Гай Маннеринг, или Астролог.
Глава XXXIV

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гай Маннеринг, или Астролог. Глава XXXIV (старая орфография)

ГЛАВА XXXIV.

Велик был испуг и сильно замешательство сторожей, когда на другое утро они увидели, что арестант бежал. Мак-Гуфог явился к Глосину с головой, разстроенной от похмелья и страха, и получил очень строгий выговор за упущение по должности. Гнев судьи уступал, казалось, только обещанию его снова овладеть беглецом; поимщики были разосланы за ним во все стороны (исключая настоящую), и были очень рады удалиться с глаз раздраженного начальника. Глосин велел с особенным вниманием осмотреть Дерикльюг, где почью обыкновенно скрываются всякого рода негодяи. Разсеяв своих мирмидонян по различным направлениям, Глосин поспешил окольными тропинками через Варохский лес на условленное свидание с Гатерайком. Теперь он надеялся узнать от него подробнее, нежели в прошлый вечер, все касающееся до возвращения на родину наследника элангоанского имения.

Маневрируя подобно лисице, которая хочет обмануть собак, Глосин старался подойдти к условленному месту так, чтоб не оставить за собою ясных следов. "Дай Бог снегу, чтоб засыпало следы", говорил он оглядываясь. Если кто нибудь из сыщиков нападет на след, они побегут как гончия и застанут нас. Надо сойдти к морю и постараться проползть у подошвы скал".

Следуя этой мысли, он не без труда спустился с утесов и начал пробираться между скалами и возвышавшимся приливом, поглядывая то на скалы - не наблюдает ли там кто за ним, то на море - нет ли там лодки, с которой могут его увидеть.

Даже чувство эгоистического страха исчезло на минуту, когда Глосин проходил мимо места, где было найдено тело Кеннеди. Это место было заметно по отломку скалы, упавшему с вершины вместе с телом или вслед за ним. Камень был теперь покрыт маленькими раковинами и зарос травами и морским мохом; но вид и существо его все-таки отличались от окрестных скал. Легко себе представить, что Глосин ни разу не приходил к этому месту во время прогулок. Когда он очутился здесь в первый раз после ужасной катастрофы, вся эта сцена вдруг ожила в его памяти со всеми ужасающими подробностями. Он вспомнил, как подобно преступнику выполз он из соседней пещеры, как проворно и осторожно вмешался в толпу, в ужасе окружавшую тело, как боялся, чтоб кто нибудь не спросил его: откуда он пришел. Он вспомнил как от совести и страха он не мог взглянуть на убитого. Дикий вопль его благодетеля: "дитя мое! дитя мое!" слова раздался в ушах его. "Господи!" проговорил он: "стоит ли все мое богатство ужаса этой минуты и тревожных опасений, отравивших с тех пор жизнь мою! О! как желал бы я покоиться там, где лежит этот несчастный! как охотно я поменялся бы с ним жизнью!.. Но раскаянье слишком поздно".

Подавив эти чувства, он пополз к пещере, бывшей так близко от места, где нашли тело, что спрятавшиеся в ней контрабандисты могли слышать разные предположения собравшихся там людей о судьбе их жертвы. Но вход в их убежище был скрыт как нельзя лучше. В подошве горы было небольшое отверстие, как в лисьей норе, заслоненное широкою черною скалою, или лучше сказать перпендикулярно стоящим камнем, который скрывал его от других и вместе с тем служил приметою для тех, которые пользовались пещерою, чтоб в ней скрываться. Пространство между этим камнем и горою было чрезвычайно узко и засыпано песком и мелкими каменьями, так что самые тщательные розыски не открыли бы входа, не расчистив место от этого сора, нанесенного приливом. Чтоб еще более скрыть это убежище, контрабандисты, войдя в пещеру, всегда закрывали отверстие морским мохом, как будто занесенным сюда волнами. Дирк Гатерайк не забыл этой предосторожности.

Глосин, хоть и был смел, по сердце его забилось и колени задрожали, когда ему надо было входить в это убежище преступлений для совещания с негодяем, которого он считал одним из самых отчаянных и безсовестных мошенников. "Но ему нет никакой выгоды вредить мне", утешал себя Глосин. Он осмотрел однакож свои карманные пистолеты прежде чем разбросал мох, и влез в пещеру на четвереньках. Вход, сначала тесный и низкий, так что в него можно было ходить только ползком, простирался через несколько футов высоким и обширным сводом. Дно, постепенно возвышавшееся, было покрыто чистейшим песком. Глосин не успел еще подняться на ноги, как из глубины пещеры послышался хриплый голос Гатерайка.

-- Hagel and Donner! - bist du?

-- А вы в потьмах?

