Антикварий.
Глава XXXVIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Антикварий. Глава XXXVIII (старая орфография)

ГЛАВА XXXVIII.

Антикварий, желая воспользоваться позволением допросить подсудимого, счел за лучшее войдти в комнату, где был Охильтри а не призывать его в присутствие, чем мог бы придать разговору вид формального допроса. Войдя к Эди он увидел, что старик сидит у окна с глазами устремленными на море; крупные слезы, почти незаметно им самим, катились из глаз его на щеки и седую бороду; не смотря на то, черты его лица были спокойны, и вся наружность доказывала решимость и терпение. Ольдбук подошел к нему незамеченный, и извлек его из задумчивости следующими ласковыми словами:

-- Мне очень прискорбно, Эди, что ты так грустишь о своем деле.

Старик вздрогнул, поспешно отер слезы рукавом, и стараясь принять обычный топ равнодушия и веселости, отвечал несколько дрожащим голосом:

-- Мне бы следовало догадаться, Монкбарнс, что вы или кто нибудь подобный вам придет ко мне, так как к великой пользе тюрем и судилищ, вы можете входить и выходить из них когда вам угодно, не давая никому отчета.

-- Хорошо, Эди, возразил Ольдбук; - но настоящая причина твоего горя не так опасна, чтоб долго о ней безпокоиться.

-- И я надеялся, Монкбарнс, отвечал нищий с упреком, - что вы слишком хорошо знаете меня, и не подумаете, что затруднительное положение, в котором я нахожусь, в состоянии извлечь слезы из моих старых глаз, видевших не такия еще несчастия. Нет, нет! Здесь проходила бедная девушка, дочь Каксона, она искала надежды и не нашла её - потому что нет никакого слуха о бриге Тафриля после бывшей бури; к тому же рассказывают, что какой-то королевский корабль разбился о Ратрейскую скалу и погиб совершенно. - Избави Господи! В случае такого несчастия наверно бедный Ловель, которого вы так любили, Монкбарнс, погиб вместе с другими.

-- Действительно, избави Господи! воскликнул антикварий бледнея. - Пусть бы лучше сгорел Монкбарнс. Мой бедный друг и спутник! Сейчас побегу к пристани.

-- Вы ничего не узнаете больше этого, сер, сказал Охильтри. - Здешние полицейские очень вежливы (т. е. на сколько могут быть вежливы полицейские); они показали мне все свои известия и письма, и там то же самое - ни больше, ни меньше.

-- Неправда, не может быть! возразил антикварий. - Никогда не поверю этому! Тафриль отличный моряк, а Ловель (мой бедный Ловель!) одарен всеми качествами спокойного и веселого товарища на суше и на море: это такой товарищ, Эди, что я непременно избрал бы: его себе спутником в морском путешествии (которого впрочем никогда не намерен предпринять, исключая переезд через наш залив) fragilem mecum solvere pliaselum {Пуститься со мною в легком челноке.}; я вполне уверен, что стихии не посмеют враждовать против него. Нет, Эди, это неправда, это выдумка праздной сплетницы-молвы, которую я повесил бы с трубою на шее, так как звуки её только сводят с ума честных людей. Скажи мне лучше, каким образом ты запутался в уголовное дело?

-- Вы спрашиваете меня как судья, Монкбарнс, или собственно для себя?

-- Собственно для себя, отвечал антикварий.

-- Так уберите же свою записную книгу и карандаш: я не скажу вам ни слова, пока у вас в руках будут письменные снаряды: - они очень страшны для таких необразованных как я. В той комнате сидит секретарь, который напишет начерно и набело столько, что человека повесят прежде чем он успеет вымолвить слово.

Монкбарнс удовлетворил прихоти старика и спрятал свой бумажник. Тогда Эди рассказал очень откровенно свои похождения, уже известные читателю, сообщив антикварию сцену между Дустерсвивелем и его патроном, которой он был очевидцем в развалинах Св. Руфи, и признаваясь, что он не мог упустить случая заманить немца к могиле Мистикота, с тем чтоб позабавиться над ним в отмщение за его плутни. Он рассказал как без труда уговорил Стини, смелого и безразсудного малого, участвовать в его шутке, которую завели дальше, чем желали. Относительно же бумажника, он объяснил Ольдбуку свое удивление и горе, когда он попался случайно ему в руки, и сообщил обещание Стини отдать его на следующий день по принадлежности, чему однако помешала преждевременная смерть юноши.

Антикварий подумал с минуту и потом сказал: - Твои показания довольно правдоподобны, Эди, и я верю всему что касается до известных мне лиц; по относительно сокровища, мне кажется, ты больше знаешь чем хочешь сказать. Я подозреваю, что ты разыгрывал тут роль домового, Эди, хранителя скрытых кладов. Я помню, ты первый посоветовал серу Артуру порыться в могиле Мистикота, и ты же, когда работники начали уставать, соскочил в яму и открыл сокровище. Теперь ты должен мне объяснить это, если не хочешь, чтоб я поступил с тобою, как поступил Эвклио с Стафилою в Atilulaiia.

