Гай Маннеринг, или Астролог.
Глава XXI

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гай Маннеринг, или Астролог. Глава XXI (старая орфография)

ГЛАВА XXI.

Это был человек высокого роста, мужественный, деятельный, и черты лица соответствовали его фигуре: оне не были правильны, но в них виднелись ум и доброта, а когда он говорил или был одушевлен, лице его отличалось чрезвычайною привлекательностью. Манеры его обнаруживали военного, и на этом поприще, избранном им по собственной воле, он дослужился уже до капитанского чина, так как преемник полковника Маннеринга старался загладить его несправедливость к Брауну. Но это повышение и освобождение его из плена случились уже после отъезда Маннеринга из Индии, Вскоре потом полк, в котором служил Браун, был отозван в Англию, и Браун возвратился вместе с ним. Первою заботою его было разспросить о семействе Маннеринга; узнав, что оно отправилось на север, он поехал туда с намерением отыскать Джулию. На её отца, думал он, нечего обращать внимания; а не зная какими ядовитыми намеками терзали полковника, Браун видел в нем тирана-аристократа, который как начальник пользовался своею властью, чтоб лишать его заслуженного производства, и который вызвал его на дуэль за то только, что он ухаживал за молодой девушкой, между тем как это ухаживание было приятно ей самой и дозволялось её матерью. И так, он решился покинуть Джулию только в случае её личного отказа, считая что её отец, бывший причиной его странного плена, не заслуживал с его стороны никакого уважения. На сколь он успел в своих намерениях, когда его ночные посещения были открыты Мервином, - читатель уже знает.

однакоже не отставать от своей цели, пока Джулия еще подает ему луч надежды. Она не скрывала своих чувств к нему, и это еще более усиливало его романтическую любовь. Но читатель вероятно предпочтет узнать образ мыслей и намерения молодого человека из его переписки с своим другом, капитаном Деласером, швейцарцем, служившим в одном с ним полку.

"Пиши ко мне скорее, любезный Деласер. Помни, что полковые новости могут доходить до меня только чрез тебя, и мне очень хотелось бы знать, чем кончился суд Айра, и произведен ли Элиот; также, успешно ли идет набор, и как правится молодым офицерам военная жизнь. о нашем друге, подполковнике, не спрашиваю: проезжая чрез Нотингам я видел его счастливым среди семейства. Какое счастье, Филипп, для нас бедняков, что мы можем найдти местечко отдыха между полем брани и могилою, если нам удастся ускользнуть от болезни, свинца или железа. Старый солдат в отставке - почтенная и всеми любимая личность. Он иногда не в духе, но ему позволено ворчать; а попробуй судья, лекарь, пастор пожаловался на неудачу в жизни - и сотни голосов закричат, что он сам виноват, ибо не умел взяться за дело. Напротив, ветеран, рассказывая в сотый раз историю об осаде, сражении или застольных подвигах, уверен, что его почтительно слушают, и когда, потрясая седыми волосами, он с негодованием рассказывает как предпочли ему какого-нибудь молокососа, то все ему сочувствуют. Мы с тобою, Деласер, иностранцы (правда, я родом шотландец, по еслиб мне и удалось доказать это, так англичанин едва-ли признает меня за земляка), мы можем похвалиться, что завоевали свое звание, и шпагою заработали то, чего не могли купить золотом. Англичане мудрый народ. Превознося себя и притворяясь, что всех других ценят гораздо ниже, они к счастию оставляли нам иностранцам лазейки, чрез которые мы, не столь одаренные природою, можем проникнуть в их среду. Они похожи в этом на хвастуна-хозяина, который хвалит отменный вкус и сочность своей баранины, с восторгом наделяя ею всю компанию. Одним словом, мы искатели приключений, ты благодаря гордости твоего семейства, а и но милости злой судьбы можем утешаться тем что, служа в британской армии, если и не пойдем далее, то не потому чтоб путь нам был запрещен, но потому только что нет у нас денег на путевые издержки. В виду этого, если можешь, то уговори маленького Вейшеля купить себе офицерский патент; пусть он живет с расчетом и исполняет свою обязанность, а повышение предоставит на волю судьбы.

