Антикварий.
Глава XXXV

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Антикварий. Глава XXXV (старая орфография)

ГЛАВА XXXV.

-- Подумайте только, мистер Блатерголь, каков брат мой! Похоже ли это на ученого и умного человека? Привел этого графа к нам в дом, не сказав никому ни слова! - А вследствие несчастия, постигшого Мукльбакитов, негде взять порядочной рыбы; за говядиной посылать в Фэрпорт уж поздно; у вас только и есть, что свежая баранина; к тому же, эта глупая Дженни Ринтерут совсем с ума сошла - два дня только и делает что плачет, да смеется. И зачем этот странный слуга, такой же высокий и мрачный как сам граф, хлопочет в буфете? Я даже не могу сойдти в кухню посмотреть за порядком, он все торчит там и стряпает какое-то кушанье для своего господина, который и ест-то иначе, чем все добрые люди. Не понимаю также, к чему этот странный слуга во время обеда? Сказать правду, мистер Блатерголь, все это превышает мои понятия.

-- Совершенно справедливо, мис Гризельда, отвечал пастор, - Монкбарнс поступил неосмотрительно. Он за день должен был предупредить вас о таком посещении, как поступают в делах оценки и продажи. Впрочем, лорд во всем приходе не мог избрать для своего посещения лучшого и более снабженного съестными припасами дома, и я слышу уже приятный запах изготовленного кушанья. Не считайте меня за посторонняго, мис Гризельда; займитесь хозяйством, а я почитаю пока "Уставы" Эрскина.

И взяв с окна этот занимательный фолиант (который для шотландцев то же, что толкования Литльтона Коком), он открыл его, как бы по инстинкту, на десятой главе второй книги: "О Десятинах", и скоро погрузился в отвлеченное разсуждение относительно управления церковными доходами.

Обед, наделавший столько безпокойств мис Ольдбук, был наконец подан, и граф Гленалан в первый раз после своего несчастья сел за чужой стол, в кругу посторонних людей. Ему казалось, что он видит все это во сне или находится в состоянии человека, отуманенного винными парами. Освободившись утром того же дня от призрака преступления, тяготившого его душу, граф почувствовал, что печаль его становится менее тяжелою, но не смотря на то он не мог принять участия в общем разговоре, совершенно противном его привычкам. Грубая откровенность Ольдбука, утомительные извинения сестры его, педантизм Блатерголя и живость молодого воина, который любил лагерную жизнь более придворной, - все это было ново для графа, прожившого в совершенном уединении столько лет, так что все светския дела казались ему одинаково странны и незабавны. Одна мис Мак-Интайр, естественною вежливостью и простотою обращения, казалось, принадлежала к тому классу общества, к которому он привык в прежние, лучшие дни своей жизни.

Не менее удивления возбуждал и сам лорд Гленалан. Хотя подан был не изысканный, но очень хороший семейный обед (потому что, как справедливо замечал мистер Блатерголь, невозможно было застать в расплох мис Гризельду), и хотя антикварий велел подать лучшого портвейна и сравнил его с фалерном Горация, лорд Гленалан не искусился ни тем, ни другим. Слуга его поставил перед ним блюдо овощей, то самое, которое приводило в отчаяние мис Гризельду и изготовлено было со щепетильною опрятностью. Лорд не много ел и этого блюда, и стакан чистой воды заключил обед его. По словам слуги, несколько лет уже овощи были единственною пищею графа, исключая торжественные церковные праздники, или те дни, когда высшее общество собиралось в Гленалангаузе: тогда лорд позволял себе отступать от этой строгой диэты и выпивал стакана два вина. В Монкбарнсе такой простой обед казался слишком умеренным даже для отшельника.

Мы видели уже, что антикварий был добр и чувствителен, по груб и неосторожен в своих выражениях, что происходило от привычки жить с людьми, которых он не обязан был остерегаться, и вот он напал на своего гостя за строгость диэты.

-- Картофель и зелень почти холодные и стакан воды для сварения их в желудке... в древности не было примера такой строгой диэты, милорд! Дом этот был hospitium, местом христианского пустынножительства, по диэта ваша годилась бы строгому пифагорейцу, индийскому брамину, и будет еще строже, если вы откажетесь от этого вкусного яблока.

