Гай Маннеринг, или Астролог.
Глава VIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гай Маннеринг, или Астролог. Глава VIII (старая орфография)

ГЛАВА VIII.

Описывая начало и ход этой маронской {Маронами назывались в колониях беглые негры.} войны в Шотландии, мы должны упомянуть и о том, что годы между тем летели, и что Гарри Бертраму, одному из самых смелых и живых детей, когда либо носивших деревянный меч и картонный кивер, вскоре должно было минуть пять лет. Рано развившаяся смелость характера сделала из него маленького путешественника: он превосходно знал каждый лужок и холм в окрестностях Элангоана, и мог рассказать на своем детском языке в каком овраге растут лучшие цветы и в какой чаще самые спелые орехи. Он часто пугал своих родителей, карабкаясь по развалинам старого замка, и не раз посещал в тайне цыганския жилища.

В подобных случаях, его обыкновенно приносила назад Мег Мерилиз. Хотя она не могла принудить себя войдти в замок с тех пор, как племянника её отдали в матросы, по её ненависть по видимому не простиралась на ребенка. Напротив, она часто старалась встретить его во время прогулки, пела ему цыганския песни, катала его на своем осле и приносила ему пряники или яблоки. Старинная привязанность этой женщины к семейству Бертрам, подавленная преследованиями, как бы с покой силой сосредоточивалась на этом ребенке. Она сто раз повторяла, что молодой Гарри будет честью и гордостью своего рода; что старый дуб не пускал такого отростка со смерти Артура Мак-Днигавэ, убитого в сражении при Блудийской бухте; что теперешний дуб годен только на топку. Однажды, когда ребенок был болен, она всю ночь просидела под окном его комнаты, напевая заклинание, которое по её мнению могло прогнать лихорадку; но ее не могли уговорить ни войдти в замок, ни уйти, пока ребенку не стало легче.

Привязанность этой женщины к Гарри стала предметом подозрения - не для лэрда, никогда не торопившагося подозревать зло, но для его жены, женщины слабой, ограниченной. Она снова была беременна и не могла много ходить; няня Гарри была молода и ветрена; поэтому она просила Домини Сампсона принять на себя труд присматривать за ребенком во время его прогулок. Домини любил своего воспитанника и был восхищен его успехами, так как он дошел до тройных складов. Мысль, что это юное чудо знания может быть украдено цыганами, как второй Адам Смит {Творец экономической философии в детстве действительно был однажды украден цыганами, и оставался несколько часов в их руках. Автор.}, была для него невыносима, и хотя прогулки противоречили всем его привычкам, но он начал ходить с Гарри. С математической задачей в голове он не спускал глаз с пятилетняго ребенка, который не раз вводил его в затруднительное положение. Дна раза охотилась за Домини бодливая корова, однажды упал он в ручей, переходя по камням, а в другой раз завяз по пояс в болоте, стараясь сорвать молодому лэрду водяную лилию. Поселянки, спасшия Домини в последнем случае, говорили, "что лэрд также хорошо мог бы поручить своего сына огородному чучеле". Но почтенный Домини переносил все эти неприятности с равнодушием и достоинством. Только восклицание: "у-ди-ви-тельно!" норою вырывалось из его уст.

Лэрд решился между тем разом покончить с дернклюгскими цыганами. Узнан об этом намерении, старые слуги качали головою, и даже Домини Сампсон рискнул выразить неодобрение. Но так как изречение оракула: не moveas Camerinam {Не трогай озера Камерин.}, ни по содержанию, ни по языку своему не было доступно Бертраму, то изгнание цыган началось по всем правилам. Пристав отметил все жилища цыган мелом, в знак того, что они должны быть очищены к определенному сроку. Не было однакоже и признака, чтоб цыгане думали повиноваться. Наконец настал срок, роковой день св. Мартина, и началось насильственное выселение. Сильный отряд полицейских, делавший всякое сопротивление безполезным, объявил жителям, чтоб они выбрались к полудню; но так как они не повиновались, то полицейские начали снимать кровли с хижин и отрывать двери и окна, - верный способ выселения упорного жильца, употребляемый и теперь еще в некоторых отдаленных частях Шотландии. Несколько времени цыгане смотрели на это разрушение с безмолвным удивлением; потом стали навьючивать своих ослов и собираться в путь. Вскоре все было готово у людей, привычных к кочевой жизни, и они отправились искать нового места, где бы землевладелец не был мировым судьею.

Какое-то тайное угрызение совести не допустило Элангоана присутствовать при изгнании цыган. Он предоставил исполнение этого дела полиции, под непосредственным распоряжением Франка Кеннеди, таможенного чиновника, недавно сблизившагося с семейством Бертрама, и о котором мы поговорим подробнее в следующей главе. Сам же лэрд избрал этот день для посещения одного из своих приятелей-соседей. Но не смотря на его предосторожность, случаю угодно было, чтоб он встретился со. своими старыми друзьями, во время их переселения.