"Я думаю, тебе очень хочется знать окончание моего романа. Я уже писал тебе, что отправился бродить на несколько дней по Вестморландским горам, с новым моим знакомцем Дудлсем, молодым английским артистом. Этот даровитый юноша прекрасно рисует, недурно пишет, красноречиво говорит, хорошо играет на флейте, и имея столько талантов он человек очень скромный, без всяких претензий. Возвратясь из нашего небольшого путешествия, я узнал, что неприятель произвел рекогносцировку. Хозяин доложил мне, что мистер Мервин приезжал в своей лодке с каким-то посетителем.

"Что за человек этот посетитель? спросил я хозяина.

"Серьезный барин, и как-будто военный; они называли его полковником. Мистер Мервин допрашивал меня, как в суде. Я догадался, мистер Дасон (ты знаешь, что это мое вымышленное имя), и ни словечка не сказал о ваших прогулках и о катаньи ночью по озеру. Если я сам не могу забавляться, то другим не стану портить забаву. А мистер Мервин такой чудак! Непременно хотел знать, зачем мои гости ездят к его дому, хотя это место считается второстепенным между здешними видами. Да нет же! пусть себе ломают голову, а Джо Годжесу какое дело?

"Ты видишь, мне осталось только расплатиться с Годжесом и уехать, или поверить ему мою тайну, к чему я не чувствовал ни малейшого расположения. Сверх того я узнал, что наш ci-devant полковник ретируется в Шотландию и берет с собой бедную Джулию. От людей, везущих тяжелый багаж, я узнал что он проживет зиму в замке Вудбурне, в *** шире, в Шотландии. Он теперь на стороже, и надо дать ему спокойно занять позицию. Но тогда берегитесь, любезный полковник, у нас с вами старые счеты.

"Я думаю, Деласер, что мой пыл поддерживается встречаемыми преградами. Мне приятнее заставить этого гордеца назвать свою дочь мисис Браун, чем жениться на ней с его согласия и с позволения короля принять имя и герб Маннеринга, даже еслиб это доставило мне все его богатство. Одно только обстоятельство заставляет меня призадуматься: Джулия молода и мечтательна, и мне не хотелось бы побудить ее на такой шаг, который она может быть осудит в более зрелых летах; я не хочу, чтоб она хоть взглядом упрекнула меня когда нибудь в своей бедности или сказала мне (подобно многим женам), что еслиб я дал ей время для размышления, она разсудила бы умнее и поступила бы лучше. Нет, Деласер, этого я не допущу. Я знаю. что девушка в положении Джулии не имеет ясного и точного понятия о приносимой ею жертве: бедность она знает только по имени, и если мечтает о любви в хижине, то эта хижина подразумевает такую хижину, которую встретить можно только в поэзии или в парке миллионера. Она слишком мало приготовлена к лишениям, неразлучным с жизнью в настоящей швейцарской хижине, о которой мы так часто говорили, и к тем затруднениям, которые мы неизбежно должны испытать прежде чем достигнем этой цели наших мечтаний. Необходимо привести все это в ясность. Хотя красота Джулии и нежные чувства её ко мне сделали неизгладимое впечатление на на мое сердце, по прежде чем соединить с нею свою судьбу я хочу, чтобы она вполне понимала свое положение и знала чем она жертвует выходя за меня замуж.

"Скажи, Деласер, слишком ли я самолюбив, думая что и в таком же случае мои желания будут исполнены? Слишком ли я тщеславен, думая что мои личные достоинства, скромные средства и решимость посвятить свою жизнь счастию Джулии, вознаградят ее за нее, чем она должна для меня пожертвовать? Или перемена образа жизни, более скромный туалет и недостаток удовольствий перевесят в душе её счастье домашняго очага и блаженство взаимной неизменной любви?.. Я ничего не говорю о её отце: хорошия и дурные качества перемешаны в нем так странно, что одни уничтожают другия. Конечно она будет сожалеть о нем, по вместе с тем будет рада избавиться от него, благодаря многим его неприятным свойствам, а потому разлука не будет иметь для нея большого значения. Между тем, я не унываю. Я испытал слишком много несчастий чтоб самонадеянно расчитывать на успех, но с другой стороны слишком часто преодолевал все затруднения чтоб отчаиваться.