-- В потьмах! Der deyvil! Да, сказал Дирк Гатерайк. - Где мне взять огня?

-- Я принес, сказал Глосин, доставая из кармана трут и огниво, с помощью которых зажег небольшой фопарь.

-- Надо разложить огонь, потому что hold mich der deyvil, ich bin ganz gefroren!

-- Да, здесь холодненько, сказал Глосин, собирая кое-какие обломки боченков и другие куски дерева, лежавшие здесь может быть с последняго посещения Гатерайка.

-- Холодненько? Гром и буря! Да тут просто околеть можно; я только от того и жив, что ходил безпрестанно под этим проклятым сводом и вспоминал о веселых пирушках, которые мы тут устраивали.

Огонь начинал разгораться, и Гатерайк, склонив над ним свое медно-желтое лице, распростер грубые и жилистые руки с такою стремительностью, с какою голодный бросается на пищу. Пламя освещало его дикия и мрачные черты, и дым, в котором он готов был задохнуться, чувствуя только холод, уходил в вышину неровного потолка и проходил сквозь него невидимыми трещинами в скале. Вероятно сквозь те же скважины освежался воз дух в пещере во время прилива, когда вход заливался водою.

-- Я принес вам кое-что и позавтракать, сказал Глосин, доставая кусок холодного мяса и бутылку водки. Гатерайк проворно схватил ее и приложил к губам. Выпив порядочно, он проговорил с жаром: "Das schmecktI Славно отогрел душу!" потом затянул отрывок из немецкой песни:

-- Славно сказано, любезный капитан! воскликнул Глосин, и подделываясь под тон его затянул:

Так-то дружище! Что, ожил? Поговорим же о нашем деле.

-- О вашем деле, сказал Гатерайк. - Hagel and Donner! Мое кончилось, как только свалились оковы.

-- Имейте терпение, любезный друг; я докажу вам, что наши интересы общие.

Гатерайк сухо кашлянул, и Глосин помолчав немного продолжал:

-- Как же ускользнул от вас молодчик?

-- Как, Fluch and Blitzen! Это не мое было дело. Поручик Браун отдал его своему родственнику, служившему в Мидльбурге по делам Ван-Бэста и Ван-Бруггена, сплел ему какую-то сказку, что будто ребенок взят в схватке с береговыми акулами и подарил ему его в лакеи. Я упустил его! Да он скорей пошел бы ко дну, чем я стал бы о нем заботиться.

-- Что ж? и его сделали лакеем?

-- Nein, nein; он пришел старику по сердцу, и тот дал ему свое имя, воспитал в своем звании и послал потом в Индию. Кажется даже, он хотел его отправить опять сюда; по племянник сказал, что вольный торг остановится надолго, если молодчик возвратится в Шотландию.

-- Как вы думаете, много ли знает он теперь о своем происхождении?

-- Deyvil! отвечал Гатерайк, - как мне сказать что он теперь знает? Но он долго кое-что об этом помнил. Когда ему было десять лет, так он уговорил другого такого же английского чертенка украсть лодку моего люгера - или ботик, как вы его называете - чтоб воротиться на родину, как он говорил, чтоб его!.. Пока я их догнал, они уже вышли из канала до Дейрлоо - я чуть не потерял лодку.

-- Жаль, что не пропала... и вместе с ним! воскликнул Глосин.

-- Что? Я сам до того разсердился, что - sapperment! - дал ему толчка через борт... Да, поди с ним: чертенок поплыл как утка; чтобы проучить, я заставил его проплыть с милю, и принял его в лодку когда он уж утопал. Клянусь чортом, он вам насолит теперь! Когда он был еще вот таким маленьким, так был огонь и полымя?

-- Как же воротился он из Индии?

давно забыта. Первые две поездки были удачны; а теперь этот Hundsfootschelm Браун опять испортил все дело, подставив лоб под пулю полковника.

-- Почему вы не были с ними?

-- Почему! Вы знаете, sapperment, что я не трус, да это было слишком далеко от берега, а меня могли узнать.

-- Правда. Но на счет ребенка...

-- Да, да, Donner and Blitzen! Вот в чем ваше дело! сказал капитан.

-- Почему вы знаете, что он здесь?

-- Габриель видел его в горах.

-- Габриель? Это кто?

-- Цыган; лет восемнадцать тому он был отдан в матросы на эту проклятую шлюпку Причарда. Он-то и предуведомил, что на нас нападет акула; он же сказал, что Кеннеди известил ее о нас. Кроме того Кеннеди был в ссоре с цыганами. Этот Габриель прибыл в Восточную Индию на одном корабле с вашим молодцом, и, sapperment! очень хорошо знал его, хоть тот его и не помнил. Габриель все-таки от него прятался, потому что служил Голландии против Англии и был дезертиром. Вот кто сказал нам, что он здесь, хотя это для нас так же важно, как прошлогодний снег.

