Антикварий.
Глава XXXIV

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Антикварий. Глава XXXIV (старая орфография)

ГЛАВА XXXIV.

Антикварий, как мы сообщили читателю в конце XXXI главы, отказался от общества достойного мистера Блатерголя, хотя тот и предлагал ему прочесть отрывок превосходной речи, произнесенной прокуратором церкви в знаменитом деле гатеремского прихода. Отвергнув такое искушение, наш любитель древностей предпочел уединенный путь к хижине Мукльбакита. Когда Ольдбук был уже недалеко от нея, он увидел человека, занятого починкою лодки, вытащенной на берег, и подойдя к нему с удивлением узнал самого Мукльбакита. - Душевно рад, сказал ему Ольдбук с участием, - душевно рад, Саундерс, что ты принялся за работу.

-- А что же вы хотите чтоб я делал? сурово отвечал рыбак. - Разве уморить с голоду четверых детей, по тому что один утонул? Хорошо вам, богатым, вы можете сидеть дома с платком в руках, когда потеряете друга; но мы должны работать и тогда, когда сердце наше бьется так же сильно, как удар моего молотка.

И не обращая более внимания на Ольдбука, рыбак снова принялся за работу; антикварий же, не бывший никогда равнодушным к человеческой природе, взволнованней страстями, стоял подле него в безмолвном внимании, как бы следя за успехом его работы. Ольдбук заметил, что рыбак, но привычке, несколько раз собирался акомпанировать визгу пилы и стуку молота своею обычною песнью или посвистом, но в то же время судорожное движение лица показывало, что сдавленные тяжкою грустью звуки не вылетали из его уст. Наконец, когда он заделал расщелину и принялся за другую, чувства преодолели физическую силу. Доска, которую он хотел прибить, была сначала слишком длинна; он отпилил ее, и она сделалась слишком коротка; тогда он выбрал другую, но и та столь же плохо шла в дело, и рыбак с гневом отбросил со, и затем отирая помраченные глаза свои дрожащею рукою, воскликнул: - Верно какое нибудь проклятие тяготеет надо мною или над этой скверной лодкой, на которой я разъезжал столько лет, которую чинил и заколачивал для того чтоб она потопила моего бедного Стини, чорт бы ее побрал! - И он бросил в нее молоток, словно лодка была причиною его несчастия; по потом, опомнившись, прибавил: - Впрочем за что же сердиться на нее, как будто у нея есть душа или чувства... хоть я и сам немного лучше её. Лодка не более как груда старых досок, сколоченных вместе и избитых ветром и морем, а я простой человек, избитый бурею на море и на земле до такой степени, что сделался подобно ей безчувственным. Надо однако починить ее к завтрашнему отливу - непременно надо.

Говоря таким образом, Саундерс снова схватил свои инструменты и хотел приняться за работу, по Ольдбук дружески взял его за руку. - Пойдем, пойдем со мною, Саундерс, сказал он, - ты не в состоянии работать сегодня: я пришлю плотника Шэвингса починить твою лодку и заплачу ему за рабочий день; а ты лучше не выходи из дому завтра, старайся утешить свое семейство, ужо садовник принесет тебе из Монкбарнса плодов и муки.

-- Благодарю вас, Монкбарнс, отвечал бедный рыбак. - Я плохо умею говорить, и никогда не учился этому; я мог бы прежде позаняться кое-чему от моей матери, но не вижу, чтоб и её образование принесло ей какую нибудь пользу; все что я могу сказать: благодарю вас. Вы всегда были добры к вашим соседям, хотя и говорят, что вы скупы; и в то время, когда хотели возстановить бедных против богатых, я часто говаривал, что никто не посмеет тронуть волоса с головы Монкбарнса, пока есть руки у меня и у Стини, - и Стини говорил тоже! Потом, Монкбарнс, когда вы несли голову его к могиле (тысячу раз благодарю вас за этот знак уважения к покойному), вы видели, как зарывали честного малого, который всею душою любил вас, хоть и не хвастался этим.

