Гай Маннеринг, или Астролог.
Глава VII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гай Маннеринг, или Астролог. Глава VII (старая орфография)

ГЛАВА VII.

Хотя всем известен характер цыганских шаек, наполнявших некогда большую часть европейских наций и отчасти существующих еще и теперь как отдельный народ, по прошу читателя дозволить мне сказать несколько слов о положении цыган в Шотландии.

Известно, что цыгане были признаны одним из шотландских королей {Иаков V признал Джона Фаа, главу цыган того времени, предводителем и графом Малого Египта (lord and earl of Little Egypt).} за отдельное независимое племя, но в последствии обстоятельства изменились: на весах правосудия имя цыгана стало равносильно вору, - и закон подвергал того и другого одинаковому наказанию. Не смотря однакоже на строгость этого и других постановлений, цыгане процветали среди бедствий страны, и даже число их. значительно увеличилось присоединением людей, которых голод, преследование или война лишили обыкновенных способов существования. В смешении с этими новобранцами цыгане утратили из значительной степени свой национальный характер и сделались каким-то смешанным племенем, отличавшимся леностью и разбойническим духом их восточных предков, и суровостью, заимствованною вероятно от уроженцев севера. Они кочевали отдельными таборами и поставили между собою за правило, чтоб каждая шайка не переходила за пределы избранной ею местности. Малейший набег за условленные пределы производил отчаянные, кровопролитные схватки.

Патриот Флетчер из Салтуна, лет сто тому назад, описал этих разбойников следующим образом:

"Теперь в Шотландии (не считая большого числа бедных семейств, скудно поддерживаемых церковными сборами, и других, подвергающихся различным недугам от дурной пищи) находятся двести тысяч несчастных, просящих милостыни. Они не только не приносят никакой пользы, по просто в тягость стране, и без того очень бедной. Хотя может быть число их удвоилось против прежнего, благодаря настоящему бедствию, по всегда можно было насчитать тысяч сто бродяг, не подчиняющихся никаким законам, ни человеческим, ни божеским, ни естественным... Ни один чиновник не может добиться, крестят ли они своих детей и как они умирают. Между ними часто случаются убийства, и они по только ужасный бич для бедных поселян, которых безжалостно разоряют за отказ в хлебе или в других припасах шапке, простирающейся иногда до сорока человек, - по и грабят многих бедняков, живущих одиноко. В урожайные годы они тысячами сходятся в горах и пируют по нескольку дней. На свадьбах, похоронах, ярмарках и других публичных собраниях можно видеть как они, мужчины и женщины, пьют, бранятся, богохульствуют и дерутся между собою".

Не смотря на эту жалкую картину, представляемую Флетчером, который, хотя и был энергическим, красноречивым другом свободы, считал лучшим средством против этого зла введение системы домашняго рабства, - развитие народного богатства и усиление власти закона, слоном успехи времени улучшили постепенно это страшное положение. Шайки цыган уменьшились, а некоторые из них вовсе исчезли. Все же однако их осталось достаточное количество, служившее постоянным источником тревог и опасений для жителей страны. Некоторые грубые ремесла были исключительно предоставлены им, особенно искуство делать дерепяппые тарелки, роговые ложки и медную посуду; к этому присоединили они еще торговлю гончарными изделиями низкого сорта. Таковы были видимые средства их существования. Каждая шайка обыкновенно имела постоянное место сборища вблизи которого цыгане удерживались от грабежа и безчинства. Они обладали даже некоторыми способностями и талантами. Многие с успехом занимались музыкой, и нередко любимый скрипач или волынщик окрестных селений был житель цыганского табора. Они были искусные рыболовы и охотники, особенно на выдру и дичь. Они лучше всех обучали барсучьих собак и торговали иногда лягавыми. Зимою женщины гадали, мужчины показывали фокусы, чем в скучный или ненастный вечер доставляли приятное развлечение семействам фермеров. Их дикий характер и неукротимая гордость, с которою они презирали всякий труд, внушали к ним всеобщий страх, тем более, что эти бродяги были очень мстительны, и ни страх, ни совесть не удерживали их от жестокого возмездия за обиду. Одним словом, это была каста париев, живших среди европейцев подобно диким индейцам, и о них судили скорее но их собственным обычаям и мнениям, чем по правилам образованной части жителей страны. Несколько цыганских таборов существует еще и доселе, преимущественно в таких местах, откуда им легко скрыться в пустынные, уединенные местности, или перебежать в другой судебный округ. Черты их характера не смягчились, по число их уменьшилось до такой степени, что вместо ста тысяч, насчитанных Флетчером, теперь нет их и пяти сот во всей Шотландии.

