Гай Маннеринг, или Астролог.
Глава XXII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гай Маннеринг, или Астролог. Глава XXII (старая орфография)

ГЛАВА XXII.

Пусть читатель представит себе в ясное, морозное ноябрское утро открытую степь, кончающуюся высокою цепью гор, с выдающимися вершинами Скида и Садльбака. На ней видна тропинка, слегка обозначенная стонами пешеходов, так что издали ее можно отличить только по особому оттенку зелени среди окружающого темного вереска, и которая как бы исчезает под ногами путника. По этой едва заметной дорожке идет наш герой. Твердая походка и военная осанка вполне гармонируют с его высоким ростом и прекрасным сложением. Его одежда до того проста, что не обнаруживает его положения в обществе: это может быть и джентльмен, путешествующий для своего удовольствия, и поселянин, который не знает другого наряда. Что же касается до его багажа, то он состоял из двух томиков Шэкспира в карманах и небольшого узелка за плечами, с одной переменою белья, и дубовой палки в руках.

Браун разстался в это утро с Дудлеем и начал свое одинокое путешествие в Шотландию.

Первые две или три мили показались ему очень скучными, потому что с ним не было товарища, к которому он привык. Но это расположение духа скоро уступило место его природной веселости, пробужденной движением и освежающим действием холодного воздуха. Он громко посвистывал, не от того чтоб ему не о чем было думать, но по неимению другого способа излить свои чувства. Для каждого встречавшагося ему поселянина у него был радушный привет или веселая шутка; добрые кумберландцы улыбались, говоря: "славный малый, благослови его Господь!" - а девушки, идя на рынок, не раз оглядывались на его атлетическую фигуру, так хорошо соответствовавшую его свободному обращению. Небольшая собака, его постоянный спутник, была весела не менее своего господина; она бегала по степи и возвращаясь прыгала на него с громким лаем как бы говоря, что ей очень нравится это путешествие. Доктор Джонсон полагал, что скорая езда в почтовой коляске одно из самых приятных ощущений в жизни; по кто в молодости путешествовал пешком, в хорошую погоду и по живописным местам, тот конечно не согласится с этим ученым.

Избрав эту мало посещаемую дорогу из Кумберланда в Шотландию, Браун имел в виду осмотреть остатки знаменитого римского вала, всего лучше видимого с этой стороны. Воспитание его было неосновательное и неполное, но он постоянно пополнял его пробелы, чему не могли препятствовать ни служба, ни удовольствия, ни несчастия.

-- Так вот он, римский вал! воскликнул молодой человек, взобравшись на возвышенность, с которой видно было все протяжение знаменитой древней постройки. Что за народ, работа которого даже и на этом рубеже своих владений представляет такие исполинские размеры! В будущие века, когда изменится военное искуство, какие бедные следы останутся от трудов Вобана и Кегорна! а памятники этого чудесного народа все еще будут удивлять и интересовать потомство! Укрепления, водопроводы, театры, фонтаны, все публичные здания римлян носит на себе печать их мужественного, прочного и величественного языка. А наши новейшия постройки также как наш язык, состоят из их обломков.

Среди этих размышлений Браун почувствовал однакоже голод и отправился к небольшой таверне, намереваясь позавтракать.

Эта таверна или просто корчма стояла в глубине небольшой долины, среди которой протекал ручеек. Хижина была осенена высоким ясенем, к которому прислонялось нечто в роде навеса, служившого конюшнею. Под ним виднелась оседланная лошадь. Хижины этой части Кумберланда так-же неизящны, как и в Шотландии. Наружность таверны мало говорила в пользу внутренности, не смотря на вывеску, где пиво добровольно лилось из боченка в кружку, а под ним иероглифическая надпись обещала хороший прием для коня и седока. Браун однакож был не разборчивый путешественник, и потому вошел в таверну {См. Прилож. II, Таверна бедняка.}.

