Гай Маннеринг, или Астролог.
Глава III

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гай Маннеринг, или Астролог. Глава III (старая орфография)

ГЛАВА III.

Объяснив положение своей жены, лэрд просил гостя извинить её отсутствие и не пенять если без хозяйки он будет принят не так радушно, как бы требовали все правила гостеприимства. Той же причиной он пояснил появление на столе лишней бутылки дорогого вина.

-- Я не усну, сказал лэрд с тревожным чувством отца в подобную минуту, - пока все не кончится благополучно; если вы не очень устали, то сделайте мне и Домини честь посидеть с нами; я уверен, что мы вас долго не задержим. Луки Гоатсон очень ловка и проворна; одна девушка была в таком же положении... она жила неподалеку... нечего ворчать и качать головой Домини, она с церковью потом сочлась, чего же больше, так уж, верно у нея на роду написано, и человек, за которого она вышла замуж, нисколько не уважает ее менее за это несчастье. Они живут, мистер Маннеринг, на берегу в Анане; славная парочка с полдюжиной прехорошеньких деток; старший, кудрявый Годфрей, подает большие надежды; он теперь на таможенной яхте. У меня, вот видите, есть родственник по таможенной части, комисар Бертрам; он получил это место во время великого спора за представительство графства; вы верно об этом слышали, потому что жалоба была подана в палату общин... Я должен был подать голос в пользу лэрда Бальрудери, но мой отец был иаковит, участвовал в, возстании Кенмора и никогда не принимал присяги. Право не знаю, как это случилось, но не смотря на все что я говорил и делал, меня исключили из списка избирателей, хотя моему управляющему позволили подать голос в пользу старого сера Китлькорта. Но о чем я говорил?... Да, Луки Гоатсон очень проворна, и когда эта девушка...

В эту минуту длинный, несвязный рассказ лэрда был прерван каким-то голосом, распевавшим во все горло на лестнице из кухни. Верхния ноты были слишком визгливы для мужчины, а нижния слишком грубы для женщины. Слова песни, насколько мог разслышать Маннеринг, были следующия:

-- Это Мег Мерилиз, цыганка, клянусь головою, сказал Бертрам.

Домини глубоко вздохнул и передвинул свои длинные ноги, причем одну из них поставил перпендикулярно, а другую положил на нее, пуская во все время большие клубы табачного дыма.

-- Зачем вы вздыхаете, Домини? спросил лэрд: - песни Мег не причиняют зла.

-- Ни добра, отвечал Домини Сампсон, резким голосом, дисонанс которого вполне соответствовал его уродливой фигуре.

звуки его голоса. В это мгновение дверь отворилась, и в комнату вошла Мег Мерилиз.

При её появлении Маннеринг вздрогнул. Это была женщина ростом в шесть футов: сверх платья у нея был надет мужской плащ, в руке она держала толстую, терновую палку, и вообще вся её одежда, за исключением юпок, походила скорее на мужскую, чем на женскую. Её черные волосы, подобно змеям Горгоны, выбивались длинными прядями из-под старомодной шапочки и еще рельефнее выставляли резкия черты её загорелого лица, которое они частью скрывали, а её глаза Дико блуждали, сверкая действительным или притворным безумием.

-- Хорошо, Элангоан, сказала она: - лэди слегла, а я на друмсгурлохской ярмарке об этом ничего не знала и не ведала. Кто же без меня отогнал бы злых духов от малютки? Благослови его Небо! Кто пропел бы ему заклинание св. Кольма?

И не дожидаясь ответа, она запела:

Она пропела это дикое заклинание высоким, пронзительным голосом, и сделав три прыжка с такой силой и ловкостью, что едва не коснулась потолка, быстро прибавила:

-- А теперь, лэрд, не дадите ли мне стакан водки?

-- Конечно; вам дадут водки, Мег. Что нового вы слышали на ярмарке?

-- Там недоставало только вас и подобных вам людей, а были добрые женщины помимо меня, которых преследовал дьявол.

-- Ну, а сколько цыган посажено в тюрьму?