"Жаль, что ты не видал этой местности! Она восхитила бы тебя; по крайней мере я на каждом шагу вспоминаю твои одушевленные описания родины. Все здесь для меня имеет еще прелесть новизны. О шотландских горах, хоть я и родился в них, как меня уверяли, осталось во мне очень смутное воспоминание, но чувство пустоты, которое пробуждали равнины Зеландии в моей детской душе, живее, и самые ранния воспоминания приводят к тому убеждению, что горы и скалы, окружая меня в детстве, произвели неизгладимое впечатление на мое детское воображение. Я помню когда мы переходили в первый раз чрез знаменитое горное ущелье в Мизоре, то большая часть офицеров смотрела с изумлением на величественную панораму, но я с тобою и Камероном почувствовал не одно изумление, а более нежное чувство, ощущаемое при виде дорогого, родного предмета. Не смотря и а мое голландское воспитание, голубая вершина горы мне кажется старым другом, и шум водопада звучит для меня как знакомая песня, которою убаюкивали мое детство. Нигде я не чувствовал этого так сильно, как здесь, в стране озер и гор. Как жаль, что служба не позволяет тебе сопутствовать мне в моих экскурсиях. Я пробовал снять несколько видов, но неудачно. Дудлей напротив рисует превосходно; карандаш его словно волшебный жезл; а я тружусь, переправляю... и все же одно выходит слишком темно, другое слишком светло, а все вместе - уродливо. Нет, я должен придерживаться только одной музыки; это единственное искуство, которое сколько нибудь мне улыбается.

"Знал ли ты, что полковник Маннеринг отлично рисует? Не думаю, потому что гордость не позволяла ему выказывать подчиненным свои таланты. А он рисует превосходно! После его отъезда с Джулией, Дудлея пригласили в Мервин-Галь. Серу Артуру хотелось иметь коллекцию картин, из которых Маннеринг сделал четыре первые, но за поспешным отъездом не окончил остальных. Дудлей говорил, что он редко встречал такие мастерские эскизы; и к каждому из них прибавлено еще поэтическое описание. Полковник Маннеринг пишет стихи!... Этот человек кажется старался с таким рвением утаить свои таланты, с каким другие стараются выказать их. Помнишь его скрытность и недоступность, его нежелание вступать с нами в какой бы то ни было неслужебный разговор. А дружба его к презренному Арчеру, во всех отношениях стоявшему ниже его, основывалась только на том, что тот был брат виконта Арчерфильда, бедного шотландского пэра. Я думаю, что если бы Арчер пережил раны, полученные им в Кудиборамском деле, то он рассказал бы многое, объясняющее характер этого оригинального человека. Он повторял мне не раз: я могу вам кое-что рассказать, после чего вы перемените свое мнение о полковнике. По смерть помешала его признаниям.

"Погода стоит ясная, холодная, и я намерен предпринять еще одну экскурсию; Дудлей, любящий не менее меня ходить пешком, отправится со много. Мы разстанемся на границах Кумберланда; он возвратится в Лондон, чтоб заняться, как он говорит, комерческою частью своего искуства. По его словам ни чья жизнь не делится на два столь различные периода, как жизнь художника, разумеется любящого свое искуство; летом, говорит, он свободен, как дикий индеец, и наслаждается вволю среди грапдиозных сцен природы, отыскивая сюжеты для своих картин, а зимой и весной не только прозябает в бедной комнате, по осужден еще на несносное прислуживание чужим прихотям, на выслушивание глупых критик богатых любителей. Я обещал познакомить его с тобою, Деласер. Тебе, я знаю, поправятся его картины, а ему придется по сердцу твоя швейцарская любовь к горам и ручьям.

"Разставшись с Дудлеем я отправлюсь в Шотландию, куда, говорят, очень недалеко; стоит только пройти чрез дикую страну на севере Кумберланда. Я избираю этот путь, чтоб дать полковнику время укрепиться в своей позиции прежде чем я начну свою рекогносцировку. Прощай, Деласер! Вряд ли буду я писать тебе еще до прибытия в Шотландию."