Квентин Дорвард.
Глава V. Воин

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Квентин Дорвард. Глава V. Воин (старая орфография)

ГЛАВА V.
ВОИН.

Воин, дожидавшийся нашего шотландца в той самой комнате, где последний завтракал, принадлежал к числу людей, державших, по словам Людовика XI, в своих руках судьбу всей Франции, так как им непосредственно вверялись защита и охранение королевской особы.

Карл VI, основавший знаменитый корпус стрелков или шотландской лейб-гвардии, как их называли, имел более уважительные причины, чем кто другой окружать свой трон наемными войсками. Раздоры, вырвавшие из его рук большую половину Франции, шаткая, колеблющаяся верность остальных дворян, хотя и признававших еще его права, не позволяли ему полагаться на их защиту в деле своей, личной безопасности. Бедные, храбрые и верные шотландцы были наследственными врагами англичан и старинными, естественными союзниками Франции. Многолюдная родина их, высылавшая, как никакая из других стран Европы, множество смелых искателей приключений, должна была постоянно пополнять убыль в их рядах. Притязания на знатное происхождение давали им право стоять ближе других войск к особе монарха, а относительная малочисленность отвращала возможность мятежа, препятствуя им стать господами там, где они были слугами.

С другой стороны, французские государи, считая выгодным привязать к себе эту избранную толпу храбрых чужеземцев, наделили их почетными привилегиями и богатым жалованьем, которое большая часть из них проживала с военной расточительностью, для поддержания своего звания. Каждый из них пользовался правами дворянина, а близость к особе государя придавала им важное значение, как в их собственных глазах, так и в глазах французов. Они были великолепно одеты, вооружены и имели отличных лошадей. Каждый из них имел право держать оруженосца, пажа, слугу и двух телохранителей, из которых один назывался coutelier, потому что был вооружен большим ножем и в битве должен был доканчивать сраженных господином. С подобной свитой, каждый стрелок шотландской гвардии был лицем важным и значительным, а так как все вакантные места обыкновенно замещались людьми, начавшими службу в звании пажей и оруженосцев, то случалось часто, что самые знатные шотландския фамилии присылали своих меньших сыновей служить в этих должностях под начальством какого нибудь друга или родственника, пока не представится случай к повышению.

Coutelier и товарищ его, не будучи дворянами, не могли искать такого повышения и набирались из низшого класса общества; но так как они пользовались хорошим жалованьем, то господа их, разумеется, имели возможность выбирать для такой службы из множества своих странствующих соотечественников, людей самых сильных и храбрых.

Людовик Лесли, известный во Франции под именем Balafré, (как и мы станем в свою очередь называть его) был человек сильного и крепкого сложения, ростом выше шести футов; грубые черты его, и без того, некрасивого лица были еще изуродованы большим рубцем через всю щеку. То красный, лиловый или синий, то почти черный, шрам этот резко отличался от цвета его смуглой, загорелой кожи, как в минуту волненья и гнева, так и во время обычного спокойного выражения лица. Платье и оружие его было великолепно. Национальный ток был украшен пуком перьев и массивной серебряной пряжкой с изображением Богородицы. Пряжки эти Людовик XI пожаловал своей шотландской гвардии в порыве суеверной набожности, посвятив пресвятой деве мечи своих телохранителей; многие говорят даже, что он подписал патент, назначавший ее их главным предводителем. Латный нашейник, налокотники и поручи Лесли были украшены накладным серебром, а панцырь или, скорее, кольчуга блистала, как утренняя изморозь на папортнике или терновнике. Широкое полукафтанье из дорогого, голубого бархата, было разрезано по бокам, как платье герольда и украшено, спереди и сзади, большими серебряными крестами святого Андрея. Стальные набедренники, наколенники и такие же башмаки защищали его ноги; справа, висел большой широкий кинжал, называемой "милость Божия", богато вышитая перевязь шла через левое плечо и поддерживала большой широкий меч, который шотландец в настоящее время держал для большого удобства в руках, так как правила службы не позволяли ему покидать это тяжелое оружие.

Квентину, хотя он, подобно всем молодым шотландцам того времени, с детства привык к войне и оружию, казалось однако, что он в первый раз видел такого воинственного человека, в таком блестящем вооружении. И этот воин был родной брат его матери, Людовик Лесли, по прозванию Баляфре. Молодой человек даже невольно содрогнулся при виде сурового лица, с щетинистыми усами, которыми родственник оцарапал сначала одну, потом другую его щеку, поздравляя с счастливым прибытием во Францию и спрашивая в тоже время о домашних новостях.