Бертрам встретил на дороге шествие цыган, тянувшееся но лощине, близ вершины крутого ската, на границе элапгоаиского поместья. Четыре или пять человек составляли авангард; они были закутаны в длинные, широкие плащи, скрывавшие их длинные, худые фигуры, а шляпы с широкими полями, надвинутые на брови, скрывали дикия, загорелые лица и черные глаза. У двоих были ружья, у третьяго сабля без ножен, и у всех шотландские кинжалы, которые они носили не на виду. За ними следовала цепь навьюченных ослов и небольших телег, - в них ехали больные и безпомощные, старики и дети изгнанного табора. Женщины в своих красных плащах и соломенных шляпах, и более взрослые дети, босые, с открытою головою, полунагия, присматривали за маленьким караваном. Дорога была узкая и шла между двумя песчаными возвышениями; слуга Бертрама поехал вперед, грозно хлопая бичом и давая знак чтоб очистили дорогу. Но никто не обратил внимания на его знаки, и он принужден был крикнуть: - "Посторонитесь, дайте дорогу лэрду!"

-- Полдороги дадим, отвечал цыган, шедший впереди, - больше не зачем; дорога сделана для наших ослов так же как и для его лошадей.

скрыть под видом равнодушия неудовольствие, пробужденное в нем этою непочтительностью, он обратился к одному из цыган, который шел мимо как бы не узнавая Бертрама и не кланяясь ему:

-- Джайльс Бэльи, сказал он, - слышали ли вы, что сын ваш очень доволен своим положением? (Дело шло о молодом человеке, взятом в матросы).

-- Услышь я другое, отвечал старик, бросая на лэрда мрачный, грозный взгляд - так и вы скоро бы об этом узнали.

И он пошел своей дорогой, не ожидая другого вопроса {Это истинное происшествие. Автор.}. Проехав с трудом мимо ряда знакомых лиц, которые когда-то встречали его с почтением, и на которых теперь прочел он только ненависть и презрение, лэрд невольно оборотил лошадь и взглянул назад на шествие цыган. Эта сцена была бы превосходным сюжетом для кисти Калота. Шедшие впереди были уже за небольшим густым лесом, видневшимся у подошвы горы, и все шествие исчезло за ним постепенно, пока не скрылись и последние путники.

Горько было на сердце у Бертрама. Правда, люди, изгнанные им из их древняго убежища, были праздные и порочные, во попытался ли он изменить их к лучшему? Они не стали хуже, чем в то время, когда считались васалами его рода, или его возвышение на степень судьи должно было переменить его поведение в отношении к ним? Во всяком случае ему следовало принять какие либо средства для их исправления, прежде чем пустить по миру семь семейств, лишив их тех способов пропитания, которые удерживали их по крайней мере от важных преступлений? Кроме того Бертраму было просто грустно разставаться с знакомыми лицами, тем более что он как человек ограниченный особенно привыкал ко всему его окружавшему. Когда он поворотил лошадь, чтоб продолжать путь, перед ним внезапно явилась Мег Мерилиз, отставшая от своего табора.

Мы уже заметили, что в её одежде было что-то чужеземное, может быть искусно придуманное для усиления эфекта предсказаний, а может быть представлявшее лишь воспоминание о предках. На голове её красовалось нечто в роде тюрбана из красной материи; её длинные всклоченные волосы в безпорядке выбивались из под складок этого странного головного убора, а глаза сверкали необыкновенным огнем. Она "стояла в позе вдохновенной сивиллы, простирая правую руку с только что сорванной веткой.

-- Чорт меня возьми, сказал слуга, - если она не срезала ветку в Дукитском парке!

-- Ступайте своей дорогой, произнесла цыганка; - ступайте своей дорогой, владетель Элангоана, - ступайте своей дорогой, Годфрей Бертрам! Ни погасили сегодня семь очагов, - смотрите, будет ли от этого теплее в вашем доме! Вы сорвали крыши с семи хижин - смотрите, будет ли от этого крепче ваш собственный кров? Вы можете поставить свой скот в развалинах Дернклюга, - смотрите, как бы зайцы не завелись на развалинах замка! Ступайте своей дорогой, Годфрей Бертрам, - что смотреть на наш табор? - Вот тридцать живых существ, которые охотно терпели бы голод, чтобы исполнить какую нибудь из ваших прихотей, и Пролили бы всю свою кровь, только бы вы не оцарапали себе пальца. Да! Вот тридцать человек от столетней старухи до младенца, рожденного на прошлой неделе, которых вы выгнали из их жилищ и которые теперь должны жить с лягушками в болоте. Ступайте же своей дорогой, Элангоан! ваши дети висят у нас за усталой спиной, - смотрите лучше ли будет от этого красоваться люлька в вашем доме. - Не подумайте чтоб я желала зла малютке Гарри, или ребенку, который еще родится - храни их Боже, и создай их сострадательными к бедным. Да будут они лучше своего отца! - Теперь ступайте своей дорогой; это последния слова, которые вы слышите от Мег Мерилиз, и вот последняя ветвь, срезанная мною в благословенных лесах Элангоана.

С этими словами она переломила ветвь и бросила ее на дорогу. Маргарита Лижу, проклиная своих торжествовавших врагов, не могла отвернуться от них с более гордым презрением. Лэрд хотел заговорить с цыганкой, и опустил было руку в карман за золотой монетой, по цыганка не дождалась ни ответа его, ни подарка, и поспешно удалилась.

что вероятно сам дьявол говорил устами Мог Мерилиз.