-- И так, Гатерайк, по дружбе, он точно здесь? спросил Глосин серьёзно.

-- Wetter and Donner!.Та! За кого вы меня считаете?

-- За кровожадного, безстыдного злодея, подумал Глосин, и сказал вслух: кто же из ваших выстрелил в молодого Гэзльвуда?

-- Sturmwetter! воскликнул капитан. - Вы думаете, что все мы сошли с ума, что ли? Это был не из наших. Gott! Нашему торгу и так приходилось круто но милости этой проклятой шутки Брауна... Напасть на Вудбурн!

-- А мне сказали, что Браун выстрелил в Гэзльвуда.

-- Уверяю вас, что не наш поручик. Он уже накануне этого случая лежал на шесть футов в земле в Дернкльюге. Tausend deyvils! Или вы думаете, что он встанет из могилы для того, чтоб убить другого?

Запутанные мысли Глосина начали проясняться. - Вы кажется сказали, что ребенка назвали Брауном?

-- Брауном? Ja - Ван-Бэст Брауном. Старик ВанъБэст Браун, из нашего дома Ван-Бэст и Вап-Бругген, дал ему свое имя - это правда.

-- Так клянусь Небом, сказал Глосин, потирая руки, - это он совершил преступление.

-- Какое же нам до этого дело? спросил Гатерайк.

Глосин помолчал, и быстро сообразив в изворотливом уме своем новый план, придвинулся к контрабандисту с доверчивым видом. - Вы знаете, любезный Гатерайк, для нас всего важнее освободиться от этого молодого человека?

-- Гм! отвечал Гатерайк.

-- Не то, продолжал Глосин, - не то, чтоб я желал ему несчастья... если... если мы можем обойдтись и без этого. Вот видите ли: его можно взять под стражу, во первых, как носящого одно имя с вашим поручиком, замешанным в вудбурнское дело, и во вторых, как стрелявшого по Гэзльвуду, с намерением убить его или ранить.

-- Что-ж вам из этого пользы? спросил Дирк. - Его надо будет оставить, как скоро он выкинет другой флаг.

законы, Дирк Гатерайк, и уж это будет мое дело, дело Джильберта Глосина из Элангоана, мирового судьи ***ского графства, не принять никакой за него поруки до второго допроса. Теперь, как вы думаете, куда я его засажу?

-- Hagel and Wetteri Какое мне дело?

-- Позвольте, любезный друг; вам до этого очень есть дело. Знаете ли вы, что товар ваш, взятый и отвезенный в Вудбурн, находится теперь в таможенном магазине в Портанфери (небольшой приморский городок)? Так я посажу этого молодца...

-- Когда схватите его.

-- Разумеется, когда схвачу; этим, распорядиться не долго. Я посажу его в смирительный дом, который, вам известно, как раз возле таможенного магазина.

-- Да, рабочий дом, знаю.

-- Я позабочусь, чтоб красных кафтанов там не было. Ночью вы выйдете на берег с своим экипажем, возьмете назад свой товар и увезете с собою Брауна обратно в Флисинген. Что вы на это скажете?

-- Да, увезти его в Флисинген, сказал капитан, - или в Америку?

-- Пожалуй, хоть и в Америку.

-- Или в Иерихон?

-- Куда угодно.

-- Или заставить его прыгнуть через борт?

-- Нет, я не советую насилия.

-- Nein, nein; это вы предоставляете мне. Sturmwetter! Я вас давно зпого. Послушайте же: что же мне, Дирку Гатерайку, за все это достанется?

-- Да разве в этом нет вашей пользы, так же как и моей? сказал Глосин. Сверх того, я вас освободил сегодня утром.

-- Вы меня освободили? Donner and deyvil! Я сам себя освободил. Да притом же, повторяя ваши слова, это было так давно... ха! ха! ха!

-- Полно, полно шутить! Я не прочь от приличной награды; но это дело касается вас так же как и меня.

-- Что вы называете: до меня касается? Разве не вы владеете всем имением этого молодого человека? Дирк Гатерайк ли пенни не видел из его доходов.

-- Да полноте! я говорю вам, что это дело общее.

-- Значит, вы мне дадите половину доходов?

-- Как? половину имения?.. Не думаете ли вы поселиться со мною в Элангоане и разделить баронство?

-- Sturmwetter! Нет! Но вы дадите мне половину цены, половину доходов. Жить с вами? Nein! я устрою свой собственный увеселительный замок в Мидльбурге, разведу цветник не хуже бургомистерского.