-- Не много хорошого, любезный дядюшка, отвечал молодой Дорвард. - Но я очень рад, что вы так скоро узнали меня.

-- Я бы узнал тебя, любезный, если б встретил даже в бордосских ландах, как журавля на паре ходуль {Крестьяне, близь Бордо, ходят на ходулях по степям сыпучого песку, называемым ландами

Звуки шотландско-французского наречия были также знакомы в тавернах близь Плесси, как знакомо швейцарско-французское в нынешних парижских guinguettes. И быстро, со страхом и трепетом, исполнялись обыкновенно приказания, данные на этом наречии. Бутылка шампанского явилась перед собеседниками. Дядя осушил большой стакан, между тем как племянник, в ответ на его приветствие, сделал несколько глотков, извиняясь тем, что уже пил в это утро.

-- Такое извинение было бы прилично твоей сестре, любезный племянник, сказал Лесли. - Ты не должен бояться бутылки, если хочешь носить бороду и быть солдатом. Но довольно, раскошеливайся скорей, да давай нам шотландских новостей. Каково идут дела в Глен-гулакине? здорова ли сестра?

-- Скончалась, дядюшка, отвечал, молодой человек грустно.

-- Скончалась? повторил дядя, скорей с удивлением, чем с сожалением. - Как же это, чорт возьми! она была пятью годами моложе меня, а я никогда еще не чувствовал себя лучше. Умерла!.. это невозможно. У меня разве голова поболит и то с похмелья, после двух-трехдневного отпуска, в обществе веселых собутыльников, - а бедная сестра умерла.... Ну, а отец твой, любезный племянник, женился опять?

Но удивление, которое при этих словах изобразилось на лице юноши, послужило ответом и, не дожидаясь другого, Баляфре продолжал.

-- Как! нет? Я готов был побиться, что Аллан Дорвард не может жить без жены. Он любил порядок в доме, любил также видеть хорошенькую женщину, хотя был строгих правил. Женитьба доставляла ему все это. Я, например, не хлопочу об таких удобствах: я могу смотреть на хорошенькую женщину, не помышляя о священном таинстве брака. Я не довольно свят для него.

-- Увы, любезный дядя, матушка овдовела за год до своей смерти. Когда Ожильви напали на Глен-гулакин, батюшка, двое дядей, два старших брата и еще шестеро или семеро из наших родственников, менестрель, смотритель за работами и еще несколько человек из наших, - все легли при защите замка и в Глен-гулакине камня не осталось на камне.

-- Клянусь крестом св. Андрея, сказал Лесли, - это называется приступом! Да, Ожильви всегда были опасными соседями для Глен-гулакина. Неприятный случай! Но такова судьба войны. Когда же беда эта случилась, любезный племянник? прибавил он, выпивая снова стакан вина и торжественно качая головой. Дорвард отвечал, что семья его погибла в прошедший праздник св. Иуды.

-- Ну не говорил ли я, что все дело случая, отвечал солдат. - В этот самый день, я, с двадцатью из своих товарищей, взял приступом замок "черную скалу" у Анори-железная-рука, предводителя вольных копейщиков, о котором ты, конечно, слыхал. Я убил его на пороге его собственного дома и мне досталось при этом столько золота, что я сделал вот эту славную цепь, - она была еще вдвое длиннее прежде. Да, кстати, мне пришло в голову, что часть её следует употребить на богоугодное дело. Андрей, ей Андрей, сюда!

Оруженосец Андрей, явившийся в комнату на зов, был одет и вооружен подобно своему господину, только кольчуга его отличалась меньшим изяществом, ток не был украшен перьями, а вместо дорогого бархата, кафтан его был сделан из простого сукна или саржи. Сняв золотую цепь, Лесли отделил от нея своими крепкими зубами, около четырех дюймов и сказал, обращаясь к своему служителю: - слушай Андрей, ты отнесешь это золото моему куманьку, отцу Бонифатию из монастыря св. Мартина. Поклонись ему от меня и напомни кстати, как он не мог сказать "Бог благословит вас" в последний раз, как мы с ним раставались, ночью. Скажи ему потом, что у меня умерли брат, сестра и еще кое кто из родных, что все они отправились на тот свет, и я прошу его отслужить столько обеден за упокой их души, насколько хватит этого золота. А если, для освобождения из чистилища понадобится еще что нибудь, пускай он поверит в долг. Но дело в том, что все они были честные люди, неповинные ни в какой ереси, и может быть уже на полдороге из чистилища; тогда пусть за оставшееся золото он произнесет проклятие на род Ожильви из Ангусского графства, да самые действительные, какими только церковь может покарать их. Ты понимаешь все это, Андрей?

