за свою дочь.

-- Но зачем же было упорствовать в этом страшном обмане, когда вы узнали о нашем супружестве?

-- Лэди Гленалан тогда только сообщила вам выдуманую ею историю, когда стала подозревать ваше супружество, - но вы не хотели сознаться, совершен ли был между вами брачный союз, не хотели удовлетворить её требований! Помните ли вы... о! вы должны помнить что произошло при этом страшном свидании?

-- Но вы клялись на Евангелии в истине того что теперь отвергаете.

-- Клялась, и готова была поклясться на чем нибудь еще более святом, еслиб нашлось что нибудь подобное, - я не щадила ни крови моего тела, ни преступлений моей души для служения дому Гленаланов.

-- Я служила той, которая была главою этого семейства, и служила так как ей было угодно. Причина её замысла была между Богом и её совестью; исполнение между Богом и моею совестью: она пошла уже отдавать отчет, и я скоро за ней последую. Все ли я сказала?

-- Нет, отвечал лорд Гленалан. - Вам еще многое надо сообщить мне: вы должны рассказать о смерти ангела, которого довели до отчаяния своим вероломством, когда она считала себя виновною в таком страшном преступлении. Скажите правду: это страшное, это убийственное произшествие (он едва мог произнести эти слова) совершилось так, как мне сказали? Или оно было действием возмутительной жестокости других?

-- Понимаю вас, сказала Эльспет. - Но вам сказали тогда правду; наше лжесвидетельство было причиною этого отчаянного поступка, но совершила его она сама. При этом страшном открытии, когда вы, быстро оставив графиню, оседлали лошадь и как молния ускакали из замка, графиня не знала еще ничего о вашем тайпом браке; она не воображала, что союз, для отвращения которого прибегла к такой отвратительной лжи, бил уже давно заключен. Вы убежали из дома, как будто небесный гром готов был разразиться над ним, а мис Невиль, почти лишившаяся разсудка, поручена была строгому надзору. Но стража заснула, и пленница бодрствовала; окно было открыто, путь был у нея пред глазами... там била скала, под скалой море!... О, еслибы я могла забыть это!

-- И потом, спросил граф, - она умерла точно так как мне сказали?

что-то белое полетело с вершины скалы, разсекая туман, подобно чайке, потом тяжелое падение чего-то и плеск воды уверили меня, что человек погрузился в морския волны. Я была сильна, смела, привыкла к воде; я бросилась в море, схватила Эвелину за платье, вытащила и взяв к себе на руки, - я снесла бы и двух таких, как она, - отиссла в нашу хижину и положила к себе на постель. Пришли соседи и подали ей помощь; но слова, произнесенные сю, когда ей возвратилось употребление языка, были такого рода, что я принуждена была отослать соседей, и опрометью бросилась в Гленалангауз. Графиня послала со мною Терезу, испанку, бывшую у нея в услужении, истинного демона в человеческом образе; мы с нею смотрели за несчастною лэди и никого не пускали к ней. Бог один знает что приказано было Терезе: она мне ничего не сказала, по развязка совершилась без человеческого посредства. Бедная лэди! Она прежде времени почувствовала страдания родов, произвела на свет мальчика и умерла на руках у меня - у своего смертельного врага! Да, вы можете плакать; она и тогда была прекрасным созданием; но скажите, зачем плакать мне теперь, если я и тогда не плакала? Нет, нет! Я оставила Терезу с мертвым телом и поворожденим ребенком и отправилась за приказаниями к графине. Было уже поздно, но я добралась до нея, и она послала за вашим братом.

-- За моим братом?

-- Да, лорд Джеральдин, за вашим братом, которого, как многие говорили, она хотела объявить своим наследником. Как бы то ни было, он более всех мог иметь право на наследование Гленалангаузом.

-- Возможно ли поверить, чтоб брат мой из корыстолюбия, из алчности к моему наследству, решился участвовать в таком низком, жестоком заговоре?

-- Матушка ваша верила этому, сказала старуха с демонскою улыбкою. - Заговор был не моим делом, но что они делали или говорили - я не скажу, потому что не слыхала. Долго совещались они в комнате, украшеной резьбою из черного дерева, и когда брат ваш проходил чрез ту, где я ждала окончания переговоров, мне показалось (и я часто думала о том в последствии), что адский огонь пылал на его лице. Часть этого огня осталось на долю его матери: графиня вошла в комнату точно изступленная, и первые слова её были: "Эльспет Чайн, обрывала ли ты когда нибудь только что распутавшийся цветок?" Я отвечала, как вы легко угадаете, что это часто случалось со мною. "И так", продолжала она, "ты можешь угадать как уничтожить цветок беззакония и ереси, распутавшийся в эту ночь на поношение благородного дома моего родителя. Возьми (и она подала мне золотую булавку): только золото должно обагряться кровью Гленаланов. Ребенка уже должно считать мертвым; кроме тебя и Терезы, никто не подозревает о его существовании; пусть же он и не существует; иначе вы обе будете отвечать мне!" II опав гневе отвернулась от меня и оставила меня с золотою булавкою в руках. Вот эта булавка; ее и перстень мис Невиль я сохранила из всего что получила за свое преступление, хотя я и много получила тогда драгоценностей; но если я хранила тайну, то не за золото и не за алмазы.

-- Злодейка! Ты имела дух?..

-- Не могу сказать имела ли бы я его или нет. Я побежала в свою хижину так скоро, что не чувствовала земли под собою; по там не было ни Терезы, ни младенца: одно только бездыханное тело лежало передо мною.

-- И ты никогда не узнала что сделалось с моим ребенком?

-- Я могла только догадываться. Я сказала вам о намерении вашей матери, и знала что Тереза была настоящий демон. С того времени никто не видал ее в Шотландии; я слышала что она возвратилась на сво'ю родину. Мрачная завеса покрыла прошедшее, и те, которые знали часть его, видели в нем только обольщение и самоубийство. Вы сами...

-- Проси прощения у Бога,.а не у человека, сказал граф, отворачиваясь от старухи.

-- Как же могу я просить Существо чистое, безгрешное о том в чем отказывает подобный мне грешник? Если я согрешила, то неужели я за то не страдала. Был ли у меня хоть один день спокойствия, один час отдыха с тех пор как её длинные, мокрые локоны лежали на моей подушке в Крайгбурнфуте? Разве не сгорел мой дом вместе с грудным ребенком? Разве не тонули наши лодки, тогда как все другия благополучно достигали пристани? Разве все что мне было близко и дорого не искупило еще моего преступления? Разве огонь, ветер и море не участвовали в искуплении? О! (прибавила она, поднимая с тяжким вздохом в первый раз глаза свои к небу и потом снова потупив их в землю). - О! если бы и земля взяла следующую ей часть, ту часть, которая давным-давно жаждет соединиться с нею!

Лорд Гленалан отворил было дверь хижины; но природное великодушие не дозволило ему оставить бедную старуху в таком отчаянном состоянии. Да простит тебя Господь, несчастная, как я прощаю тебя! Проси о милосердии Того, Который один может умилосердиться над тобою, и да услышит Он молитвы твои, как бы мои собственные! Я пришлю к тебе духовника.