Гай Маннеринг, или Астролог.
Глава XXXIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гай Маннеринг, или Астролог. Глава XXXIII (старая орфография)

ГЛАВА XXXIII.

Глосин тщательно сообразил все эти показания. Они по видимому мило объяснили случившияся обстоятельства; но читатель, знающий больше, видит из этих разспросов что делал Браун с тех пор, как мы оставили его идущого в Кипльтринган, до той несчастной минуты, когда терзаемый ревностью он так нежданно предстал пред Джулией Маннеринг и попал в роковую ссору.

Глосин медленно возвращался в Элангоан, размышляя о том что слышал, и все более и более утверждаясь в мысли, что деятельное и успешное исследование этого таинственного происшествия доставить ему прекрасный случай приобресть расположение Гэзльвуда и Маинернига, а это было дело немаловажное. Может быть он был заинтересован и как судья, так как успех зависел от его проницательности. Приехав домой из Кипльтрингана, он с радостью увидел, как слуги спешили доложить ему, что сыщик Мак-Гуфог с двумя или тремя помощниками поймал какого-то человека и ждет в кухне. его возвращения.

Он мгновенно соскочил с лошади и поспешил в дом. "Пошлите мне сию минуту моего писца; он в зеленой комнате переписывает опись имения. Приберите в кабинете, придвиньте кожаные кресла к письменому столу, да поставьте стул для мистера Скро.

-- Скро, сказал он вошедшему писцу, - возьмите сочинение сера Джорджа Макензи о преступлениях, откройте главу Vis Publica et privata и загните листок на параграфе "об употреблении противозаконного оружия". Теперь помогите мне спять сюртук, повесьте его в передней, да скажите чтоб привели арестанта. Я его узнаю. Постойте, пошлите ко мне прежде Мак-Гуфога... Ну, Мак-Гуфог, где ты поймал молодца?

Мак-Гуфог, здоровый, кривоногий парень, с шеей быка, с лицом, похожим на головню, страшно косящий левым глазом, сделал несколько ужимок, желая поклониться судье, и начал рассказ, кивая головою и делая различные знаки, свидетельствовавшие, что разскащик и слушатель давно привыкли сообщать таким образом друг другу свои мысли. - Вот изволите видеть, я пошел туда, знаете, куда ваша милость говорили, - где содержательница та женщина, которую ваша милость изволите знать, там на берегу моря. - Ну, что ты? говорит она, что тебе нужно? Купить что нибудь для Элангоана? - Да, разве сам чорт придет оттуда за покупкой, сказал я, - ты знаешь, говорю я: сам мистер Бертрам в старые годы...

-- Хорошо, хорошо, прервал Глосин, - не нужно подробностей, рассказывай дело.

-- Слушаю-с. Вот мы и сели толковать о водке, которую я будто хочу купить. А я ждал только, чтоб он пришел.

-- Кто?

-- Он! отвечал Мак-Гуфог, указывая большим пальцем в сторону кухни, где был пленный. - Он вошел закутанный в широкий плащ и не с пустыми руками, так я думал, что лучше пока поболтать. Он подумал, что я с острова Мана, а я все оставался между им и хозяйкой, знаете, чтоб не шепнула обо мне. Потом мы начали пить; и я бился с ним об заклад, что не выпьет кварты голландской водки не переводя духу - а он выпил. В ту же минуту вошли Слоунджпиг Джок и Дик Спурем; мы надели ему манжеты и взяли как барашка. Теперь он проспался, свеж как майский цветок, и может отвечать на вопросы вашей милости.

В заключение рассказа, сопровождавшагося множеством жестов и гримас, разскащик получил ожиданную им похвалу и благодарность.

-- Было при нем оружие? спросил судья.

-- Да, да; ведь они всегда с саблею и пистолетами.

-- А бумаг не было?

-- Вот эти, отвечал Гуфог, подавая грязный бумажник.

-- Ступай же, приведи арестанта, да будь на стороже. Мак-Гуфог ушел.

