Гай Маннеринг, или Астролог.
Глава XXXVII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гай Маннеринг, или Астролог. Глава XXXVII (старая орфография)

ГЛАВА XXXVII.

-- Ваше величество, сказал Маннеринг улыбаясь, - ознаменовали свое отречение актом любви и милосердия. Этот человек верно не подумает теперь затевать тяжбу.

-- О, вы очень ошибаетесь! сказал опытный адвокат. - Вся разница в том, что я потерял клиента и доход. Он не успокоится до тех пор, пока не отыщет человека, который одобрит затеянную им глупость. Нет! нет! Я показал вам только другую слабую сторону моего нрава, - я всегда говорю правду по вечерам в суботу.

-- И иногда, я думаю, в продолжение недели, сказал Маннеринг тем же тоном.

-- Да, иногда, сколько позволяет мое звание. Я, как говорит Гамлет, сам по себе честен, если клиенты мои не заставляют меня повторять в суде их дважды дистилированные лжи. Но oportet vivere {Нужно жить.}. Это печальная истина... Однако обратимся к вашему делу. Я очень рад, что старый приятель мой Мак-Морлан адресовал вас ко мне: он человек деятельный, честный, умный, долго служил помощником шерифа при мне, и все еще на том же месте. Он знает, сколько я уважаю несчастную фамилию Элангоанов и бедную Люсп. Я не видал ее с двенадцатилетняго её возраста, и тогда она была уже хорошенькою, нежною девочкой, жившей под присмотром отца, совершенно разстроенного в своем здоровье. Но я интересуюсь ею с более давняго времени. Быв шерифом графства, я был призван, мистер Маннеринг, чтоб произвести следствие об убийстве, совершенном в день её рождения близ Элангоана. Это убийство, по какому-то странному стечению обстоятельств, которого я к несчастью не мог разъяснить, повлекло за собою смерть или пропажу единственного брата Люси, мальчика лет пяти. Нет, полковник, я никогда не забуду ужасного положения элангоанской фамилии в то утро! Отец, совершенно потерявшийся, мать, умершая от преждевременных родов, дитя без помощи, почти без присмотра, с криком и плачем вступившее в спет в минуту ужасного несчастия... Мы, адвокаты, созданы не из меди, так же как вы, солдаты, не из стали. Мы имеем дело с преступлениями и злом цивилизованного общества, так же как вы с несчастиями войны, и чтобы нам с нами исполнять свою обязанность, необходимо может быть немного апатии. Но пусть чорт возьмет солдата, у которого сердце так же твердо, как шпага, и судью, который закалил грудь вместо головы!.. Однакож, этак я потеряю свой суботний вечер; не угодно ли вам показать мне бумаги, относящияся к делу мис Бертрам? Постойте! Вы не откажетесь отобедать завтра с старым холостяком-адвокатом, я настаиваю на этом. В три часа ровно, - по придите часом раньше. Старую лэди будут хоронить в понедельник. Дело касается сироты, и мы займемся им часок и в воскресенье. Боюсь однакоже, не переменила ли она своего завещания: тогда ничего нельзя сделать, - разве что она не выждала шестидесяти дней; в таком случае, если мис Бертрам представит законные права на наследство... По слышите! Мои васалы негодуют на междуцарствие. Я не приглашаю вас присоединиться к нам, полковник. Это значило бы употреблять во зло вашу снисходительность, потому что вы не начали кутить вместе с нами и не переходили постепенно от благоразумия к веселости и от веселости к... к необузданности. Покойной ночи! - Гарри! Проводи мистера Маннеринга домой. - Я жду вас завтра в два часа, полковник.

Полковник возвратился в гостиницу, удивленный как детскою шалостью, среди которой застал ученого адвоката, так и здравым смыслом, с которым он разсуждал о своем звании, и чувством, проявившимся в нем когда он говорил о бедной сироте.

Поутру, в то время как полковник и молчаливейший из всех спутников, Домини Сампсон, кончали завтрак, приготовленный Барисом, и Домини уже два раза успел обварить себя кипятком, к ним в комнату вошел Плейдель. На нем был тщательно причесанный парик, каждый волос которого парикмахер по видимому напудрил отдельно. Одет он был в чистое черное платье, а на ногах красовались блестящие башмаки с золотыми пряжками. Манеры его были скорее скромные и формальные, чем свободные, по вовсе не неловкия. Выразительные и несколько комическия черты лица были совершенно спокойны. Словом все в нем показывало человека, вовсе не похожого на вчерашняго весельчака. Только быстрый, проницательный огонь глаз напоминал шалуна суботняго вечера.