-- Вы знаете, что я католик, сказал лорд Гленалан, стараясь отклонить этот спор. - Вы знаете также, что наша религия...

-- Предписывает множество лишений, продолжал неугомонный антикварий, - но я никогда не слыхал, чтоб эти правила так строго соблюдались; свидетелями тому служат Джоп Джирнель и веселый абат, давший свое имя этому яблоку.

Ольдбук начал чистить яблоко, и (не смотря на возгласы своей сестры "фи, Монкбарнс", ни на продолжительный кашель пастора, потрясавший его парик) принялся рассказывать со всевозможными подробностями всю интригу, бывшую причиною знаменитости абатских яблоков. Шутка его (как легко представить себе), лишенная всякой занимательности, не вызвала ни малейшей улыбки на лице графа. Затем Ольдбук толковал об Осиапе, Макферсоне и Мак-Крибе; но лорд Гленалан был так мало знаком с новейшею литературою, что не слыхал ни об одном из них. Разговор готов был прекратиться или попасть во владение Блатерголя, который произнес уже роковое слово "десятина", когда нечаянно заговорили о французской революции, - политическом перевороте, на который лорд Гленалан смотрел со всем ужасом набожного католика и ревностного аристократа. Ольдбук не разделял его мнений и вовсе не питал ненависти к республиканским стремлениям.

-- В конституционном собрании были многие, начал антикварий, - которые проповедывали здравые правила вигов и старались установить правление согласное с свободою народа. И если теперь толпа неистовых безумцев захватила бразды правления, то это часто случалось во время революций, когда мгновенная ярость заставляла принимать страшные меры; государство походит на маятник, который колышется в обе стороны, пока не примет постоянного перпендикулярного положения. Можно уподобить революцию также буре или урагану, который, проходя по какой нибудь стране, делает много опустошений на своем пути, за то уносит стоячие и вредные пары, и будущим плодородием вознаграждает причиненное им бедствие и опустошение.

Граф покачал головою; но не имея ни способности, ни желания возражать, оставил без ответа речь Ольдбука.

Подобный разговор дал возможность молодому воину принять в нем участие. О сражениях, в которых находился сам, он рассказывал скромно, но с умом и жаром, приводившим в восхищение графа, считавшого, по обычаю предков, военную службу обязанностью каждого, и видевшого в войне против Франции какой-то священный поход.

-- Как бы я желал, обратился граф к Ольдбуку, переходя в гостиную к дамам, - как бы я желал иметь сына, который бы походил на этого молодого человека! Правда в нем заметен недостаток светского обращения, который впрочем он скоро может приобресть в хорошем обществе; но с каким жаром и одушевлением он выражается, как любит свое дело, с какою похвалою говорит о других и с какою скромностью о самом себе!

-- Гектор много обязан вам за ваше мнение, милорд, отвечал Ольдбук с поклоном, но не мог скрыть сознания собственного умственного превосходства над племянником. - Я думаю, что никто на свете не сказал о нем столько хорошого, исключая разве его сержанта, когда он с ним вербует горцев. Впрочем, он добрый малый, хотя вовсе не такой герой, как вы об нем думаете, и я более полагаюсь на доброту его сердца, чем на живость его характера. Действительно, живость его, часто доходящая до бешенства, никогда его не оставляет и часто бывает в тягость друзьям его. Сегодня еще вступил он в единоборство с phoca, или тюленем (seal; по наше простонародье называет его sealgh, сохраняя готскую двугласную gh), и напал на него с таким же ожесточением, с каким сражался против Дюмурье, - и что же, милорд? Fhoca остался победителем, как и Дюмурье часто бывал победителем! Гектор будет рассказывать вам с таким же, если не с большим энтузиазмом, о подвигах дресированной собаки, как и о военных кампаниях.

-- Если он так любит охотиться, сказал граф, - то я даю ему полное право распоряжаться в моих поместях.

видели моего феникса, Ловеля! Вот настоящий принц, краса нынешней молодежи, и в храбрости не уступит никому - уверяю вас; он сделал славное qnid pro quo моему бешеному племяннику: - дал Роланда за Оливера, как выражаются простолюдины, намекая на двух знаменитых рыцарей Карла Великого.