Первый предмет, привлекший его внимание, был высокий, здоровенный поселянин, в длиннополом кафтане, владелец коня, стоявшого под навесом; он был занят уничтожением огромного куска холодной говядины и поглядывал иногда в окно на свою лошадь. Большая кружка стояла возле блюда с говядиной, и он часто подносил ее к своим губам. Хозяйка хлопотала у огня, который по местному обычаю был разложен на каменном очаге, под необъятным колпаком, прикрывавшим также две скамьи. На одной из них сидела женщина замечательно высокого роста, в красном плаще и надвинутой на брови шляпе, с виду похожая на нищую. У нея во рту была маленькая черная трубка.

Браун попросил чего нибудь поесть. Хозяйка отерла угол стола мучнистым передником, поставила перед путешественником деревянную тарелку с ножом и вилкой, указала на говядину, и пригласив его последовать примеру мистера Динмонта, палила в темную кружку домашняго пива. Браун, не теряя минуты, принялся за то и за другое. Несколько времени он и сосед его были слишком запиты чтоб обратить внимание друг на друга, только слегка кивали головою, попеременно поднося кружку ко рту. Наконец, когда наш путник стал кормить свою собаку, Васп, шотландский фермер (таково было общественное положение мистера Динмонта) вступил с ним в разговор.

-- Славная такса у вас! Она верно хорошо ходит на дичь, т. е. если хорошо обучена, так как все зависит от дресировки.

-- Она получила небрежное воспитание, отвечал Браун: - её главное достоинство заключается в том, что она веселый спутник.

-- Право? А жаль, очень жаль. По моему, и скотину, и человека необходимо воспитать. У меня дома шесть такс не считая других собак: старый Перец и старая Горчица, молодой Перец и молодая Горчица, маленький Перец и маленькая Горчица; я всех их выучил ходить на крыс, на хорька, на барсука, на лисицу, так что теперь оне не побоятся никакого зверя.

-- Охотно верю, что оне превосходно воспитаны. Но скажите, пожалуйста, у вас так много собак, отчего же клички их так однообразны?

-- А! это я придумал нарочно, чтоб отличить их породу. Сам герцог присылал в Чарлиз-Гоп за одним из динмонтовских Перцов и Горчиц. Он присылал своего сторожа Тама Гудсона, и мы охотились в тот день на лисиц и выдр; такой потехи после уж не бывало! То-то выдалась ноченька!

-- У вас верно много дичи?

-- Пропасть! Мне кажется, в моей ферме зайцев больше, чем овец. А куликов и дроздов - как голубей в голубятпе. Охотились ли вы когда-нибудь на тетерева?

-- Я даже не имел удовольствия видеть его живого, - видал только в Кесвикском Музее.

-- Ну, так! Да я мог бы догадаться по вашему южному выговору... Странно! сколько англичан сюда ни приезжает, почти никто из них не видал тетерева... Знаете что? Вы кажется славный малый; заезжайте ко мне, Данди Динмонту, в Чарлиз-Гоп; вы увидите тетерева, застрелите его и скушаете.

-- Улучите, минутку? Да что ж вам мешает отправиться теперь же со много? Вы верхом?

-- Нет, пешком. И если этот славный копь ваш, то мне за ним не поспеть.

-- Да; разве что станете делать 14 миль в час. Но вы можете поспеть к ночи в Рикартон; там гостиница. Или остановитесь у Джока Грива: он будет рад вас видеть; я по дороге заеду к нему выпить рюмочку и скажу ему, что вы будете, - или лучше всего - хозяйка! не можете ли вы одолжить свою лошадь? Завтра утром я пришлю ее назад.

Хозяйская лошадь оказалась в поле, и поймать ее было не легко.

-- Ну, делать нечего, продолжал фермер, - а завтра все же милости просим ко мне. - Прощайте, хозяйка! пора в дорогу. Надо засветло доехать до Лидля; ваша степь имеет дурную славу, сами знаете.

-- Как вам не грех, мистер Динмонт, так говорить о наших местах! Вот уж два года, как Ролея Овердиса и Джока Пенни повесили в Карлайле за ограбление в степи разнощика Сапея Куплоха; с тех пор у нас ничего не слышно. Теперь никто в Бьюкасле не пустится на такое дело. Мы народ все честный теперь.

