Гай Маннеринг, или Астролог.
Глава XLVII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гай Маннеринг, или Астролог. Глава XLVII (старая орфография)

ГЛАВА XLVII.

Когда Сампсон с дикими взорами вошел в переднюю, мисис Алан, ключница, сторожившая его с почтительным вниманием, всегда оказываемым в Шотландии духовенству, встретила его со словами: "Что это значит, мистер Сампсон? День ото дня хуже! Вы повредите себе таким постом; ничего не может быть вреднее для желудка, мистер Сампсон. Хоть бы вы взяли с собою мятных лепешек, или приказали Барнсу приготовить вам сандвич".

-- Стыди! отвечал Сампсон, весь еще погруженный в мысли о свидании с Мег Мерилиз и направляясь пряма в столовую.

-- Вам нечего туда идти; с час уже как отобедали: полковник сидит за десертом. Пойдемте ко мне в комнату; я припрятала вам превосходный кусочек: повар изготовит его в одну минуту.

-- Exorciso te! возразил Домини, - то есть, я уже отобедал.

-- Отобедали! Не может быть! С кем вы могли обедать? Вы ни к кому не ходите.

-- С Вельзевулом, я думаю, отвечал он.

-- Господи! Да он околдован! воскликнула ключница, не удерживая его долее. - Он околдован, или рехнулся. Теперь только полковнику с ним и справиться. Господи, Боже мой! И ученые люди до этого доходят?... С этими словами она удалилась в свою комнату.

Предмет её сострадания вошел между тем в столовую, где появление его удивило всех. Он был загрязнен до плеч, и от страха, усталости и замешательства природная бледность лица его стала еще больше похожею на цвет трупа.

-- Что это значит, мистер Сампсон? спросил Маннеринг, заметив, что мис Бертрам с безпокойством смотрит на своего верного друга-чудака.

-- Exorciso, отвечал Домини.

-- Что такое? спросил удивленный полковник.

-- Извините, полковник! Но я...

-- Совсем растерялся, кажется. Пожалуйста, мистер Сампсон, соберитесь с мыслями и объясните что все это значит.

Сампсон хотел отвечать; по чувствуя, что латинская формула заклинания невольно вертится у него на языке, благоразумно переменил намерение и подал Маннерингу письмо, взятое у цыганки. Полковник распечатал его и прочел с удивлением. "Это похоже на шутку", сказал он: "И довольно дурную".

-- Я получил его от особы вовсе не шутящей, сказал Сампсон.

-- От кого же оно? спросил Маннеринг.

Домини часто выказывал тонкую разборчивость, когда дело касалось мис Бертрам. Теперь он также сообразил какие печальные воспоминания соединены для нея с именем Мег Мерилиз, и взглянув на молодых девиц, не отвечал ни слова. "Мы придем к вам пить чай, Джулия, сказал Маннеринг. Я вижу, мистер Сампсон хочет говорить со мною наедине. Вот они ушли, мистер Сампсон, скажите же, пожалуйста, что все это значит?"

-- Может быть, это небесное послание, сказал Домини; - по я получил его из рук вельзевулова почталиона. Мне дала его эта ведьма, Мег Мерилиз, которую лет двадцать назад надо было сжечь как воровку, ведьму и цыганку.

-- Уверен ли я? Ее мудрено забыть: другую Мег не найдешь в целом мире.

Полковник скорыми шагами ходил по комнате, разсуждая сам с собою? "Послать арестовать ее, - но до Мак-Морлана далеко, а сер Роберт Гэзльвуд надутый дурак. Сверх того, может быть её уже не найдешь там, или на нее найдет по прежнему фантазия молчать. Нет, рискну лучше прослыть глупцом, а последую её совету. Многие одного с нею разбора начали с того, что стали обманщиками, а кончили тем, что сделались энтузиастами или чем-то неопределенным, средним между тем и другим, не сознавая уже ясно, когда обманывали других, и когда - себя. Дело очень просто: если усилия мои останутся безполезны, то во буду по крайней мере пенять на собственную премудрость".

С этими словами Маннеринг позвонил и велел Барнсу придти к нему в кабинет. Там дал он ему некоторые приказания, о которых читатель узнает позже. Мы должны рассказать теперь другое приключение, случившееся также в этот замечательный день.

Чарльс Гэзльвуд не решался посетить Вудбурн в отсутствии полковника: из обращения Маннеринга он мог заключить, что это было бы для него неприятно. Счастливый солдат и образованный джентльмен приобрел такое влияние на поведение молодого человека, что он никак но решился бы оскорбить полковника. Судя но поведению Маннеринга, Гэзльвуду казалось, что он одобряет его привязанность к мис Бертрам, но в то же время молодой человек сознавал, что ему нельзя было объясниться в любви без согласия его родителей, и потому уважал преграду, поставленную между ними великодушным и добрым покровителем мис Бертрам. "Нет, думал он: я не нарушу спокойствия теперешняго убежища моей Люси до тех пор, пока не буду в состоянии предложить ей собственный кров".