-- Всего трое; их только и было трое на ярмарке, кроме меня, а я тотчас удалилась, так как не люблю ссор. Я Дунбог приказал удалиться со своей земли Джону-Юнгу и Роду Роттену; будь он проклят, он не дворянин, не дворлиская в нем кровь! Разве можно лишать несчастных жилища только потому, что они нарвали репейника по дороге или набрали полусгнившей коры, чтобы сварить себе похлебку! Но есть некто выше его! Посмотрим, не пропоет ли когда нибудь до зари красный петух на его богатой житнице.

-- Шш! Мег, шш! нельзя так говорить.

-- Что она хочет сказать! спросил в полголоса Маннеринг у Сампсона.

-- Кто это такая?

-- Цыганка, колдунья, воровка, ответил Домини.

-- Правда, лэрд, продолжала Мег, во время разговора Маннеринга с Сампсоном; - только с такими людьми как вы можно отвести свое сердце; а Дуибог столько же дворянин, сколько последний грум на его конюшне. Вот вы, лэрд, дело другое: вы настоящий джентльмен, сколько сотен лет - и никогда вы, ни предки ваши не гоняли несчастных людей с вашей земли словно бешеных собак; поэтому никто из наших не тронет вашего добра, хотя бы у вас было столько каплунов, сколько листьев на дереве. Ну, положите кто нибудь из вас свои часы на стол и скажите мне в какую именно минуту родится ребенок; я предскажу его судьбу.

-- Мы обойдемся и без вас, Мег; вот оксфордский студент: он лучше вашего предскажет судьбу ребенка по звездам.

-- Конечно, сер, отвечал Маннеринг, поддерживая шутку хозяина: - я вычислю его гороскоп по закону тройственности, как учат Пифагор, Гипократ, Диоклес и Авицены; или я начну ab hora questiones, по теории Гали, Месагала, Ганвепса и Гвидо Боната.

Одной из главных причин постоянной благосклонности Бертрама к Сампсону было то, что он никогда не отгадывал самой грубой шутки, а принимал скромное остроумие лэрда за чистую монету. Правда, он никогда не смеялся и не вторил смеху, возбужденному его простотой; говорят вообще, он смеялся только раз в жизни, и при этом достопамятном событии квартирная хозяйка его вскрикнула от изумления и испуга, ибо этот необычайный смех сопровождался самыми чудовищными гримасами; но когда открывалась одна из подобных мистификаций, которые так тешили лэрда, Домини только произносил лаконически "удивительно", или "очень забавно".

В настоящем случае он взглянул на молодого астролога с недоумением, как бы сомневаясь, правильно ли он понял его слова.

-- Я боюсь, сер, продолжал Маннеринг, обращаясь к Домини, - что вы принадлежите к тем несчастным людям, слабое зрение которых не может проникнуть в звездные сферы; не умея сами читать небесные повеления, эти люди сковывают свои сердца предразсудками, не дозволяющими им чистосердечно убедиться в ложности их возрения.

-- Точно, отвечал Сампсон, широко раскрывая свои челюсти, - я вместе с сером Исааком Ньютоном, баронетом и директором монетного двора его величества, признаю так называемую науку астрологии суетной, пустой и неудовлетворительной.

-- Мне очень жаль, произнес путешественник, - что такой ученый джентльмен, как вы, погружен в столь мрачное заблуждение и слепоту. Неужели вы даете перевес обыкновенному, современному, и так сказать местному имени Исаака Ньютона над знаменитыми, звучными авторитетами Дариота, Баната, Птолемея, Гали, Эцлера, Дитерика, Найбоба, Гарфурта, Заэля, Таустетора, Агриппы, Дурета, Магина, Оригена и Арголя? Ведь все, христиане и язычники, евреи и идолопоклонники, поэты и ученые, признают влияние небесных тел.

-- Communis error, т. е. всеобщее заблуждение, отвечал непоколебимый Домини.

-- Напротив, возразил молодой англичанин, - это всеобщее, основательное убеждение.

-- Уловка мошенников и шарлатанов, произнес Сампсон.

-- Abusus non tollitusum, т. е. злоупотребление не уничтожает факта.

противника, он начал думать, что эта ученая полемика была шуткой только на половину. Что же касается до Мег, то она дико уставилась на астролога, пораженная тарабарщиной, еще более таинственной, чем её слова.