После кофе, лорд Гленалан попросил антиквария переговорить с ним наедине, и они отправились в библиотеку.

-- Я отвлекаю вас от вашего любезного семейства, сказал граф, - и заставляю заниматься бедствиями несчастного. Вы знаете свет, из которого я добровольно изгнал себя, так как Гленалангауз был для меня более темницею, чем жилищем, - темницею, которую я не имел сил оставить.

-- Позвольте прежде всего спросить вас, милорд, как вы желаете и намереваетесь поступить в этом деле?

-- Более всего, отвечал лорд Гленалан, - я желаю объявить законность моего брака и возстановить доброе имя несчастной Эвелины, то есть, если возможно, не изобличая поступков моей матери.

-- Suum cuique tribuito, сказал антикварий, - каждому должно воздавать по делам его. Слишком долго помрачена была память молодой лэди, и я полагаю необходимым очистить ее без малейшей отсрочки, что впрочем кажется возможно будет сделать не повреди и памяти вашей матушки: стоит только сказать вообще, что она противилась и упорно не соглашалась на ваш брак. Все - извините меня, милорд, - все слыхавшие о покойной графине Гленалан услышат об этом без большого удивления.

-- Но вы забываете одно ужасное обстоятельство, мистер Ольдбук, сказал граф дрожащим голосом.

-- Я никакого не знаю.

-- Судьбу ребенка, который исчез с наперсницею моей матери, и страшное заключение, естественно вытекающее из разговора моего с Эльспет.

-- Если вы хотите слышать мое мнение и не слишком предаваться надежде, которую оно подаст вам, то я скажу: легко может быть, что ребенок еще жив. По прежним моим розыскам об этом горестном происшествии, я верно знаю, что в ту ночь брат ваш Эдуард Джеральдин Нивиль увез женщину и ребенка из Крайгбурнфута в карете, заложенной четвернею, и они поехали в Англию; следы их я находил на многих станциях. Я тогда был уверен, что дитя увезено с общого семейного согласия, что вы хотели объявить его незаконным и боялись, чтоб оно не нашло покровителей и защитников своих прав. Теперь же я думаю, что брат ваш, подобно вам, полагал, что ребенок есть плод преступления, и не смотря на то увез его, отчасти из уважения к чести вашего дома, отчасти желая спасти его от лэди Гленалан.

В то время как Ольдбук договаривал последния слова, граф Гленалан побледнел как полотно и едва не упал со стула. Испуганный антикварий бросился туда и сюда, стараясь найдти какое нибудь средство помочь ему; но музей его, наполненный множеством безполезных вещей, не содержал ничего что могло служить в настоящем или в другом каком либо случае. Он побежал к своей сестре за спиртом, и дорогою с досадой и горем думал о различных случаях, обративших дом его в больницу - сначала раненого дуэлиста, а теперь умирающого лорда. "И не смотря на то, я всегда старался, бормотал он, - удаляться и от военных и от высшей аристократии. Моему coenobitium не достает только родильницы... будь она, и превращение было бы совершенное."

По возвращении Ольдбука, лорду Гленалану сделалось гораздо лучше, Новый и неожиданный свет, брошенный Ольдбуком на печальную историю его семейства, был выше сил графа.

-- И так, вы думаете, мистер Ольдбук, сказал он, - так как вы можете думать, а я не в состоянии - вы думаете, что возможно... то есть не невозможно, чтоб сын мой был еще жив?

-- Думаю, отвечал антикварий, - что брат ваш неспособен был к какому нибудь злодейскому поступку. Его знали как ветреного весельчака, но никто не называл его ни жестоким, ни безчестным; если даже он и намерен был совершить такое злодеяние, то невозможно чтоб он решился увезти ребенка в собственном экипаже, а что это было так, я легко могу доказать вам.

При этих словах Ольдбук выдвинул ящик из конторки своего предка, Альдобранда, и вынул оттуда кипу бумаг, перевязанных черною лентою с надписью на ней: "Розыск и пр., 18-го февраля 17... года, мировым судьею Джонатаном Ольдбуком", а внизу: Ehen, Evelina!