-- Я пришел, сказал он очень вежливо, - воспользоваться своим царским авторитетом как в духовном, так и в светском отношении. Куда проводить вас? В пресвитерианскую или епископскую церковь? - Tros Tyriusve, адвокат, вы знаете, придерживается обеих религий, или лучше сказать обеих форм. Или, по могу ли я помочь вам провести утро иначе? Извините за мою старинную навязчивость; я родился в такую эпоху, когда шотландец почел бы негостеприимством оставить приезжого одного хоть на минуту, исключая то время, когда он спит; но я надеюсь, вы скажете мне прямо если я вам мешаю.

-- Нисколько, отвечал Маннеринг. - Я очень рад, что вы хотите быть моим путеводителем. Мне хотелось бы послушать кого нибудь из ваших шотландских проповедников, таланты которых приносят так много чести их родине: вашего Блэра, Роберстона или Генри. Принимаю ваше предложение с истинною благодарностью. Только пот что, продолжал он, отведя Плейделя в сторону и указывая глазами на Сампсона: - этот задумчивый приятель мой немного разсеян, а слуга мой, Барис, который обыкновенно за ним присматривает, но может быть при нем, потому что пойдет в одну из самых мрачных и отдаленных ваших церквей.

Адвокат посмотрел на Домини Сампсона. - Такую редкость стоит беречь, сказал он: - я достану вам хорошого сторожа. Послушай, продолжал он, обращаясь к одному из слуг - сходи к Луки Финлзсон в Когэт и скажи Майлесу Макфину, что мне нужно ему кое-что сказать.

Макфин скоро пришел. - Я поручу вашего друга попечениям этого человека, сказала. Плейдель: - он присмотрит за ним, проводит его куда ему угодно, - все равно в церковь ли, на базар или в суд, куда бы то ни было, - и в целости доставит его домой в тот самый час, который вы назначите. А Барнс может располагать своим временем как ему угодно.

Полковник согласился и предоставил Домини попечению этого человека на время пребывания его в Эдинбурге.

-- Теперь, если вам угодно, пойдемте в церковь Серых Братьев послушать нашего историка Шотландии, материка и Америки.

Но они ошиблись: Робертсон не говорил проповеди в это утро. Ничего, промолвил адвокат, - минута терпения, и мы будем вознаграждены.

Товарищ доктора Робертсона взошел на кафедру {Это был знаменитый доктор Эрскин, славный проповедник и превосходный человек. Автор.}. Наружность не говорила в его пользу. Замечательно белое лице его странно противоречило черному парику, на котором не было ни пылинки пудры; грудь у него была узкая; положение он принял сгорбленное; руки он расположил словно подставки по обеим сторонам пюпитра и как будто более для поддерживания тела, чем для жестов во время проповеди; на нем не было рясы даже женевской; шею его окружал смятый галстух, и движения были у него как будто невольные. Все это поражало в нем с первого взгляда.

-- Проповедник кажется не совсем ловок! шепнул Маннеринг своему товарищу.

-- Не бойтесь; это сын знаменитого шотландского юриста {Отец доктора Эрскина был знаменитый юрист, и его "Основания Шотландского Права" (Institutes of the Law of Scotland) до сих пор необходимая книга для изучающих законы. Автор.}, и, ручаюсь вам, докажет что он хорошей крови.

Ученый адвокат сказал правду. В проповеди были раскрыты новые поразительные интересные взгляды на священное писание; кальвинизм шотландской церкви был ловко защищен проповедником, и в то же время сделан им основанием системы практической нравственности, которая не покрывает грешника мантиею умозрительной веры или односторонняго мнения, и с другой стороны не дает ему увлекаться доводами неверия и раскола. Его доказательства и метафоры несколько отзывались старообразностью: по это придавало только особенный колорит его красноречию. Проповедь была не прочитана, - на лежавшем перед ним листке бумаги были только означены главнейшие отделы предмета, и неясное, довольно несвободное сначала изложение сделалось оживленным и определенным, когда проповедник вошел в свой пафос. Хотя этой проповеди нельзя было назвать образцом церковного красноречия, но Маннерингу редко удавалось слышать столько поучительного, метафизического остроумия и энергических доводов в пользу христианства.

-- Таковы, сказал полковник, выходя из церкви, - вероятно были проповедники, которые породили реформацию благодаря своему безстрашному духу и высоким, хотя иногда и грубо примененным талантам.