Вслед затем послышался на лестнице звон цепей, и минуты чрез две ввели человека, скованного по рукам и по ногам. Это был крепкий, мускулистый мужчина, и хотя проседь в волосах его свидетельствовала уже о преклонных летах, и рост его был почти менее средняго, однакож наружность его была такова, что немногие захотели бы с ним побороться. Грубые и дикия черты лица его отличались свежим цветом, а в глазах еще видны были следы попойки, предавшей его в руки помощника правосудия. Но краткий сон, с дозволения Мак-Гуфога, и еще более сознание опасного положения возвратили ему полное употребление умственных сил. Почтенный судья и по менее достойный уважения арестант долгое время смотрели друг на друга молча и пристально. Глосин как будто узнал его, но стоял в недоумении и не знал как приступить к допросу. Наконец он нарушил молчание. - Так это вы, капитан? Давненько не видать вас на этом берегу.

-- Давненько? отвечал арестант. - Странно! Чорт меня побери, если я здесь не в первый раз.

-- Ну, этому не поверят, капитан.

-- Должны поверить, господин судья - sapperment!

-- Кто я? Donner and Blizen! Я Япс Янсон из Куксганена. Кем мне быть еще?

Глосин достал из ящика пару карманных пистолетов и зарядил их с видимым старанием. - Вы можете уйти, сказал он своему писцу, - и взять с собою стражу. Только останьтесь в передней и слушайте, если я позову.

Писец хотел было представить, что опасно оставаться одному с таким отчаянным человеком, хотя он и закован так что ничего не может сделать; но Глосин нетерпеливо приказал ему выйдти. Когда они остались одни, Глосин раза два прошелся по комнате, потом поставил кресло прямо против арестанта, так чтоб вполне можно было его видеть, положил перед собою пистолеты и твердым голосом сказал: - Вы Дирк Гатерайк из Флисингена, не так ли? Арестант инстинктивно обратил взор свой на двери, как будто замечая, что кто-то подслушивает. Глосин встал, отворил дверь, так что арестант мог видеть с места, на котором сидел, что никто не может их слышать; потом опять затворял двери, сел в кресла, и повторил вопрос свой: - Вы Дирк Гатерайк, бывший капитан Юнгфрау Гаагенслаанена, не так ли?

-- Тысячу чертей! Да если вы это знаете, к чему же спрашивать? отвечал арестант.

-- Потому что я удивлен видя вас в таком месте, где вам никак бы не следовало быть, еслиб вы думали о своей безопасности, хладнокровно заметил Глосин.

-- Der deyvil! Тот верно не думает о своей безопасности, кто так говорит со мною.

-- Как? Безоружный и в оковах!... Браво, капитан! отвечал Глосин иронически. - Но угрозы безполезны, капитан. Вам трудно будет уйдти отсюда, не расчитавшись за маленькое происшествие, случившееся несколько лет тому назад близ Варохской скалы.

Лице Гатерайка сделалось мрачно, как полночь.

-- Что касается до меня, продолжал Глосин, - я не имею особенного желания принимать жестокия меры со старым знакомым; но я должен пополнить свою обязанность, и сегодня же отослать вас по почте в Эдинбург.

-- Potz Donner! Вы не хотели быть жестоким? сказал Гатерайк тише и более покорным голосом. - Ведь я вам отдал полгруза в билетах на Ван-Бэста и Ван-Бруггена.

-- Это было так давно, капитан Гатерайк, отвечал Глосин надменно, - что я, право, позабыл как был награжден за свои труды,

-- Ваши труды? Ваше молчание хотите вы сказать.

-- Да, тогда у меня были дела, сказал Глосин, - теперь я их бросил.

-- Однако я думаю, что могу опять толкнуть вас на старую дорогу, отвечал Дирк Гатерайк, - и чорт меня возьми, если я не думал повидаться с вами, чтоб сообщить вам кое-что для вас интересное.

-- О ребенке? спросил Глосин торопливо.

-- Так точно, Mynheer, хладнокровно отвечал капитан.

-- Он умер? Или жив?

-- Жив, как мы с вами, сказал Гатерайк!

-- Господи! Но он в Индии? воскликнул Глосин.

-- Нет, тысячу чертей, он здесь, на вашем берегу! отвечал арестант.

-- Но, Гатерайк, если это правда, чему я не могу однакож поверить, то это погубит нас обоих. Невозможно, чтоб он забыл вашу последнюю работу, и для меня также выйдут из этого самые дурные последствия! Я говорю вам, это погубит нас обоих.

-- А я говорю вам, отвечал моряк, - что это погубит только вас, потому что я уже и без того попался. А если повесят, так всему конец.

-- Денег не было, компания пошатнулась, и я думал, что этот случай забыт, отвечал почтенный капитан.