-- Так, так, Тяб! здешний народ будет честеп, когда чорт ослепнет, а у него еще и глаза не болят. Вот видите, голубушка, я объездил большую часть Галовэ и Думфризшира, был в Карлайле, и теперь возвращаюсь с Стэншибанкской ярмарки; неловко, как ограбят у самого дома, - и потому пора ехать.

-- Вы были в Думфризе и Галовэ! воскликнула старуха, до сих пор молча курившая у очага.

-- Был, милая; порядочно покатался.

-- Так вы конечно знаете место, называемое Элангоан?

-- Элангоан, принадлежавший прежде мистеру Бертраму? Конечно знаю. Лэрд, слышно, недели две как умер.

-- Умер! воскликнула старуха, роняя трубку и вскакивая с места. - Умер! И вы это знаете наверно?

-- Наверно, отвечал Динмонт; - его смерть наделала много шума в околотке. - Он умер в тот самый день; когда продавали его дом и мебель. Продажа остановилась, и многие повесили носы. Говорят, он был последним представителем старинного рода, и его очень сожалеют. Благородная кровь встречается в Шотландии все реже и реже.

-- Умер! повторила старуха, в которой читатель конечно узнал старинную свою знакомку Мег Мерилиз. - Умер! Наши счеты кончены. И вы говорите, что он умер без наследника?

-- Да; потому-то и продали его имение. Говорят, что еслиб был наследник, так поместья нельзя было бы продать.

-- Продали! повторила цыганка пронзительным голосом. - Кто же посмел купить Элангоан, если в нем не течет кровь Бертрамов? И кто может сказать, что ребенок не воротится за своим наследством? Кто осмелился купить замок и поместье Элангоан?

-- Да, говорят, какой-то сутяга; ведь они все скупают! Кажется, его зовут Глосин.

но не такого несчастия! Горько, горько подумать об этом!

Она умолкла на минуту и рукой загородила дорогу Динмонту, который после каждого ответа покушался выйдти, по добродушно останавливался, видя как сильно интересовали старуху его слова.

-- Его увидят, его услышат! земля и небо не будут более молчать!.. Не можете ли вы мне сказать: шериф графства, где находится Элангоан, все прежний?

-- Нет; он, говорят, получил другое место в Эдинбурге. Однакоже, прощайте, моя милая; мне пора ехать.

Мег вышла за ним, и пока он подтягивал подпруги, привязывал чемодан и надевал узду, она продолжала осыпать его вопросами о смерти Бертрама и участи его дочери; но об этом фермер мог сказать ей очень немногое.

-- Видел; дикая лощина, с хижинами в развалинах. Я видел его, когда ездил с знакомым, который хотел нанять там ферму.

-- Когда-то оно было счастливым местом! сказала Мег, как бы говоря сама с собою. - Заметили ли вы там старую иву? Ствол почти свалился, по корень еще живет, и ветви осеняют маленький ручеек. Сколько раз я сидела там согнувшись за своим чулком.

-- Вот помешалась на ивах, на чулках и на Элангоане! Пустите-ка, голубушка; прощайте! Вот вам шесть пенсов. Лучше выпейте чарку, чем толковать о пустяках.

чарку и спросит вас какой дорогой вы поедете: чрез Вилли или чрез Конскотарт. Скажите ей что угодно, по пожалуйста, прибавила она с таинственным шопотом: - поезжайте по противуположной дороге!..

-- Послушаетесь вы её? спросил Браун.

-- Конечно нет. Уж лучше сказать Тиб Мумис куда я еду, чем ей, хоть и на Тиб мудрено положиться. Да и вам не советую здесь ночевать.

Чрез минуту хозяйка вышла с прощальной чаркой, от которой Динмонт не отказался. Она спросила, как предупреждала его Мег, где он поедет - горой или степью. Он отвечал, что степью. Затем повторив Брауну, что он ждет его в Чарлиз-Гопе завтра утром, фермер уехал крупной рысью.