Ольдбук почувствовал как исчезала гордость его ложного цинизма, и он неохотно выслушал бы в эту минуту свои любимые правила стоической философии, если бы кто нибудь напомнил ему об них. Крупные слезы капали из его глаз, когда он уговаривал отца (предавшагося снова всей горести своей при воспоминании о неустрашимости и благородных чувствах сына) удержать порывы тяжкой скорби, и вел его за руку к дверям дома, где антиквария ожидала сцена другого рода. Когда он вошел в хижину первый человек, пролетавшийся перед ним, был лорд Гленалан. Удивление изобразилось на лицах того и другого, когда они поклоном приветствовали друг друга, с гордою холодностью со стороны Ольдбука и с замешательством со стороны графа.

-- Лорд Гленалан, если не ошибаюсь? произнес Ольдбук.

-- Да... и очень переменившийся с тех пор, когда он был знаком с мистером Ольдбуком.

-- Я никак не думал встретиться с вами, милорд сказал антикварий. - Я пришел навестить печальное семейство.

-- И вы нашли человека, который гораздо более нуждается в вашем сострадании.

-- В моем сострадании? Лорд Гленалан не может нуждаться в моем сострадании. Если же лорд Гленалан и нуждается в нем, то не думаю, чтоб он просил меня об этом.

-- Наше прежнее знакомство... сказал граф.

-- Слишком много времени прошло с тех пор, милорд, и знакомство наше было так коротко и связано с такими грустными обстоятельствами, что мы можем и не возобновлять его.

Произнеся эти слова, антикварий повернулся и вышел из хижины; по лорд Гленалан последовал за ним на открытый воздух, и не смотря на холодное "прощайте, милорд", просил антиквария поговорить с ним несколько минут и дать ему совет в очень важном деле.

-- Вы можете найдти советников, которые поставят себе за честь служить вам, милорд. Что касается до меня, я отстал от света и дел, и не желаю поднимать прошедшия события моей безполезной жизни. Простите меня, если я прибавлю, что имею особенное отвращение к тому времени, когда я действовал как безумец, а вы, милорд, как...

Ольдбук остановился.

-- Как негодяй, хотите вы сказать, - возразил лорд Гленалан: - таким я должен был вам казаться.

-- Милорд, милорд! Я вовсе не хочу слышать вашей исповеди, воскликнул антикварий.

-- Но, сер, если я докажу вам, что был более несчастен, чем виновен, - что я был несчастен выше всякого описания, и что теперь готов сойдти в безвременную могилу, как единственное место успокоения, - неужели вы откажетесь выслушать признание, которое я, пользуясь прибытием вашим в эту критическую минуту как посланием небес, против вашей воли хочу навязать вам?

-- Разумеется, милорд, я не хочу более избегать этого странного свидания.

-- О несчастной мис Эвелине Невиль, милорд? Да, я хорошо ее помню.

-- Вы питали к ней чувства...

-- Совершенно отличные от тех, которые я имел прежде и после ко всему её полу; красота её, кротость, страсть к занятиям, которые я ей указывал, внушили мне привязанность не по летам (хоть я и не был еще стар), не по характеру моему. Но мне не нужно напоминать вам, милорд, все случаи, когда вы забавлялись над скромным и застенчивым ученым, который не был в состоянии объяснить чувства столь для него новые, и не сомневаюсь, что молодая лэди участвовала в ваших насмешках - таков уж обычай женского пола. Я вам говорю о тягостных обстоятельствах сделанного мною предложения и полученного отказа для того, чтоб вы, милорд, были покойны, уверившись, что я все помню, и могли рассказывать свою историю, где коснется до меня, без всякой осторожности и пустой деликатности.