-- Постой... что ж тут можно сделать? сказал в волнении Глосин. - Я не могу отпустить вас: нельзя ли вам освободиться в дороге?... Прекрасно... напишите словечко поручику Брауну, а я прикажу вести вас но морскому берегу.

-- Нет, нет! Этого нельзя; Браун умер, убит, похоронен.

-- Умер?.. Убит?.. Вероятно в Вудбурне? спросил Глосин.

-- Точно так, Mynheer.

Глосин замолчал. Пот выступил у него на лице от разных волновавших его чувств, между тем как арестант сидел против него с лицем совершенно спокойным, хладнокровно жевал табак и выплевывал сок в камин.

-- Это погубит меня, сказал Глосин самому себе, - решительно погубит, если явится наследник; и какие последствия выйдут из моих связей с этим народом? Но теперь остается так мало времени, чтоб принять меры... Послушайте, Гатерайк! Я не могу выпустить вас на свободу, по могу засадить вас в такое местечко, откуда вы сами можете выбраться. Мне хочется помочь старому другу. Я запру вас на ночь в старый замок и дам сторожам двойную порцию водки. Мак-Гуфог попадется в ту же ловушку, в которую он вас поймал. Решетка в окне этой комнаты полуобвалилась, и оттуда до земли не больше двенадцати футов; а снег глубок.

-- А кружева? сказал Гатерайк, взглянув на оковы.

Глосин подошел к шкафу, и достав маленькую пилу сказал: - Вот вам добрый приятель, а дорога к морю но лестнице вам знакома. - Гатерайк в восторге потряс цепями, как будто был уже на свободе, и старался протянуть скованную руку к своему покровителю. Глосин приложил палец к губам, взглянув значительно на дверь, и продолжал давать наставления:

-- Когда вы уйдете, вам лучше всего спрятаться в Дериклыоге.

-- Donner! Это убежище небезопасно.

-- Чорт возьми!... Так возьмите мою лодку, находящуюся у берега, и марш. Но вам надо подождать у Варохского мыса, пока я с вами не повидаюсь.

-- У Варохского мыса? сказал Гатерайк с омрачившимся лицом. - В пещере, конечно? По моему уж лучше во всяком другом месте. Es spuckt da! Разсказывают за верное, что он приходит... Но, гром и молния! я не боялся его живого, не побоюсь и мертвого. Strafe mich Helle! Никто не скажет, чтоб Дирк Гатерайк побоялся собаки или дьявола! - Так дожидаться пока вы не придете?

-- Да, да, отвечал Глосин. - Теперь мне надо позвать людей. И он позвал их.

-- Я ничего не могу сделать с капитаном Янсоном, как он называет себя, Мак-Гуфог, и теперь уже поздно отправить его в тюрьму графства. Нет ли какой нибудь крепкой комнаты в старом замке?

-- Есть, сер. Мой дядя, констабль, содержал там арестанта три дня, еще при старом Элангоане. Но с тех пор там верно много набралось ныли; это было в 1715 году.

-- Все это я знаю; да ведь ему тут не долго быть - всего только переночевать. Его нужно продержать только до дальнейшого допроса. Возле есть небольшая комнатка; вы можете там разложить себе огонь, и я пришлю вам кое-чего повеселиться. Но смотрите: хорошенько запереть двери в арестантской; да истопите ему комнату, теперь время холодное. Завтра, может быть, он оправдается.

С такими наставлениями и с щедрою провизиею съестного и водки, судья отправил свою команду на ночь в старый замок, с полною надеждою, что они не проведут ночи ни в бодрствовании, ни в молитве.

и напрасно ворочался в постели. Наконец он заснул, но как будто только за тем, чтоб увидеть во сне своего благодетеля, сначала с смертною бледностью на лице, как видел он его в последний раз, потом во всем цвете юности, подходящого чтоб выгнать его из жилища своих предков. Спилось ему также, что долго блуждая по дикой степи, он подошел наконец к гостинице, в которой слышались голоса пирующих, и вот он входит и видит Франка Кеннеди, израненного и окровавленного, каким лежал он у Варохского мыса, по с чашею дымящагося пунша в руке. Потом сцена переменилась и представляла тюрьму. Дирк Гатерайк, приговоренный уже к смерти, исповедывался перед священником. Совершив кровавое дело, говорил преступник, мы спрятались в пещеру под скалою, место известное только одному человеку во всем околотке. Мы разсуждали что делать с ребенком, и думали отдать его цыганам, как вдруг услышали перекличку наших преследователей. Один только человек пришел прямо в нашу пещеру - это был именно тот, который знал тайну этой пещеры; но мы привлекли его на свою сторону за полсуммы всех спасенных вещей. По его наставлению мы увезли ребенка в Голландию, в шлюпке, приехавшей за нами на следующую ночь, и человек этот был...