-- Ради Бога, сер! возразил нищий, - почем я знаю вашу Гоулоуларию? Это слово похоже больше на собачий лай, чем на человеческое слово.

-- Однако, ты знал о сундуке с деньгами и прежде? продолжал Ольдбук.

-- Почтеннейший мистер Ольдбук, отвечал Эди, принимая на себя вид совершенной простоты, - есть ли тут какое нибудь правдоподобие? Неужели вы думаете, что такой нищий-старик, как я, зная о таком богатстве, не воспользовался бы им? А вы видели, что я ничего не получил и ничего не просил. Что же может быть у меня общого с этим кладом?

-- Это-то я и хочу, чтоб ты объяснил мне; я твердо уверен, что ты знал об нем.

-- Вы говорите всегда с большою уверенностью, Монкбарнс, и я должен признаться, вы действительно часто бываете правы.

Эди наклонил голову в знак согласия.

-- Так потрудись же объяснить мне все дело от начала до конца.

-- Еслиб это была моя собственная тайна, возразил нищий, - я не заставил бы вас повторять вопрос, - я всегда говорил за глаза и говорю вам теперь в глаза, что за исключением некоторых бредней, иногда проскользающих в вашу голову, вы самый умный и скромный человек во всем околотке. И так, я хочу быть с вами откровенен, и скажу вам, что это тайна друга, и что если меня велят растерзать дикими лошадьми или распилить пополам, как детей Аммона, я и тогда не скажу ни слова, кроме того что тут не было дурного намерения, а напротив было очень хорошее желание услужить людям, которые лучше меня в тысячу раз. Впрочем, кажется не запрещено законом знать где находятся чужия деньги, лишь бы только не трогать их.

Ольдбук задумчиво прошелся по комнате, стараясь разгадать причину этих таинств, по мудрость его ничего не придумала. Он остановился перед узником.

-- Повесть твоя, друг Эди, совершенная загадка, и надо быть вторым Эдипом чтоб разрешить ее... а кто был Эдип, я разскажу тебе в другое время, если ты мне напомнишь. - Однако, отнесешь ли ты это к моему уму или к бредням, о которых ты говорил, я совершенно уверен в истине твоих слов, тем более, что ты не прибегал к мольбам, как обыкновенно делают подобные тебе перед судьями, когда желают обмануть (Здесь Эди не мог удержаться от улыбки). - И так, если ты дашь мне ответ на один вопрос, то я похлопочу о твоем освобождении.

-- Если вы скажете мне этот вопрос, отвечал Эди с осторожностью благоразумного шотландца, - то и я скажу вам, могу ли отвечать на него.

-- Он очень прост, возразил антикварий: - знал ли что нибудь Дустерсвивель о месте, где хранился сундук с серебром?

-- Кто? Этот безсовестный негодяй? отвечал с большою откровенностью Эди. - Неужели там остался бы хоть один кусок серебра, еслиб Дустерсвивель знал об нем? Это все равно что положить масло на сохранение в собачью конуру.

-- Я то же думал, сказал Ольдбук. - Но послушай, Эди, если я тебе выхлопочу свободу, надеюсь, что ты не пропустишь дня вызова, явишься пред судом и избавишь меня от ответственности, потому что в наше время неблагоразумно ручаться за кого бы то ни было, разве ты найдешь другой Anlam auri plenam quadrilibreni, - другой Search No 1.

-- Ах! воскликнул нищий, покачивая головою: - боюсь, не улетела ли навсегда птица, несшая золотые яйца (Я не хочу назвать эту птицу гусыней, хотя так называет ее история {Намек на рассказ, где гусь играет роль курицы в отношении к золотым яйцам.}. Но я возвращусь в назначенный день, Монкбарнс: вы не потеряете ни одного пенни через меня. Правду сказать, мне бы хотелось погулять по такой славной погоде, и в добавок, я лучше всех успею разведать об участи наших друзей.

-- Хорошо, Эди! Атак как шум и стук замолкли под нами (я полагаю, что судья Литльджон отпустил своего военного наставника, и от работ Марса возвратился к трудам Фемиды), то я иду поговорить с судьею, но не верю и не хочу верить зловещим новостям, которые ты сообщил мне.

-- Дай Бог, чтоб вышло по вашему! сказал нищий, когда Ольдбук выходил из комнаты.

Антикварий нашел судью, утомленного после воинских упражнений; он лежал на своем кресле, напевая песню: "Как нам солдатам весело жить в свете", и между каждым тактом глотал ложку супа à la tortue. Судья приказал было подать такого же супа Ольдбуку, но тот отказался, заметив что он не военный и не имеет причины изменять порядок своего дня. - Войны, подобные вам, Литльджон, прибавил антикварий, - должны питаться тогда, как им позволят время и обстоятельства. Но мне очень прискорбно было услышать худые новости о Тафриле и его бриге.

-- Ах,.бедный малый! сказал судья. - Он делал честь городу, отличившись 1-го июня.

-- Но, возразил Ольдбук, - мне неприятно, что вы говорите о нем в прошедшем времени.