-- Притом, возразил Плейдель, - в этом почтенном человеке, которого я люблю из уважения к памяти отца и за личные его качества, нет той угрюмой фарисейской гордости, в которой упрекают некоторых из старинных отцов кальвинистской церкви в Шотландии. Он и товарищ его не сходятся в некоторых пунктах учения их церкви, и каждый из них имеет своих приверженцев; но они ни на мгновение не забывают взаимного уважения и не допускают личностей в столкновении мнений, основанных с обеих сторон на твердом убеждении.

-- А вы, мистер Плейдель, как вы думаете о предмете их разногласия?

-- Я? Я думаю, полковник, что честный человек может попасть на небеса, вовсе об этом не думая. Сверх того, inter nos, я принадлежу к гонимой епископской церкви; - она тень тени, и это её счастье; но я люблю молиться там, где молились мои предки, не думая, вследствие этого, ничего дурного о пресвитерианских формах, так как и оне не выводят обо мне подобных заключений. - После этого замечания они разстались до обеда.

Судя по дурному входу в убежище адвоката, Маннеринг ожидал от него очень умеренного угощения. Теперь, днем, вход этот казался еще хуже вчерашняго. Переулок был так узок, что жившие напротив могли подавать друг другу руки, и над этим узким пространством тянулись еще деревянные галереи, почти закрывавшия улицу. Крыльцо и лестница были нечисты, а войдя в дом Маннеринг был поражен теснотою и низостью коридора. Но библиотека, куда проводил его слуга, старик с почтенным видом, была совершенно противоположна мало обещающим преддвериям. Это была обширная комната, украшенная портретами двух знаменитых шотландцев, работы Джэмисона, каледонского Ван-Дика. По стенам комнаты стояли шкафы с книгами. Тут были лучшия издания известных авторов, особенно же превосходное собрание классиков.

Но более всего Маннеринг был восхищен видом из окон. Перед ним открывалась несравненная панорама участка земли между Эдинбургом и морем: устье Форта с его островами; залив, оканчивающийся Нортбервикскою скалою; на севере разнообразный берег Файфа, зубчатыми вершинами врезывающийся в голубое небо.

Насладившись удивлением Маннеринга, Плейдель обратил внимание его на дело мис Бертрам. - Я надеялся, сказал он, - хоть и слабо, отыскать какие нибудь средства, чтоб сделать права её на Сингльсайдское поместье неопровержимыми; но поиски мои не увенчались успехом. Старая лэди имела полное право располагать своим имением, как ей было угодно. Нам остается только надеяться, что чорт не соблазнил ее изменить это доброе завещание. Завтра вы должны присутствовать при погребении этой старой девы; я известил её поверенного, что вы приехали по делам мис Бертрам, и вы получите приглашение. Я приеду попозже в дом, где она жила, присутствовать при чтении духовной. При старой кошке была в роде рабы компаньонка-девочка, сирота, дальняя её родственница. Надеюсь, у старухи было столько совести, чтобы сделать ее независимою, в награду за тяжкое состояние при её жизни.

В это время вошли трое гостей, и они были представлены Маннерингу. Это были люди умные, веселые, образованные, и день прошел очень приятно. Маннеринг побеседовал с ними до восьми часов вечера за бутылкою хозяина, которая была немаленькая.

В определенный час, Маннеринг отправился к небольшому домику в южном предместье. Он узнал жилище покойницы по обыкновенным в таком случае в Шотландии двум печальным фигурам в длинных черных мантиях, со шляпами обвитыми черным флером, и жезлами, на которых развевался также траурный знак. Две другия безгласные фигуры, которые, судя по чертам их лиц, были подавлены каким-то особенным несчастием, проводили его в столовую покойницы, где уже многие собрались для её погребения..

В Шотландии до сих пор сохранился оставленный в Англии обычай приглашать на похороны родственников умершого. Часто это производит сильное, поразительное впечатление, по нередко превращается в пустую форму и маскарад, если покойный не пользовался любовью ближних и умер неоплаканный. Английские обряды при погребении усопших способны приковывать внимание и сосредоточить мысли и чувства присутствующих на благоговении и молитве, соответственно случаю. Но в обрядах Шотландии нет ничего такого что могло бы возбудить внимание или заменить недостаток истинного чувства, когда его нет в сердцах присутствующих. Чувство тягостной формальности и даже лицемерия ex officio закрадывается в общество, собравшееся на печальную церемонию. Мис Маргарита Бертрам принадлежала, по несчастию, к числу тех людей, которых добрые качества не заслужили общей любви. У нея не было близких родных, которые были бы печальны хотя вследствие естественного чувства, и потому похороны её представляли только наружные признаки скорби.