-- Нет, неправда, не я! вскричал Глосин полувнятно, и усиливаясь в душевной тревоге яснее. выразить это отрицание, он проснулся.

Совесть была источником этой фантасмагории. Зная лучше всякого другого все норки контрабандистов, он действительно, в день пропажи Гарри, пошел прямо к пещере, когда прочие бросились делать поиски в другия стороны. Он не знал еще об убийстве Кеннеди, и думая, что найдет его пленным, пришел к контрабандистам с мыслью быть посредником, по застал их в страхе преступного сознания; ярость побудившая их к убийству прошла, и все кроме Гатерайка начинали чувствовать ужас и угрызение совести. Глосин был тогда беден и в долгах, по пользовался доверенностью мистера Бертрама; зная его беззаботность он не видел никаких затруднений обогатиться на его счет, если у него не будет наследника, ибо в таком случае имение будет совершенно в распоряжении слабого и расточительного отца. Подстрекаемый настоящею выгодою и будущим обогащением, он принял взятку, предложенную ему в страхе контрабандистами, ободрил или лучше сказать уговорил их увезти с собою сына его благодетеля, который был уже в таком возрасте, что мог рассказать виденную им кровавую сцену. Единственное оправдание, которым изобретательный ум Глосина мог убаюкивать свою совесть, была громадность искушения, вдруг ему представившагося: все выгоды, о которых он мечтал так давно, приходились ему разом и освобождали его от всех бед, бывших готовыми скоро на него обрушиться. Кроме того он старался уверить себя, что такое поведение было необходимо для его самосохранения. Он был до некоторой степени во власти этих разбойников, и доказывал своей совести, что еслиб отказался от их предложения, то помощь, которую он мог призвать, хоть и была близка, но не поспела бы может быть во время, чтоб спасти его от людей, только что совершивших убийство, имея к тому гораздо слабейший повод.

Встревоженный предчувствиями преступной совести, Глосин встал и подошел к окну. Местность, описанная нами в начале этого романа, была теперь покрыта снегом, и блестящая белизна пустынных полей еще мрачнее оттеняла равнину моря. Ландшафт, покрытый снегом, сам по себе может быть прекрасным; по холод, безплодие, пустынность придают ему дикий, неприятный характер. Предметы, очень знакомые нам в их обыкновенном состоянии, или исчезают под снегом, или изменяются так странно, что кажется смотришь на мир совершенно неизвестный. Не такия мысли шевелились однакож в уме порочного Глосина. Взор его был устремлен на исполинские, мрачные очерки старого замка; там, в боковой башне, неимоверно высокой и толстой, сверкали два огонька, - один в окне тюрьмы Гатерайка, другой в соседней комнате, где была его стража. Ушел ли он? Съумеет ли он уйдти? Неужели они, не сторожившие никогда, сторожат теперь на мою погибель? Если утро застанет его здесь, то надо будет отослать его в тюрьму, и этим делом займется Мак-Морлан или кто нибудь другой; его узнают, уличат, и он из мести выскажет все.

освободился от оков! Он ломает решетку в окне... она и то полуразрушена, он вырвет ее. О, Боже! она упала наружу, застучала по камням! Этот стук разбудит их... чтоб чорт взял его голландскую неповоротливость... Но вот свет опять появился, - они сорвали его с окна и опять вяжут!.. Нет, он только на минуту спрятался вследствие шума упавшого железа; вон он опять в окне, свет опять исчез, - он убежит!

лодки... Новый источник страха!

-- Он не управится с нею один, сказал сам себе Глосин... Надо пойдти на помощь этому мошеннику. Однакож, нет, он отплыл; слава Богу, парус белеет в лучах месяца... он в море под ветром... О, еслиб небо подняло бурю, чтоб поглотить его!

После этого сердечного желания, он продолжал наблюдать за движением лодки к Варохскому мысу, пока не мог уже различить паруса от мрачных волн. Довольный, что избавился от предстоявшей опасности, он с большим спокойствием лег опять в постель.