-- Оставьте их лучше до другого времени, милорд, сказал Ольдбук. - Вы теперь слишком взволнованы, а у вас в виду очень важное дело; следовательно, вам необходимо поберечь свои силы. Наследство вашего брата должно теперь перейдти к вам, и вам не трудно будет произвести разыскание между его слугами и поверенными, и получить от них сведение о ребенке, если он, по счастию, еще жив.

-- Едва смею надеяться на это, отвечал граф с глубоким вздохом. - Зачем брату было скрываться от меня?

-- Очень понятно, милорд! Мог ли он говорить с вами о существовании ребенка, которого считал плодом...

-- Правда! Причина его молчании совершенно понятна. Еслиб что нибудь могло увеличить ужас страшной мечты, отравившей все мое существование, то это уверенность, что существует дитя греха и несчастия.

сейчас же приступить к тщательным разысканиям!

-- Непременно, отвечал Гленалан, с трудом удерживая порывы надежды, в первый раз озарившей его после стольких лет. - Я напишу к честному управляющему моего отца, находившемуся в той же должности при моем брате, Невиле. Но мистер Ольдбук, я не наследник брата.

-- Право? Жалею вас, милорд! Это славное имение, и одне развалины старого замка Невилей, составляющия драгоценнейший памятник англо-норманской архитектуры в этой части королевства, могут прельстить многих. Кажется, у вашего отца не было больше ни сыновей, ни близких родственников?

-- Не было, мистер Ольдбук, отвечал лорд Гленалан; - по брат мой усвоил себе политическия мнения и религию, совершенно чуждые нашему дому. Мы давно разошлись в убеждениях, а несчастная мать моя находила его не довольно почтительным сыном. Словом, между нами возникло семейное несогласие, и брат мой, владея безусловно своим имением, воспользовался данным ему правом и отказал все свое состояние постороннему лицу. Я не обратил на это никакого внимания: еслиб богатство могло услаждать горе, мне и своего было бы слишком достаточно. Теперь сожалею об этом потому только, что может встретиться затруднение в наших поисках, и я уверен, что встретится: по завещанию нашего отца, в случае смерти моего брата, имение должно перейдти к моему законному сыну. В таких обстоятельствах трудно предположить, чтоб наследник, кто бы он ни был, помог нам сделать открытие, которое должно лишить его богатого поместья.

-- Но остался ли на своем месте управляющий, о котором вы говорите?

-- Надеюсь, милорд, сказал с важностью Ольдбук, - что протестант может столько же заслуживать доверия, как и католик. Я сугубо уважаю протестантское вероисповедание, милорд! Вопервых, я сам принадлежу к нему; во вторых, предок мой Альдобранд Ольденбук напечатал знаменитое "Аугсбургское Исповедание", что я могу доказать экземпляром, хранящимся у меня в доме.

-- Нимало не сомневаюсь в истине ваших слов, мистер Ольдбук, и говорю это не из ханжества или нетерпимости; по весьма естественно, что управляющий-протестант скорее примет сторону наследника-протестанта, чем наследника-католика, если сын мои жив еще и исповедует веру своих предков.

-- В таком случае надо поступить как можно осторожнее. У меня в Иорке есть ученый друг, с которым я долго переписывался о саксонской чаше, хранящейся в тамошнем соборе; мы менялись письмами впродолжение шести лет и согласились только в первой строке надписи. Я напишу предварительно к этому господину, доктору Дранасдусту, и в особенности попрошу его осведомиться о характере и проч. наследника вашего брата у его поверенного в делах, и до какой степени могут быть успешны ваши разыскания. В то же время вы, милорд, займетесь доказательствами законности вашего брака, что вероятно вам будет не трудно.

-- Без сомнения, отвечал граф: - свидетели, которых укрыли от наших поисков, еще живы до сих пор. Наставник мой, благословивший наш брак, удалился во Францию и возвратился недавно сюда, как эмигрант, жертвою своей преданности правде, законности и религии.