-- Благодарю вас, отвечал лорд Гленалан; - но прежде всего позвольте заметить, что вы несправедливы к памяти прекраснейшей, лучшей и может быть самой несчастной из всех женщин, если думаете что она могла играть привязанностью такого человека как вы. Напротив, она часто упрекала меня за легкомыслие, с которым я шутил над вами, мистер Ольдбук, - и теперь могу ли я надеяться, что вы простите меня за веселые шутки, оскорблявшия вас тогда? - С той норы мое душевное состояние избавило меня от необходимости просить извинения за веселость легкомысленного и ветреного характера.

-- Вы совершенно прощены, милорд! сказал мистер Ольдбук. - Вы должны знать, что я, подобно всем другим, даже и не подозревал, что вступал в соперничество с вами; сверх того я полагал, что зависимость, в которой находилась мис Невиль, заставит ее принять предложение честного человека. Но я теряю но кусту слова. Я желал, чтобы другие, подобно мне, имели тогда на нее такие же чистые и безкорыстные виды.

-- Вы слишком строго судите, мистер Ольдбук.

-- И не без причины, милорд. Когда один я из всех судей графства, не имея ни родственных связей с вашею могущественною фамилиею, ни низости опасаться её, подобно другим, - когда я потребовал следствия о кончине мис Невиль (я огорчаю вас, граф, но я должен высказать все), я имел все причины думать, что она была жертвою адских замыслов, обманута ложным супружеством, и приняты были все меры к уничтожению свидетельств законности брака. Я сам ни мало не сомневаюсь, что жесткость эта с вашей стороны, милорд, - была ли она свободным побуждением вашим или внушением покойной графини, - заставила несчастную решиться на отчаянный поступок, прекративший её жизнь.

-- Вы ошибаетесь, мистер Ольдбук, в своих заключениях: ouït несправедливы, хотя естественно проистекают из тех обстоятельств. Поверьте мне, я уважал вас даже и тогда, когда вы тревожили меня своими деятельными исследованиями наших семейных несчастий. Вы доказали, что были достойнее меня любви мис Невиль, доказали ревностью, с которою старались возстановить её доброе имя даже по смерти. Но твердая уверенность, что все ваши благородные усилия только разнесут повсюду историю слишком ужасную, чтобы ее можно было обнаруживать, - эта уверенность заставила меня действовать заодно с моею несчастною матерью для истребления всех доказательств законности моего брака с Эвелиною. Но прошу вас, сядемте на этот дерн, так как я не в силах долее стоять, и сделайте милость, выслушайте необыкновенное открытие, сделанное, мною сегодня.