Шайка этих бродяг, к которому принадлежала Мег Мерилиз, уже давно имела постоянное пребывание (на сколько допускали это их правы) в небольшой долине, в поместье Элангоана. Они выстроили несколько хижин, называемых ими своим убежищем, и жили тут, за исключением времени своих набегов, не тревожимые никем, как вороны на окрестных ясенях. Цыгане поселились здесь так давно, что их считали некоторым образом владельцами этого уединенного уголка земли. В старину за покровительство лэрда они платили помощью во время воины, по чаще грабили и разоряли земли соседних баронов, с которыми он находился в ссоре. В последствии времени, услуги их приняли более мирный характер. Женщины вязали перчатки для лэди и носки для лэрда, и подносили эти подарки с большим торжеством на Рождество. Старые сивиллы благословляли брачное ложе лэрда и колыбель новорожденного его наследника. Мужчины чинили для лэди фарфоровую посуду, прислуживали лэрду на охоте, лечили его собак и резали им уши. Дети собирали для замка орехи, бруснику, грибы. За эту добровольную службу и признание себя в зависимости, они пользовались в нных случаях покровительством лэрда, в других снисхождением; когда же обстоятельства вынуждали лэрда выказать свою щедрость, то им раздавались пища, пиво и водка. Эти взаимные услуги, продолжавшияся по крайней мере лет двести, сделали жителей Дернклюга как бы привилегированными обитателями на элангоанской земле. Разбойники были добрыми приятелями лэрда, и он часто защищал их от преследований закона или местных чиновников. По эта дружба должна была скоро окончиться.

земле и занимающихся своим ремеслом по его ясно выражаемому или безмолвному разрешению. Да и Бертрам не спешил применять своей власти против этих старинных поселенцев. Но в последствии обстоятельства понудили его к этому.

На одной из судебных сесий какой-то джентльмен противной партии публично упрекнул Бертрама, что выказывая большое рвение к сохранению общественного порядка, и желая по видимому приобресть славу деятельного судьи, он покровительствует шайке величайших мошенников в стране и позволяет им жить близ своего замка. Отвечать было нечего, потому что факт был всем известен. Лэрд проглотил пилюлю, и возвращаясь домой раздумывал как бы избавиться от негодяев, пятнавших его судейскую репутацию. Лишь только решился он воспользоваться первым поводом к ссоре с цыганами, как случай представился сам собою.

После своего назначения блюстителем мира, Бертрам велел исправить ворота при входе в аллею; до тех пор они имели одну только петлю и всегда были гостеприимно растворены; теперь их повесили вновь и великолепно раскрасили. Палисадник из колючого терна загородил бреши в изгороди, чрез которые ходили все, не спрашивая ни у кого позволения; цыганята являлись сюда разорять птичьи гнезда, старики - чтоб пройдти к своим жилищам прямым путем, молодцы и молодицы на вечерния свидания. Но наступил конец этим блаженным дням, и грозная надпись на одной стороне ворот гласила о "наказании по закону" всякого, кого поймают за оградой. С другой стороны, ради симетрии, красовалось предостережение от силков и капканов такой ужасной силы, что "если попадется человек, то они переломают ноги лошади".

за оградою. Лэрд со всем гневом, к какому только был способен, приказал им сойдти, но они и не подумали повиноваться; тогда он начал сталкивать их одного за другим, но они сопротивлялись и держались как можно крепче, или снова взлезали так же проворно, как падали вниз.

Лэрд наконец позвал на помощь слугу, грубого парня, который немедленно прибегнул к плети. Несколько ударов разогнали толпу, и таким образом впервые был нарушен мир между элангоанским домом и цыганами. Последние долго не хотели верить, что борьба действительно началась. Между тем детей их секли, когда находили за оградой; ослов, пасшихся в парке или даже по опушке дороги в противность шосейным законам, забирали, и констабль начал делать странные справки о способах пропитания цыган, и изъявил удивление, что они спали весь день в хижинах, а большую часть ночи бывали в отлучке.

молодые деревья. Весь этот вред причинялся очевидно нарочно. С другой стороны выдавались безпощадные приказы о розысках и арестах, так что по смотря на ловкость хищников, один или двое из цыган не могли укрыться. Один юноша, когда-то ловивший рыбу в море, был отдан в матросы на таможенное судно; двух детей крепко высекли, и одну старую цыганку посадили в смирительный дом.

Цыгане не думали однако покинуть место, где они так давно жили, и самому Бертраму не хотелось лишить их древняго убежища, так что эта мелочная война продолжалась несколько месяцев, не усиливаясь и не ослабевая ни с той, ни с другой стороны.