Гай Маннеринг, или Астролог.
Глава XLIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гай Маннеринг, или Астролог. Глава XLIII (старая орфография)

ГЛАВА XLIII.

Арестанта ввели к двум почтенным судьям. Глосин, отчасти сознавая свою несправедливость, отчасти следуя благоразумному намерению предоставить ведение всего допроса серу Роберту Гэзльвуду, опустил взоры свои на стол и занялся разсматриванием и приведением в порядок бумаг, касавшихся дела Бертрама. Изредка только вставлял он ловкое словечко, когда замечал, что главное по видимому действующее лице становилось в тупик. Сер Роберт Гэзльвуд принял на себя суровый вид судьи, смешанный с выражением личного достоинства баронета и главы древней фамилии.

-- Поставьте его там, у конца стола, сказал он полицейскому, и затем обращаясь к подсудимому, прибавил: не угодно ли вам смотреть мне прямо в лице и внятно отвечать на вопросы, которые я предложу вам.

-- Позвольте сначала узнать, кто берет на себя труд допрашивать меня? отвечал арестант. - Почтенным особам, доставившим меня сюда, не угодно было объяснить мне этого.

-- Какое отношение, сказал сер Роберт, - имеют мое имя и звание к допросам, которые я хочу вам сделать?

-- Может быть никакого, отвечал Бертрам; - но они легко могут иметь сильное влияние на мое желание отвечать.

-- Так знайте же, что вы находитесь в присутствии сера Роберта Гэзльвуда из Гэзльвуда, и еще другого мирового судьи графства. Вот и все тут.

Это объявление не произвело того поразительного эфекта, какого ожидал сер Роберт. Он продолжал разспросы с возрастающим нерасположением к подсудимому.

-- Ваше имя Ван-Бэст Браун?

-- Да.

-- Хорошо; кто же вы такой?

-- Капитан его величества *** кавалерийского полка, отвечал Бертрам.

Эти слова поразили баронета; по недоверчивый взгляд Глосина возвратил ему бодрость. Сер Роберт услышал какой-то неопределенный свист Глосина, выражавший недоверчивость и презрение, и продолжал: - Надеюсь, почтеннейший, что прежде нежели мы разстанемся, мы найдем для вас более скромный титул.

-- Если вы его найдете отвечал Бертрам, - я охотно подвергнусь наказанию, какое заслуживает такое самозванство.

-- Посмотрим, сказал сер Роберт. - Знаете ли вы молодого Гэзльвуда из Гэзльвуда.

-- Я видел его только один раз, и сожалею что это случилось при несчастных обстоятельствах.

поранили несколькими дробинами сустав плеча?

-- Я не знаю, как опасна рана его, по могу только сказать вам, что очень об этом жалею. Я встретился с ним на узкой тропинке; он шел с двумя дамами и слугою, и я не успел еще пройдти мимо или сказать слово, как молодой Гэзльвуд выхватил у слуги ружье и прицелившись в меня приказал мне надменным тоном идти назад. Я вовсе не был расположен слушаться его приказаний и оставить в руках его средство, которым он так необдуманно хотел воспользоваться против меня. Я бросился обезоружить его, и в то самое время, как я почти уже отнял у него ружье, оно нечаянно выстрелило, и к истинному моему сожалению наказало его более нежели я услал. С удовольствием узнал я, впрочем, что рана не опасна и была только заслуженная кара за необдуманность, вызванную не мною.

-- И так, сударь, сказал баронет с лицом, которого каждая черта выражала оскорбленное достоинство, - и так, вы сознаетесь, сударь, что имели, сударь, намерение и желание... имели, сударь, целью при вашем нападении обезоружить молодого Гэзльвуда из Гэзльвуда, отнять, сударь, на публичной королевской дороге у него ружье, или огнестрельное оружие, или как вам угодно назвать его, сударь. - Кажется этого достаточно, почтенный сосед мой? Я думаю, его можно отправить в тюрьму?