-- Опасаюсь, чтоб это не оправдалось, Монкбарнс, хотя и можем еще надеяться на лучшее. Кораблекрушение, говорят, совершилось у Ратрейских скал, милях в двадцати на север, недалеко от залива Диртевалана. Я послал справиться об этом, а племянник ваш сам побежал узнать, и побежал так скоро, словно за газетою, извещающею о победе.

Тут вошел Гектор, и входя воскликнул: - Все это кажется проклятая выдумка; нет никакого доказательства, кроме общого слуха.

-- А если слух справедлив, спросил дядя, - то по чьей милости Ловель был на корабле? Скажите мне, мистер Гектор.

-- Поверьте, что это не по моему желанию, отвечал Гектор: - одно несчастие тому причиной.

-- Право? произнес дядя, - а я и не подумал об этом.

-- Со всем вашим желанием всегда обвинять меня, возразил юный воин, - полагаю что в этом случае вы не найдете в моем поступке ничего достойного порицания. Я всеми силами старался попасть в Ловеля, и еслиб мне удалось, то я был бы на его месте, а он на моем.

-- А в кого или во что угодно вам попасть теперь, неся с собою кожаный мешок с надписью "ружейный порох"?

-- О, Гектор! Твоя великая chasse, как называют ее французы уместнее

Omne cum Proteus pecus agitaret

Visere montes... *)

*) Когда Протей согнал весь скот на высоты гор... (Стих из 2-ой оды И-й книги Горация. Вместо agitaret, обыкновенно все читают egit altos).

Дай Бог тебе встретить воинственного phoca вместо мирного тетерева!

-- Чорт побери тюленя, или phoca, как вам угодно называть его! Право, очень скучно слышать безпрерывные насмешки за небольшую глупость.

-- Хорошо, хорошо; душевно рад, что ты наконец стыдишься этой глупости, а так как я ненавижу все поколение Нимродов, то желаю, чтоб им всем доставалось. Никогда не должно сердиться за шутку, мой милый; но кстати о phoca, - почтенный судья, я полагаю, может нам сказать настоящую цепу тюленьих кож.

-- Оне очень дороги, отвечал судья, - очень дороги, так как ловля тюленей в последнее время была весьма неуспешна.

-- Мы вам можем это засвидетельствовать, продолжал надоедливый антикварий, восхищенный ответом, который давал ему случай подтрунить над племянником. Еще одно слово, Гектор, и

We'll hang a seal-skin on thy recreant limbs *).

*) Покроем тюленьей шкурой усталые члены.

Но, мой друг, замолчим об этом и обратимся к делу. Одно слово вам, Литльджон: вы должны принять обезпечение, вы понимаете, умеренное обезпечение за освобождение старика Охильтри.

-- Помилуйте, чего вы требуете? возразил судья: - обвинение в грабеже и убийстве.

-- Но, мистер Ольдбук, если это касается до государства, надеюсь можно посоветоваться со мною, который заведует здесь всем, и пока я...

-- Тс, тс! прервал антикварий, мигая ему и поднося палец к носу. - Вам припишут всю честь, всю славу, когда дело придет к концу. Но это такой упрямый старик, что ни за что не соглашается поверить своей тайны двоим, да и мне не совсем объяснил козни Дустерсвивеля.

-- А-га! Так я думаю, мы можем применить к этому молодцу закон об иностранцах?

-- Правду сказать, я бы очень этого желал.

-- Фраза класическая, Литльджон, - вы оказываете успехи.

-- Дела общественные так заняли меня в последнее время, что я был в необходимости принять к себе в товарищи моего первого прикащика. Я два раза переписывался с помощником государственного секретаря: один раз о налоге на рижскую пеньку, другой об уничтожении политических обществ. Следовательно, вы можете открыть мне все что сообщил вам старик относительно заговора против правительства.

-- Тотчас же передам вам все, когда узнаю вполне, отвечал Ольдбук. - Я ни за что не решусь затруднить самого себя таким делом. Припомните однако, что я не говорю решительно о заговоре против правительства: я сказал только, что надеюсь открыть, посредством этого человека, гнусный заговор.

-- Хорошо, мистер Ольдбук! Нет ни одного человека в Фэрпорте, который бы не желал оказать вам услугу; сверх того, я знаю, что вы человек благоразумный и не захотите потерять 40 марок так же, как и 400. Вследствие этого я принимаю ваше обезпечение meo periculo {На свой риск.}. - Что вы скажете об этой фразе? Я слышал ее из уст одного ученого адвоката. "Уверяю вас в этом, милорд", говорил он, "meo periculo".

-- И я также обезпечиваю Эди Охильтри meo periculo, отвечал Ольдбук. - Прикажите же вашему секретарю написать поручительство, и я подпишу его.

По окончании всей этой процедуры, антикварий сообщил Эди радостную новость, что он опять на свободе, и советовал ему побывать в Монкбарнсе, куда и Ольдбук отправился с своим племянником, чрезвычайно довольный успехом своего доброго дела.