Андрей утвердительно кивпул головой.

-- Да смотри, если хоть одно кольцо отправится в питейный дом, не побывав в руках у монаха, я исполосую твою спину ремнями так, что на ней останется столько же кожи, как у святого Варфоломея. Но погоди, я вижу, ты смотришь на бутылку и не уйдешь, не попробовав того, что в ней. Говоря это, Лесли налил стакан верхом; выпив его, Андрей отправился исполнять приказания своего господина.

-- А теперь, любезный племянник, разскажи-ка мне, как ты вел себя в этом несчастном деле?

-- Я дрался, отвечал Дорвард - на ряду со всеми, кто был и старше и сильнее меня, пока их всех не перебили, а я получил тяжелую рану.

-- Не хуже той, что я получил десять лет тому назад, возразил дядя. - Смотри сюда, племянник, продолжал он, указывая на красный рубец, пересекавший его лице. - Еще меч Ожильви никогда не проводил таких глубоких борозд

-- На этот раз они бороздили довольно глубоко, отвечал Квентин грустно. - Но наконец они устали и матушка, открыв во мне признаки жизни, умолила их пощадить меня. Они дозволили одному ученому монаху из Абербротика, гостившему у нас в это несчастное время и едва не погибшему в свалке, перевязать мне раны и перенести меня в безопасное место. Однако взяли обещание с него и с моей матери, что по выздоровлении я сделаюсь монахом.

-- Монахом! воскликнул дядя. - Пресвятой Андрей, этого со мной никогда не случалось. Никому, с самого детства моего, во сне не снилось сделать меня монахом. А это однако странно, согласись сам: за исключением грамоты, которой я никогда не мог выучиться, псалмопения, которого терпеть не мог, платья похожого на платье помешанного нищого, да простит меня Богородица! прибавил он крестясь, - и постов, не согласных с моим аппетитом, я во всех отношениях был бы таким же славным монахом, как и маленький куманек мой от Сен-Мартмна. Но я не знаю только, отчего это никому не пришло в голову даже предложить мне это. И так, любезный племянник, ты должен был поступить в монастырь, а зачем, желал бы я знать?

-- За тем, чтобы род моего отца угас в монастыре или в могиле, отвечал Квентин Дорвард с глубоким чувством.

да и сделался предводителем вольного отряда. У него была любовница, самая хорошенькая девушка, какую я когда либо видал и трое славных ребятишек. Не следует полагаться на монахов, любезный племянник, не следует. Они могут вдруг сделаться и отцами и воинами, когда вы этого всего меньше ожидаете. Но что-же дальше?

-- Мне не много остается рассказать вам, дядя, отвечал Дорвард, - разве только то, что, считая матушку в некоторой степени залогом за себя, я принужден был надеть одежду послушника, подчиниться монастырским уставам и даже выучиться читать и писать.

-- Читать и писать! воскликнул Баляфре, считавший удивительным всякое знание, превышавшее его собственное. - Читать, говоришь ты, и даже писать! Я этому поверить не могу. Никто еще из Дорвардов не мог никогда подписать своего имени, да и Лесли также. Я, по крайней мере, отвечаю за одного из последних. Я также не в силах писать, как не в силах летать. Но скажите мне во имя святого Людовика, как это им удалось научить тебя?

-- Сперва трудно было, отвечал Дорвард, а потом все становилось легче и легче. Я очень ослаб от ран и потери крови и занимался тем усерднее, что хотел угодить своему спасителю, отцу Петру. Добрая матушка моя между тем скончалась. Мое же здоровье в это время поправилось, и, не имея склонности к монастырской жизни, я сообщил об этом отцу Петру, бывшему помощником настоятеля; мы решили, что я должен оставить монастырь и идти в мир искать себе счастья. Но, чтобы спасти отца Петра от мщенья Ожильви, отъезд мой должен был иметь вид бегства и для большого вероятия я унес с собою сокола нашего аббата. Но, на самом деле; я законно исключен из монастыря, о чем свидетельствует подпись и печать самого аббата.

-- Это хорошо, очень хорошо, отвечал дядя, - король наш не станет хлопотать о твоем поведении, но он с ужасом смотрит на бегство из монастыря. Но, я готов побожиться, казна твоя не больно-то тебя тяготила.

-- С вами я должен быть вполне откровенен, дядя, сказал юноша. - У меня было всего несколько серебряных монет.