И так, Маннеринг, стоя посреди мрачного общества троюродных, четвероюродных и шестероюродных братьев, сделал лице, как и все прочие, приличное настоящему обстоятельству, и был по видимому огорчен кончиною мис Маргариты Бертрам, как будто она ему была сестра или мать. После долгого и мрачного молчания начали понемножку говорить вполголоса, как в комнате умирающого.

-- Почтенная покойница, сказал один джентльмен важного вида, едва открывая рот из опасения нарушить необходимую торжественность своего лица, шепча сквозь зубы, чуть-чуть раздвинутые: - почтенная покойница жила по крайней мере недурно.

-- Нет ли чего нового, полковник? спросил Маннеринга один из обедавших с ним накануне, по голосом столь глубоко-мрачным, как будто он извещал его о погибели всего своего рода.

-- Ничего особенного, отвечал Маннеринг тоном, который, как он заметил, был принят всеми.

-- Я слышал, продолжал первый, заговоривший с видом человека, которому дело хорошо известно - я слышал что есть завещание.

-- А что достанется Дженни Джибсон?

-- МалоИ Бедняжка! Ей бывало жутко при старой лэди. Но нечего расчитывать на обувь мертвых.

-- Я думаю, сказал политик, стоявший возле Маннеринга, - что еще не расчитались со старым приятелем вашим, Типпо-Саибом, он еще насолит Компании. Я слышал... да вам это верно известно, что акции Индийской Компании не возвышаются.

-- Так, вероятно, возвысятся скоро.

-- У мис Маргариты, сказал другой, вмешиваясь в разговор, - были индийския акции. Мне это известно потому что я получал за нее проценты. Наследникам и хранителям акций было бы интересно узнать мнение полковника, когда и как их лучше продать. Что касается до меня, то я думаю... Но вот мистер Мортклок пришел известить, что процесия сейчас начнется.

которое он должен занимать при гробе. Так как эту обязанность исполняли обыкновению родственники умершого, то распорядитель, как ни был опытен в печальных церемониях, не мог устроить так, чтоб никто не обиделся. Быть родственником мис Бертрам значило иметь наследственные права на Сингльсайд, и таким родством очень дорожил каждый из присутствовавших родственников. Раздача билетиков повлекла за собою ропот, а приятель наш Динмонт объявил свое неудовольствие вслух, не будучи в состоянии ни подавить своего негодования, ни говорить голосом, сообразным с таким торжеством. "Кажется, он мог бы дать мне нести ногу", сказал он голосом гораздо более громким, чем позволяло приличие; "пожалуй, я снес бы ее и всю один, если угодно."

Десятка два сердитых глаз обратились на фермера, который, высказав свое неудовольствие, спускался с лестницы вместе с остальным обществом, не обращая никакого внимания на оскорбленных его выходкою.

Погребальная процесия двинулась: впереди шли печальные фигуры с жезлами, обвитыми старым белым крепом, в честь девственности мис Маргариты. Шесть кляч, истинных эмблем смерти, в перьях и покрывалах, шагом тащили на кладбище колесницу с печальными украшениями. Впереди их шел Джэми Дуф, род идиота, не пропускавшого никаких похорон, с плерезами и воротничками из белой бумаги. За колесницей ехали шесть траурных карет, наполненных гостями. Многие из гостей дали теперь волю языку и разсуждали с важностью о цене наследства и о том, кому оно достанется. Более других надеявшиеся получить его благоразумно молчали, стыдясь высказать надежды, в которых могли обмануться. Поверенный покойной, один знавший наверное положение дел, смотрел молча с таинственною важностью, как бы решившись не нарушать общих ожиданий и тревожной неизвестности.

Наконец процесия подъехала к воротам кладбища; среди двух или трех дюжин праздных женщин с детьми на руках, в сопровождении десятков двух мальчишек, кричавших и прыгавших вокруг, печальная процесия достигла места, где погребались члены фамилии Сингльсайд. Это был огороженный квадрат на кладбище церкви Серых Братьев, охраняемый с одной стороны ветераном ангелом без носа и с одним только крылом, по за то продержавшимся на одном месте целое столетие. Товарищ его, херувим, стороживший противоположную сторону, лежал без головы и оконечностей посреди крапивы и репейника, росших в чрезвычайном изобилии вокруг мавзолея. Обросшая мхом и полустертая надпись возвещала, что в 1650 году капитан Андрю Бертрам, первый владетель Сингльсайда, происходящий от древняго и почтенного дома Элангоанов, воздвиг этот монумент для себя и своих потомков. Приличное количество песочных часов, мертвых голов и костей, сложенных на крест, украшали следующую эпитафию в память основателя этого мавзолея:

кучеров ехать как можно быстрее, чтоб скорее узнать развязку интересного дела.