политических и религиозных мнений. Сверх того, примите мой совет: если хотите, чтоб важное дело ведено было как должно, поручите его антикварию: этот народ вечно упражняет ум свой в розысках разных безделиц, и невозможно, чтоб его сбили с толку в важных делах - упражнение ведет к совершенству, и отряд, действующий чаще других на маневрах, будет лучшим и на поле битвы. А так как мы заговорили уже об этом предмете, то я с удовольствием прочел бы вам, милорд, кое-что до него касающееся, пока не подадут ужинать.

-- Не смею мешать вашим семейным обыкновениям, но я никогда не ем по захождении солнца.

-- И я также, милорд, отвечал хозяин, - не смотря на то, что у древних был обычай ужинать; за то я обедаю не так, как вы, милорд, и гораздо легче могу обойдтись без тех затейливых блюд, которые мое бабье (т. е. сестра и племянница моя, милорд) ставит на стол больше затем чтобы показать свое искуство в домохозяйстве, чем для удовлетворения апетита. Впрочем, кусок жаркого или копченая селедка, или несколько устриц, или кусок ветчины домашняго приготовления, или что нибудь в этом роде для пополнения пустоты желудка перед сном не входит в расчет моей диэты; надеюсь, и вы тоже делаете милорд?

-- Я не ужинаю, мистер Ольдбук, но с удовольстием разделю вашу беседу за ужином.

-- Очень хорошо, милорд, возразил антикварий. - Я постараюсь занять ваш слух, если не могу занять вашего вкуса. То что я хочу прочесть вам, относится до курганов в долинах.

Между тем антикварий вынул из портфеля несколько листов, и объяснив своему собеседнику, что это топографическия исследования, назначенные для пояснения небольшого опыта о построении лагерей, принятого с благосклонностью различными обществами антиквариев, он начал так:

"Предметом его служит укрепленное место Квикенсбог, которое без сомнения вам известно, милорд: оно находится на земле вашей фермы Мантаннер, в баронстве Клокнабене.

-- Да, я слыхал имена этих мест, сказал граф в ответ на вопрос антиквария.

-- Слыхал эти имена! Ферма приносит ему шестьсот фунтов стерлингов дохода! О, Господи!

"Имя Квикенсбога происходит по видимому от растения Quicken, под которым мы, шотландцы, разумеем пырей или triticuni repens Линнея, - и от односложного английского слова bog, что на простонародном языке означает болото, pains но латыни. К удивлению и замешательству тех, которые неосмотрительно вверяются этимологическим исследованиям, скажу им, что пырей, или, выражаясь ученым языком, triticnni repens Линнея, не растет на четверть мили в окружности от этого castrum или горной крепости, все валы которой поросли однообразною зеленью, и что еще далее надо искать того что называется bog, или pain., потому что ближайшее к нему болото Гирд-де-мср лежит от него на целую полмилю. Вследствие этого, последний слог bog очевидно есть испорченное саксонское Burgh, которое изменилось везде в Burgh, Burrow, Brough, Bruff, Buff и Boff; последнее очень близко по звуку с слогом bog, - потому что, предположив, что слово изменилось первоначально в borgli (которое есть настоящее саксонское), - легкая перемена, обыкновенная в новейшем изменении древних звуков, произведет Bogh и потом, смотря по произношению этого слова, вы получите Boff или Bog.

"Слово Quickens требует такого же разложения, и дошедши до первоначального слога, мы легко найдем его настоящее значение. Обыкновенным изменением Qu в Wh, - которое известно каждому, кто когда-либо заглядывал в книги древней шотландской поэзии, - мы получим Whickens, или Whichens-borg, - слово означающее вопрос: кому принадлежит крепость? Вопрос, повторяющийся столь часто по важности и глубокой древности крепости, что наконец обратился в собственное имя. Или, может быть название это происходит от Whackens-burgh, от саксонского слова Whacken, биться, что можно без затруднения предположить, так как безспорно многия битвы совершились у стен такого важного места", и проч. и проч. и проч.

Мы будем снисходительнее к нашим читателям, чем мистер Ольдбук к своему гостю. Скажем только, что антикварий, редко встречая такого знатного слушателя, как лорд Гленалан, воспользовался вниманием его до конца.