-- Вы лучше меня знаете что делать, сер Роберт, отвечал Глосин вкрадчивым тоном. Но позвольте напомнить, что дело касается еще контрабандистов.

-- Правда. Вы, сударь, вы, Ван-Бэст Браун, называющийся капитаном королевской службы, вы просто негодный контрабандист.

-- Вы старик, и поступаете под влиянием какого-то странного предубеждения, отвечал Бертрам. - Это избавляет вас от заслуженного ответа.

-- Старик! Странное предубеждение! повторил сор Роберт, краснея от негодования. Я объявляю вам... Но есть ли у вас, сударь, какие нибудь бумаги или письма, в доказательство вымышленного вами звания?

-- Теперь нет, отвечал Бертрам, - но с первой или второй почтой...

-- Если вы капитан королевской службы, продолжал баронет, - как могло случиться, что вы путешествуете по Шотландии без всякого вида, без всякого багажа, одним словом без всего что только может относиться к принятому вами званию, чину, к вашему, так сказать, значению в обществе?

-- Я имел несчастие быть ограбленным, отвечал Бертрам. - У меня отняли все мои вещи.

-- О-го! Так это вы наняли почтовую коляску от *** до Кипльтрингана, оставили кучера на дороге и выслали $ъ нему двух своих товарищей, чтобы поколотить его и взять чемоданы?

-- Я точно ехал в почтовой коляске и должен был идти по снегу, чтоб найдти дорогу в Книльтринган. Хозяйка гостиницы, где я останавливался, скажет вам, что придя к ней на другой день поутру я тотчас осведомился о кучере.

-- Так позвольте же спросить, где вы провели ночь? Надеюсь, не в снегу? Вы понимаете, что такой ответ не сойдет с рук, не может быть принят за истину.

-- На этот вопрос позвольте мне не отвечать, сказал Бертрам, вспомнив цыганку и данное ей обещание.

-- Я так и думал, сказал сер Роберт. - Не были ли вы в эту ночь в развалинах Дернклюг?... в развалинах Дсриклюг, сударь?

-- Я говорю вам, что не намерен отвечать на этот вопрос, возразил Бертрам.

-- Прекрасно, сударь. Так вы будете заключены, сударь, в тюрьму. Будьте так добры, взгляните на эти бумаги. Вы ли Ван-Бэст Браун, о котором здесь упоминается?

Надо заметить, что Глосин положил между другими бумагами и действительно принадлежавшия Бертраму. Их нашли его служители в развалине, где мошенники делили между собою багаж Бертрама.

-- Некоторые из этих бумаг принадлежат мне, сказал Бертрам, разсматривая их. Оне были в чемодане, украденном из почтовой коляски. Это незначительные заметки, и я вижу, что их выбрали с намерением, как бумаги, из которых не видно моего звания; между тем, там же были и другия, которые разрешили бы все сомнения. Прочия бумаги, какие-то корабельные счеты, принадлежат по видимому человеку одного со мною имени.

-- И ты, дружище, хочешь уверить меня, сказал сер Роберт, - что в этой стране, в одно и тоже время, могут быть двое с таким необыкновенным и неблагозвучным именем.

-- Я право не вижу, почему не быть старому и молодому Ван-Бэсту Брауну, если есть старый и молодой Гэзльвуд. И говоря серьезно, я воспитан в Голландии и знаю, что это имя, как бы странно оно ни звучало в ухе англичанина...

Глосин, видя что подсудимый начал говорить о предмете довольно для него опасном, вмешался в разговор его, чтоб отвлечь внимание сера Роберта. Впрочем, это было излишне, потому что сер Роберт был нем и недвижим от раздражения, вызванного в нем сравнением, употребленным Бертрамом. Жилы на его шее и висках налились кровью, и он сидел в негодовании, не зная что делать, как человек, смертельно обиженный таким лицом, которому отвечать он считает ниже своего достоинства. Брови его были нахмурены, глаза горели; тяжело и величественно подымалась грудь его от стесненного дыхания. Глосин поспешил к нему на помощь.