-- И поставите деревянного льва у дверей, а в саду нарисованного часового с трубкою в зубах!.. Но послушайте, Гатерайк, что вам во всех этих тюльпанах, цветниках и увеселительных замках в Нидерландах, если вас повесят здесь, в Шотландии?

-- Да, повесят, mein Herr капитан. Сам чорт не спасет Дирка Гатерайка, убийцу и похитителя ребенка, от виселицы, если молодой Элангоан останется здесь, и храбрый капитан вздумает возобновить свою торговлю. Так как теперь много поговаривают о мире, то можно даже предположить, что Голландия не подорожит капитаном, чтоб угодить покой союзнице, если бы он и оставался на своей родине.

-- Potz Hagel, Blitzen and Donner! Да; это может быть и правда.

Глосин, видя, что произвел желанное впечатление, продолжал: - Впрочем, я не отказываюсь от благодарности; и он сунул в руку Гатерайка довольно значительный банковый билет.

-- И это все? сказал контрабандист. - Вы получили полсуммы целого груза за то только, чтоб смотреть сквозь пальцы на нашу проделку, да еще кроме того мы занялись вашим делом.

-- Но вы забываете, любезный друг, что в настоящем случае получите назад весь свой товар.

-- Да, рискуя собственной головой! это мы могли бы сделать и без вас.

-- Сомневаюсь, капитан Гатерайк, сухо отвечал Глосин, - потому что вы вероятно встретились бы в таможне с дюжиной солдат, которых удалить будет моя забота, если мы сойдемся. Полноте, я буду щедр, сколько могу; но будьте же и вы посовестливее.

от этого человека?

-- Нет, mein Herr. Но так как я поручаю его вашей заботливости...

-- Моей заботливости, - заботливости железа и пороха! Ну, чтож! Если так надо, - вы легко догадаетесь что из этого выйдет.

-- О, я де думаю, чтоб надо было употребить жестокия меры, отвечал Глосин.

-- Жестокия меры! сказал капитал мрачно. - Желал бы я, чтоб вам снилось то же что мне в этой проклятой пещере, когда я попробовал-было уснуть на сухой траве. Во-первых, я видел этого молодца со свернутой шеей, в судорогах, точно как тогда, когда я его толкнул со скалы... Да, вы поклялись бы, что он лежит вот где вы теперь стоите, и движется как раздавленная лягушка; потом...

-- Мокрой курицей? нет! Я прожил так долго не для того, чтоб побояться какого нибудь голландца или самого чорта.

-- Выпейте-ка еще глоток, вы еще не отогрелись. Теперь скажите, есть с вами кто нибудь из старых приятелей?

-- Nein! Все пропали, убиты, повешены, утонули, в когтях у чорта! Браун был последний; остался только цыган Габриель; он, пожалуй, за деньги готов опять отсюда уйдти. Да, он болтать не станет, ради собственной безопасности, и старая Мег, тетка его, зажмет ему рот.

-- Какая Мег?

-- Она еще жива?

-- Да.

-- И здесь?

-- Здесь. Она была несколько ночей назад в Дернкльюге, при смерти Брауна, с двумя из моих молодцов и еще несколькими цыганами.

-- Она? да. Её нечего бояться. Она поклялась семгой {Ненарушимая, священная клятва кочевых таборов. Автор.}, что если мы не сделаем никакого зла ребенку, она никогда не разскажет истории о Кеннеди. Чтож? Когда я поранил ей ножом руку в жару дела, и ей было с этим много хлопот, даже сидела в тюрьме, - der Deyvil! - старая Мег осталась верна, как закаленная сталь.

-- Да, это правда, возразил Глосин. - Однакож, если бы ее увезти в Зеландию, или в Гамбург, или... или куда нибудь, понимаете? оно бы лучше.

Гатерайк поднялся и осмотрел Глосина с ног до головы... - Я не вижу козлиных ног, сказал он - однакож это должен быть сам дейвил! - Но Мег Мерилиз все-таки дружнее с сатаною, чем вы, и мне никогда не приходилось выдерживать такой бури, как после её раны. Nein, nein, я с ней не хочу иметь никакого дела; она ведьма, настоящий друг чорту, - по это её дело, Donner and Wettert Я не стану в это мешаться, - это её дело. Что касается до остального, так, пожалуй, если это не помешает торговле, я избавлю вас от молодца, лишь бы вы известили меня, когда он будет взят.

Вскоре оба почтенные союзника сошлись в плане своих действий и условились относительно притона, где в случае надобности Глосин мог бы найдти Гатерайка. Люгер его мог безопасно стоять вблизи берегов, потому что в то время там не было ни одного королевского судна.