Оба сели, и лорд Гленалан в кратких словах пересказал историю своего несчастного семейства, своего тайного брака и страшных средств, употребленных его матерью для отвращения уже совершенного союза. Он объяснил ухищрения графини, посредством которых они, имея все документы о рождении мис Невиль в своих руках, показала ему только бумаги, относившияся к тому времени, когда его отец, по семейным причинам, согласился признать молодую лэди своею побочною дочерью; потом граф рассказал обстоятельства, но которым ему невозможно было подозревать коварства матери, подтвержденного присягою её наперсниц, Терезы и Эльспет. - Я оставил родительский дом, сказал он в заключение, - преследуемый всеми адскими фуриями, и с неистовой быстротою понесся сам не знаю куда. Не помню где я был и что делал; очнувшись я увидел себя в доме брата. Не стану утруждать вас рассказом о моей тяжкой болезни и о выздоровлении, ни о том, как я, долго спустя, осмелился-спросить о спутнице моих несчастий и услышал, что отчаяние заставило ее прибегнуть к страшному средству избавиться от бедствий этой жизни. Первое, поразившее слух мой, было известие о следствии, которое вы старались произвести в этом ужасном деле; и вы не удивитесь, зная всю мою историю, что я содействовал матери и брату остановить ваши розыски. Сведения, сообщенные мною об обстоятельствах и свидетелях нашего тайного брака, дали им возможность укротить ваше рвение. Пастор и свидетеля, которые действовали только из угождения к могущественному наследнику Гленалана, устрашились угроз, прельстились обещаниями, и щедро одаренные оставили эту страну. Что касается до меня, мистир Ольдбук, я с той минуты считал себя вычеркнутым из списка живых, отчужденным от всего света. Мать моя старалась всеми способами примирить меня с жизнью, даже намеками, которые, как мне кажется, клонились к возбуждению сомнений в истине страшной сказки, сочиненной сю. Но я все это принимал за вымыслы материнской любви. Не стану упрекать ее - её нет на свете; по судя по словам гнусной сообщницы моей матери, она не знала сама, какою отравою напоен был кинжал, брошенный её рукою, ни того, как глубоко она вонзила его мне в грудь. Теперь, мистер Ольдбук, скажу вам, что если есть живое существо, пресмыкавшееся на земле в продолжение двадцати лет и заслуживающее ваше сожаление, то оно перед вами. Пища не питала, сон не освежал, молитвы не успокаивали меня, - все что дорого и необходимо человеку для меня облито было ядом. Мне стали ненавистны даже редкия и минутные сношения с людьми; мне казалось, что своим неестественным и невыразимым преступлением я пятнал всякого веселого и невинного человека. Были минуты и других стремлений: - я хотел ринуться в опасности войны или странствия в землях отдаленных и диких, вмешаться в политическия интриги, или заключиться в мрачное монастырское уединение между своими единоверцами; по все эти мысли скользили по душе моей, привести же их в исполнение после ужасного удара, меня поразившого, у меня не доставало энергии. Воображение, чувство, разсудок и здоровье постепенно оставляли меня: я прозябал подобно дереву, лишенному коры, с которого надают сначала цветы, потом листья и ветви, оставляя один обнаженный ствол. Неужели вы не сжалитесь надо мною, неужели вы не простите меня?

таинственного в вашем поведении, но может исторгнуть слезы и возбудить сочувствие в жесточайших врагах ваших, - а я, милорд, никогда не был из числа их. Но позвольте мне спросить что вы намерены делать теперь, и почему почтили вы своим доверием человека, мнения которого не имеют никакой важности?

-- Мистер Ольдбук, отвечал граф, - я совершенно не имел понятия о том признании, которое довелось мне слышать сегодня, и потому не могу сказать, чтоб искал вашего или чьего нибудь совета в деле, направления которого даже не подозревал. У меня нет друзей, я не имею понятия о делах, и но совершенному уединению своему вовсе не знаком с законами государства и с обычаями живущого поколения; теперь, когда так неожиданно я погрузился в дела, до сих пор мне чуждые, я хватаюсь, подобно утопающему, за первую опору, которая мне представляется. Опора эта заключается в вас, мистер Ольдбук. Я всегда слышал о вашем уме и разсудительности, сам знал вас как человека одаренного характером твердым и самостоятельным, и есть еще обстоятельство, которое должно соединить нас некоторым образом - дань, должная добродетелям бедной Эвелины. Вы сами явились мне на помощь и знаете все мои несчастия. Поэтому к вам и отношусь я за советом, прошу вас о сочувствии, о помощи.

-- И уверяю вас, милорд, не получите отказа, сказал Ольдбук. - Я готов служить вам всеми моими слабыми способностями, и считаю за честь оказанное вами мне предпочтение, откуда бы ни произошло оно, от случая, или от вашего желания. Дело это требует тщательного разсмотрения. Могу ли спросить вас, какие ваши главные намерения в настоящую минуту?

-- Узнать судьбу моего сына, отвечал граф, - каковы бы ни были последствия от этого, и возстановить доброе имя Эвелины, так как я допустил подозрению коснуться его единственно оттого что боялся покрыть его пятном еще более ужасным, как меня уверяли.

-- Я память вашей матери?

ужасных.

-- В таком случае, милорд, мы должны отобрать показания старухи Эльспет согласно с правилами и формами закона.