найденный в то утро у арестанта (не худо заметить мимоходом, что конечно он имел его при себе, чтоб воспротивиться законному предписанию), что этот тесак был отнят у него во время схватки между таможенными чиновниками и контрабандистами, предшествовавшей нападению на Вудбурн. Впрочем, я не желал бы, прибавил он, - выводить из этого слишком поспешное заключение, может быть молодой человек объяснит нам как досталось ему это оружие.

-- И на этот вопрос, сказал Бертрам, - я не стану отвечать.

-- Есть еще одно обстоятельство, на которое должно обратить внимание, если сер Роберт найдет это сообразным, продолжал Глосин. - Арестант вручил мисис Мак-Кандлиш в Кипльтрингане кошелок с золотыми монетами разных штемпелей и многими драгоценными вещами. Может быть, вы сочтете за нужное, сер Роберт, спросить его как досталась ему такая странная собственность.

-- Вы, сударь, Ван-Бэст Браун, вы слышите, сударь, предложенный вам вопрос?

-- Я имею особенные причины не отвечать на этот вопрос, отвечал Бертрам.

-- Жаль! сказал Глосин, радуясь что довел дело до желаемой точки. - Обязанность повелевает нам в таком случае дать предписание о заключении вас в тюрьму.

-- Как вам угодно, отвечал Бертрам. - Но обдумайте что вы делаете. Не забудьте, что я объявил вам, что я капитан на службе его величества *** полка; что я только что возвратился из Индии, и потому не мог иметь. никаких сношений с контрабандистами; что полковник мой теперь в Нотингаме, и маиор, с офицерами моего корпуса, в Кингстоне на Темзе. Я готов подвергнуться самому безчестному наказанию, если после прибытия почты из Кингстона и Нотингама не буду в состоянии доказать вам своего звания. Или напишите сами, если вам угодно, в полковую канцелярию, и...

-- Все это прекрасно, прервал его Глосин, опасаясь, чтоб смелые слова Бертрама не сделали выгодного впечатления на сера Роберта, который умер бы от стыда, отослав в тюрьму, по ошибке, кавалерийского капитана. - Все это прекрасно, но разве нет никого поближе, к кому вы могли бы отнестись по этому делу?

-- В этом графстве есть только два человека, которые меня знают, отвечал Бертрам. - Один - честный лидсдэльский фермер, Динмонт из Чарлизгопа; но он знает обо мне то что я говорил ему и что повторил теперь вам.

-- Прекрасно, сер Роберт! сказал Глосин. - Пожалуй, он вздумает еще представить нам этого барана, чтоб он присягнул в своем легковерии. Ха! ха! ха!

-- А кто же другой свидетель? спросил баронет.

-- Джентльмен, о котором мне не хотелось бы упоминать по причине некоторых частных отношений. Я служил несколько времени под его начальством в Индии, и он очень хорошо понимает что такое честь, и засвидетельствует, что я действительно состою на военной службе.

-- Позвольте же узнать, кто этот важный свидетель? сказал сер Роберт. - Конечно, какой нибудь вахмистр или сержант?

-- Полковник Гай Маннеринг, бывший командир *** полка, в котором, как я уже сказал вам, состою на службе.

-- Полковник Гай Маннеринг! подумал Глосин. - Кой-чорт догадался бы об этом!

-- Полковник Гай Маннеринг! повторил баронет. Составленное им понятие об арестанте сильно поколебалось при этом имени. - Послушайте, сказал он тихо Глосину: - этот молодой человек, называющийся таким ужасным плебейским именем, выказывает скромную уверенность; кроме того, в топе, манерах и чувствах его есть что-то благородное... по крайней мере видно, что он жил в хорошем обществе. В Индии раздают чины очень свободно, беззаботно, не обращая внимания на лице. Я думаю, лучше будет дождаться приезда полковника Маннеринга; он теперь, кажется, в Эдинбурге.