-- Это плохо, заметил Лесли. - Я, например, хоть и не имею привычки беречь свое жалованье - да в настоящее опасное время и лучше не иметь при себе денег - но у меня за то всегда есть, и я советую тебе следовать моему примеру, какая нибудь лишняя золотая цепь или браслет или ожерелье, от которых в случае надобности можно всегда отнять одно или два кольца или какой нибудь лишний камень, и сейчас же продать. Но ты, может, спросишь, любезный родственник, откуда мне достаются такия безделушки? прибавил он, самодовольно потряхивая своей золотой цепью. - Оне, конечно, не висят на каждом кустарнике и не ростут в поле, как зерна царских кудрей, из которых ребятишки нижут себе ожерелья. Но что-ж из этого? Ты можешь найти их там же, где я нашел их - на службе доброго Французского короля. Тут можно заработать много добра, лишь бы хватало духу искать его, да не жалеть своей жизни.

-- Я слыхал, сказал Квентин, избегавший решительного ответа, которого он в настоящую минуту не был в состоянии дать, - я слыхал, что двор короля Людовика уступает в великолепии двору герцога бургундского. Что под знаменами последняго можно добиться больших почестей, и что только там сыплются сильные удары и совершаются великие подвиги. А христианнейший король, говорят, одерживает свои победы языками своих посланников.

как под великолепным балдахином, с большой золотой короной на голове, за веселым столом, кушающим blanc-manger с своими вассалами и паладинами, или впереди их в пылу битвы, как пишется в романах о Карле великом, или как в наших правдивых сказаниях говорятся о Роберте Брюсе или Вильяме Валласе. Но, любезный друг, между нами будь сказано, все это лунный свет на воде. Политика - везде политика. Ты, может, спросишь, что такое политика? Это - выдуманное нашим Французским королем, искусство драться чужими мечами и платить своему войску из чужих кошельков. Да, это самый мудрый из всех государей, когда либо носивших пурпур, но и его то он не часто носит. Я бы не оделся так просто, как он иногда ходит.

-- Но вы не отвечаете на мое возражение, любезный дядюшка. - Я хочу служить, и так как уже должен служить в чужой стране, то желал бы все-таки идти туда, где, если бы удалось мне совершить храброе дело, я бы мог составить себе имя.

-- Я понимаю тебя, племянник, я совершенно понимаю тебя, по ты еще неопытен в этих делах. Герцог бургундский отважен и смел, с железным сердцем - горячая голова. Он сам сражается впереди своих дворян, рыцарей и ленных людей из Артуа и Геию. Неужели же ты думаешь, что нам удалось бы обогнать герцога и его храбрых рыцарей, случись ты или даже я там? Отстань мы от них, нас за медленность отдали бы в руки военного суда. Иди мы рядом с ними, они нашли бы, что мы сделали свое дело и только заслужили жалованье. Но положил, что нам удалось бы опередить их на целое копье, что очень трудно и опасно в такой свалке, где каждый работает изо всех сил. Ну, что-же? Милорд герцог, при виде хороших ударов, скажет на своем фламандском наречии: "На, gut getroffen! славное копье, храбрый шотландец! Дать ему Флорин, пусть выпьет за наше здоровье". Но в такой службе иностранец не получит ни чинов, ни земель, ни денег - все это достается детям своей земли.

-- Тому, кто их защищает, отвечал воин, выпрямляя свой гигантский стан. - "Добрый мой французский крестьянин, мой честный Жак-боном", говорит король Людовик, "береги ты свою соху, борону, свою лопату, свой кривой нож и не хлопочи об остальном - вот, мой храбрый шотландец, он пойдет сражаться за тебя, а ты только потрудись заплатить ему за это. А вы, мой светлейший герцог, благородный граф и могущественный маркиз, умерьте свою кипучую храбрость: пока она не нужна нам, а то она как раз собьется с дороги и повредит вам самим. Вот мои наемные отряды, моя французская гвардия, вот наконец, лучше, мои шотландские, стрелки и мой честный Людовик Баляфре - он станет драться не хуже, пожалуй и лучше вашего. Вспомните только необузданную отвагу ваших отцев, потерявших сражение при Плесси и Азенкуре". Теперь, любезный племянник, решай сам, в котором из этих государств наш брат может занять более высокое место и пользоваться большим почетом?