Маннеринг воспользовался своим преимуществом и стал сыпать всеми странными терминами науки, которые сохранились еще в его памяти, а некогда в ранней молодости составляли предмет его занятий, благодаря обстоятельствам, о которых мы разскажем впоследствии.

Созвездия и планеты в их третичном, четверном и шестерном соединении или противостоянии, Зодиак с его знаками, часами и минутами; Альмутен, Альмоходен, Анахибазон, Катахибазон и тысячи других одинаково звучных и непонятных терминов градом посыпались на неустрашимого Домини, который в своем упорном неверии мужественно вынес эту грозу.

Наконец, радостное известие, что лэди подарила мужу прелестного сына и чувствует себя хорошо, прервало беседу. Бертрам поспешил к жене, Мег Мерилиз отправилась в кухню, чтобы не прогулять своей доли гронинг-мальта и кен-но {См. Прилож. I, Гронинг-мальт и кен-но.}, а Маннеринг, посмотрев на часы и заметив час и минуту рождения ребенка, попросил с подобающей торжественностью, чтоб Домини. провел его в такое место, откуда он мог бы сделать наблюдение над небесными телами.

Сампсон, не отвечая ни слова, встал и отворил стеклянную дверь, которая вела на старинную терасу за новым домом; она сообщалась с площадкой, где возвышались развалины старого замка. Поднявшийся ветер разогнал облака, застилавшия весь вечер небо; полная лупа была высоко, и звезды сверкали в безоблачном пространстве. Картина, представившаяся Маннерингу, поразила его неожиданностью и красотой.

утесе, образовавшем одну сторону небольшой тихой бухты на морском берегу. Новый дом находился ниже, хотя и в близком разстоянии от развалин, а за ним утес опускался к морю зелеными естественными терасами, покрытыми травою и несколькими старыми деревьями. На противоположной стороне, выдававшаяся в море коса представлялась заросшею мелким лесом почти до самой воды. Между деревьями мелькала хижина рыбака. Даже в этот глухой час ночи на берегу виднелись огни: вероятно выгружали контрабанду с судна, пришедшого с острова Ман. Но как только показался свет в отворенных дверях Элангоанского замка, на судне раздался крик: "Берегись, ястреба!" или "огонь" - и огни на берегу мгновенно исчезли.

Был час ночи, и разстилавшаяся вокруг панорама тешила взор своею прелестью. Серые башни старых развалин, частью целые, частью разрушенные, тут покрытые плесенью от времени, а там обвитые плющем, простирались по закраине мрачного утеса, возвышавшагося вправо от Маннеринга. Прямо впереди лежала немирная бухта; легкая зыбь волновала её поверхность, сверкая при лунном свете и разбиваясь с нежным журчанием о серебристый берег. Налево, далеко в море, простирались леса, представляя те переливы света и тени, те интересные сочетания чащ и просек, которые так пленяют глаз, стремящийся всегда проникнуть в самую глубь лесной панорамы. Над головою Маннеринга вращались планеты, отличающияся своей орбитой света от меньших и более отдаленных звезд. Воображение так сильно может обманывать даже тех, которые старались вызвать его, что Маннеринг, смотря на небесные светила, был почти готов поверить влиянию их на человеческия дела, приписываемому им суеверием. Но Маннеринг был влюбленный юноша, и может быть находился под влиянием чувств, так прекрасно выраженных одним из современных поэтов:

-- Увы! подумал он, - мой добрый, старый наставник, так глубоко вдававшийся в полемику об астрологии между Рейдоном и Чамберсом, смотрел бы на эту сцену другими глазами и серьезно постарался бы открыть из взаимного положения светил вероятное их влияние на судьбу новорожденного, как будто течение или соотношение звезд может заменить волю Провидения, или по крайней мере соответствовать ей. Мир праху твоему! ты передал мне достаточно познаний, чтоб составить гороскоп, и я теперь займусь этим.

Заметив положение главнейших планет, Маннеринг вернулся в замок. Лэрд встретил его в зале и объявил ему с радостью, что родившийся мальчик был здоровенный молодец, и высказал намерение продолжать попойку. Однако же он признал уважительность ссылки Маннеринга на усталость, и проводив его в спальню пожелал ему доброй ночи.