-- Во всяком случае вы лучший судья, сор Роберт, безспорно лучший, отвечал Глосин. - Я только осмелюсь доложить вам, что едва ли мы имеем право отпустить его вследствие объявления, ничем еще не доказанного, и мы подвергнемся строгой ответственности, удерживая его под частным арестом, вместо того чтоб отослать в публичную тюрьму. Безспорно впрочем, вы лучше можете об этом разсудить, сер Роберт; но я прибавлю только, что сам недавно навлек на себя неудовольствие, заключив одного человека в таком месте, которое считал совершенно безопасным и под присмотром верных слуг: он бежал, и я очень понимаю, что репутация моя, как судьи осторожного и акуратного, пострадала от этого. Я это только так заметил, впрочем я согласен со всем, сер Роберт, что вы сочтете за лучшее.

Но Глосин был очень уверен, что такое замечание решит образ действия его самолюбивого, по вовсе не самостоятельного товарища. И сер Роберт Гэзльвуд заключил дело следующею речью, основанною отчасти на предположении, что арестант действительно военного звания, отчасти на противоположном мнении, что он мошенник и убийца.

-- Сер, мистер Ван-Бэст Браун... я назвал бы вас: капитан Браун, еслиб было хотя малейшее основание, причина или повод думать, что вы капитан, или командуете частью упомянутого вами полка, или вообще каким-нибудь отделом королевских войск. Об этом обстоятельстве, прошу вас заметить, я не изъявляю никакого положительного, утвержденного или неизменного мнения, вывода или мысли. И так объявляю вам, сер мистер Браун, что, принимая во внимание неприятное положение, в котором вы находитесь, то есть, что вы, как вы говорите, ограблены - обстоятельство, о котором я не произношу своего мнения, - и что у вас найдено много драгоценных вещей и тесак, о которых вы не хотите сказать как они вам достались, - принимая все это во внимание, мы, говорю я, решили, определили, признали за блого заключить вас в тюрьму, или, лучше сказать, назначить вам в ней комнату до возвращения полковника Маннеринга из Эдинбурга.

-- Позвольте, сер Роберт, сказал Глосин, - почтительнейше спросить: намерены ли вы отослать этого джентльмена в тюрьму графства? Если вы не решили этого положительно, осмелюсь заметить, что безопаснее будет отослать его в Портанфери, в смирительный дом, где его заключение будет не так гласно; гласности, я думаю, надо стараться избегнуть на случай, что он говорит правду.

-- Да, в Портанфери отряд солдат охраняет товары в таможне. Оно кстати. Основываясь на всем этом, сообразив все обстоятельства и находя, что это место очень удобно, одним словом - сообразив все, мы отсылаем его, или лучше сказать даем ему право быть заключенным в портанфериском рабочем доме.

должен был переночевать в Гэзльвуде.

Эти люди не понимают самой простой истории.

Между тем Глосин прощался с баронетом, отвешивая ему тысячи почтительных поклонов; с униженными комплиментами извинялся он, что не может принять его приглашения к обеду. Он надеется, говорил он, что когда нибудь представится ему случай искупить эту вину доказательством своего истинного уважения к серу Роберту, лэди Гэзльвуд и молодому Гэзльвуду

-- Конечно, отвечал баронет ласково, - наша фамилия всегда была учтива с соседями. Если случится быть в вашей стороне, добрейший мистер Глосин, я докажу вам это, побывав у вас запросто, - т. е., сколько можно этого надеяться или ожидать.

-- Теперь, подумал Глосин, - надо отыскать Гатерайка с его командой, постараться удалить солдат от таможни и нанести главный удар. Все зависит от проворства. Как кстати, что Маннеринг в Эдинбурге! Его знакомство с этим молодым человеком для меня слишком опасно (Тут он позволила, лошади идти шагом). Не предложить ли наследнику сделку? Он, вероятно, согласится заплатить большую сумму за возвращение ему поместья, и я мог бы оставить Гатерайка... Но нет, нет, нет. На меня смотрит слишком много глаз: сама. Гатерайк, матрос-цыган и эта старая ведьма. Нет, нет! надо остаться при прежнем плане. Он пришпорил лошадь и поехал крупною рысью, спеша привести в исполнение свои намерения.