-- Я, кажется, понимаю вас, дядюшка, отвечал племянник, - но, по моему, почестей можно добиться только среди опасностей. Простите меня, но мне право сдается, что вы ведете тут слишком спокойную, почти ленивую жизнь, охраняя старика, которому никто не думает вредить. Проводить за этими стенами летние дни и зимния ночи, сидеть в железных клетках под замком, чтобы не ушли! Дядя, дядя, ведь это сокол на насесте, сокол, которого не пускают в поле!

-- Клянусь святым Мартином турским, мальчик-то с огоньком! В нем видна кровь Лесли. Точь в точь я, только с примесью большого безразсудства. Слушай, ты, юнец, - да здравствует король французский! - не проходит дня, чтобы кто нибудь из его сподвижников не исполнил поручения, приносящого и почести и деньги. Не думай, чтобы храбрые и самые опасные подвиги совершались непременно днем. Я бы мог порассказать тебе кой-что о замках, взятых приступом, о пленниках и тому подобном, где некто, кого я не назову, подвергался большой опасности и заслужил больше милостей, чем любой сорви-голова в войске отчаянного Карла бургундского. А если в это время его величеству угодно оставаться в тени, на заднем плане, так что ж из этого? Ему тем удобнее оценят тех, кто исполняет его поручения и потом достойно награждать их. Да, король Людовик, без сомнения, самый умный и самый политичный государь.

Племянник его задумался и сказал потом тихо, но выразительно: - добрый отец Петр часто советовал мне остерегаться дел, не приносящих славы. Я конечно уверен, дядя, нечего и говорить вам об этом, что все эти тайные поручения не противны чести?

я могу предложить тебе что нибудь безчестное? Лучший рыцарь Франции, сам Дюгесклен, будь он жив, гордился бы такими подвигами, как мои.

-- Я не сомневаюсь в справедливости ваших слов, дядя, отвечал Дорвард. - Вы единственный человек, к которому я могу прибегнуть за советом в моем настоящем положении. Но слухи носятся, не знаю справедливы ли они, что король Людовик здесь, в замке Плесси, окружен плохим двором; что вокруг его нет ни дворянства, ни знати, ли великих вассалов, ни главных сановников государства. Что почти уединенные забавы свои он разделяет только с служителями своего дома. Разсказывают также о тайных советах, куда допускаются только люди самые ничтожные; говорят, что чины и дворянство удалены от трона, а расположением короля пользуются люди самого низкого происхождения. Все это как то странно, как то непохоже на действия отца его, благородного Карла, который вырвал из когтей английского льва больше, чем на половину покоренную Францию.

Франции, а своему цирульнику Оливье, который съумеет обделать их лучше любого пэра? Если он приказывает начальнику своей полиции, сильному Тристану, арестовать какого нибудь мятежного гражданина или безпокойного дворянина - дело сделано и концы в воду. А поручи он это графу или пэру, тот пожалуй прислал бы ему вызов в ответ. Разве это не доказывает наконец мудрости, что, обходя великого коннетабля, который может быть изменил бы ему, король употребляет в дело скромного Лесли, который выполнит поручение не хуже коннетабля. А главное, именно такой-то монарх и нужен искателям счастья, которые должны постоянно выбирать такую службу, где услуги их чаще требуются и дороже ценятся. Нет, дитя, Людовик Французский умеет выбирать своих доверенных. Он отличает их способности и дает всякому ношу по силам. Это не то, что король кастильский, который задохся от жажды, потому что не было кравчия, чтоб подать ему кубок. Но, чу! звонит колокол св. Мартина. Мне надо спешить в замок. До свидания, желаю тебе веселиться. А завтра, в восемь часов, приходи к подъемному мосту и спроси обо мне у часового. Да будь осторожнее, подходя к воротам: держись середины торной дорожки, а то по сторонам её наделаны западни и капканы - как раз оставишь ногу или руку и сам будешь после жалеть. Ты увидишь короля и научишься понимать его. Прощай.

Говоря это, Лесли поспешно ушел, забыв в торопях заплатить за выпитое им вино - разсеянность, весьма свойственная людям его характера - а хозяин, вероятно смущенный развевавшимися перьями его тока и большим ообоюдоострым мечем, не решился напомнить ему об этом.

романа, а разговор с дядей открыл ему страницу из действительной истории жизни, страницу, далеко не радостную. Воспоминания и размышления, вызванные ею, удалили все другия, а тем более, веселые и нежные.

Он решился пройтись по берегу быстрого Шера, разспросив предварительно хозяина о безопасной дороге, где бы капканы и ловушки не мешали его прогулке. Там старался он успокоить свои взволнованные мысли и обдумать будущий план действий. Свидание с дядей породило в нем много сомнений.