-- Боюсь что это теперь невозможно. Она утомилась сама и окружена печальною семьею. Может быть завтра, когда она будет одна. К тому же у нея такия странные идеи обо всем, что я сомневаюсь будет ли она говорить в чьем нибудь присутствии кроме моего, - а я и сам истомился.

-- Если это так, милорд, отвечал антикварий, который забыл в то время об издержках и безпокойстве, имевших на него всегда сильное влияние, - то вместо того чтоб возвратиться в Гленалангауз, находящийся довольно далеко отсюда, или что еще хуже отправиться в дрянной фэрпортский трактир и привести в движение все праздные языки, я прошу вас провести эту ночь в Монкбарнсе. Завтра же бедняки снова примутся за дело, потому что печаль не освобождает их от трудов, а мы посетим старуху Эльспет одну и отберем от поя показание.

После извинений в безпокойстве, лорд Гленалан принял приглашение, и дорогою терпеливо выслушал целую историю о Джоне Джирнеле, легенду, которую Ольдбук рассказывал каждому, кто переступал порог его дома.

едва оправившись от истерики, случившейся с нею при известии о смерти бедного Стини, бросилась догонять индеек и цыплят, кричала громче их, и перебила их великое множество. Мис Гризельда погрузилась в мудрые размышления о безумии брата, причинившого такое опустошение своим внезапным появлением вместе с лордом-папистом; она осмелилась даже сообщить мистеру Блатерголю некоторые намеки относительно необычайного убийства, совершенного в птичнике, что побудило честного пастора придти осведомиться, благополучно ли прибыл домой его друг Монкбарнс и не разстроили ли его похороны, и он прибыл в то время, когда уже нужно было дать звонок к обеду, так что антикварий принужден был пригласить его остаться и благословить яства. Мис Мак-Интайр, с своей стороны, горела любопытством увидеть мощного пэра, о. котором все говорили как о каком нибудь восточном калифе или султане, и чувствовала некоторую робость при одной мысли сойдтись лицом к лицу с человеком, о нелюдимости и суровости которого рассказывали столько сказок, что страх её был не меньше любопытства. Старая экономка потеряла голову, исполняя многочисленные и противоречащия приказания своей госпожи относительно десерта, пирожного и плодов, о порядке необходимом при обеде, о сохранепии растоиленного масла, об опасности впускать в кухню Юнону, так как последняя, будучи решительно изгнана из столовой, продолжала свои похищения в других отделениях дома.

Единственный обитатель Монкбарнса, остававшийся равнодушным при таком необычайном происшествии, был Гектор Мак-Интайр, которому граф и простолюдин были совершенно равны, и который потому только принял участие в неожиданном посещении, что оно избавляло его от выговора дяди за отсутствие при похоронах, и еще более от сатиры на счет смелого, но безуспешного единоборства с phoca или тюленем.

Ольдбук представил графа Гленалана своему семейству, и граф вежливо я снисходительно выслушал заготовленную речь Блатерголя и длинные извинения мис Гризельды Ольдбук, которые брат её тщетно старался остановить. Перед обедом лорд Гленалан попросил позволения удалиться на время в отведенный ему покой, и мистер Ольдбук проводил своего гостя в зеленую комнату, приготовленную для него. Граф поглядел вокруг с видом грустного воспоминания.

-- Да, милорд, отвечал Ольдбук. Вы приезжали сюда из Ноквинока; а так как мы возвратились к этому печальному предмету, то вы может быть припомните кто любил эти стихи Чосера, которые вышиты на обоях.

столь дивное красотою и умом, погибло таким жалким образом от роковой привязанности к такому недостойному существу.

Ольдбук не отвечал ничего на этот возглас, полный страдания, вырвавшийся из груди Гленалана, но крепко сжал его руку в своей, а другою провел по густым ресницам, как бы желая разогнать облако, затемнившее его зрение; потом он оставил графа одного, желавшого переодеться к обеду.