Приняв это мужественное намерение, он исполнил его, хотя каждый день проезжал два раза мимо Вудбурна, и лошадь его по привычке поворачивала к этому дому. В первый раз он храбро устоял против сильного искушения заехать к девицам узнать о их здоровье и спросить не может ли он им быть чем нибудь полезным в отсутствие полковника Маннеринга. Но во второй раз он почувствовал это искушение так сильно, что решился не подвергаться ему в третий раз. Довольствуясь тем, что посылал в Вудбурн осведомляться о здоровье дам, он решился исполнить давно данное обещание: посетить одно жившее неподалеку семейство, и расчитал эту поездку так, чтоб быть в числе первых, которые явятся в Вудбурн поздравить полковника с благополучным возвращением из затруднительного путешествия в Эдинбург. Отправляясь к знакомым он распорядился чтоб ему тотчас дали знать, как только Маннеринг вернется домой. Получив это известие, он хотел проститься с друзьями, у которых гостил, и намеревался поспеть к обеду в Вудбурн, где он был принят как свой. Он обдумывал этот предмет гораздо глубже, чем было нужно, и надеялся, что покажется очень просто и естественно, если он распорядится так своим временем.

Но судьба, на которую так много жалуются влюбленные, не благоприятствовала в этом случае Чарльсу. Наступил мороз, и надо было переменить подковы у лошади. Хозяйка дома очень долго оставалась в своей комнате, и вышла к завтраку поздно. Приятель-хозяин настаивал, чтоб он посмотрел щенков, принесенных ему в это утро его охотничьей собакою. Масть делала сомнительным их происхождение: вопрос важный, для решения которого требовали мнения Гэзльвуда; он должен был решить в этом деле спор своего приятеля и псаря его, и произнести приговор над жизнью одних и смертью других щенков. Сверх того, лэрд задержал отъезд влюбленного юноши, желая со щедрым и ненужным красноречием передать серу Роберту Гэзльвуду посредством его сына свои мысли касательно направления покой предположенной дороги. К стыду нашего молодого приятеля должно сказать, что выслушав доказательства в десятый раз, он не мог понять в чем состоят выгоды, если провести дорогу чрез Лангирст, Виндино, Гудгауспарк, Гэльзикрофт и речку при Симонспуле, до Кипльтринганской дороги, и почему хуже дорога, обозначенная английским чиновником, которая должна идти прямо через главные усадьбы Гэзльвуда, около мили от самого дома, разрушая, но словам оратора, уединенную красоту этих мест.

Словом, лэрд, которого выгоды требовали чтоб мост был построен как можно ближе к одной из его ферм, тщетно старался всеми способами привлечь внимание Гэзльвуда. Наконец, он прибавил нечаянно, что проект дороги был одобрен "этим Глосином, который хочет во всем быть указчиком". Услышав это имя, Гэзльвуд вдруг сделался внимательным, и предмет разговора стал интересовать его. Разспросив о направлении, какое хотел бы дать дороге Глосин, он уверил хозяина, что уж конечно не его будет вина, если отец его не переменит этого проекта. Между тем утро прошло незаметно. Гэзльвуд уехал тремя часами позже, чем предполагал, и проклиная дамский туалет, охотничьих собак с их щенками и парламентские акты о новых дорогах, сознавал что уже слишком поздно явиться в Вудбурн.

Проехав поворот, который вел к Вудбурну, и с удовольствием посмотрев хоть на дым, разстилавшийся из труб его но серому зимнему небу, Гэзльвуд хотел было ехать дальше, как вдруг заметил Домини, бежавшого из леса домой. Он звал его, но напрасно: эта почтенная особа, никогда не бывшая очень чувствительною к внешним впечатлениям, только что разсталась с Мег Мерилиз и так была погружена в её предсказания, что не могла слышать как его звал Гэзльвуд. Гэзльвуд принужден был пропустить его без вопроса о здоровье молодых девиц, или другого какого нибудь словечка, на которое ему может быть посчастливилось бы выудить в ответ имя мис Бертрам. А так как Гэзльвуду спешить было теперь не к чему, то он опустил поводья и позволил лошади как ей угодно всходить но крутой песчаной дороге между двух холмов, за которыми она поднималась до значительной высоты, где взорам представлялась обширная панорама окрестностей.

У Гэзльвуда впрочем не было никакой охоты смотреть на эту дивную местность, хотя она имела еще ту привлекательность, что принадлежала отцу его и необходимо должна будет достаться когда нибудь ему самому. Напротив, он смотрел назад, на кровлю Вудбурна, хотя с каждым шагом лошади ему становилось труднее обращать взоры в ту сторону. Вдруг он был пробужден из своей задумчивости голосом, слишком громким для женщины и слишком высоким для мужчины, говорившим: "Что вы так запоздали? Или другие должны исполнять ваше дело?"

Он оглянулся: перед ним стояла высокая женщина, в огромном платке, обернутом вокруг головы, и черными с проседью локонами, в длинном красном плаще, с палкой, заостренной в роде копья, - словом, перед ним была Мег Мерилиз. Гэзльвуд никогда еще не видал этой замечательной фигуры. Изумленный её появлением, он невольно укоротил поводья и остановился. "Я думаю", продолжала она: "кто интересуется домом Элангоанов, не должен спать эту ночь: трое вас ищут, а вы едете домой спать. Не думаете ли вы, что когда падет брат, то сестре будет хорошо? Нет, нет!"

-- Я не понимаю тебя, моя милая, сказал Гэзльвуд; если ты говоришь о мис... о ком нибудь из бывшей фамилии Элангоанов, то скажи что можно для них сделать.

-- Из бывшей фамилии Элангоанов? отвечала она с большим жаром. Из бывшей фамилии Элангоанов! Когда же была, или когда будет фамилия Элангоанов, кроме носящей славное имя храбрых Бертрамов?

-- Что же ты хочешь сказать, добрая женщина?

-- Я не добрая женщина; все графство знает, что я довольна зла; другие люди и я сама, мы можем пожалеть об этом. Но я могу сделать, чего не сделала бы и не осмелилась бы сделать ни одна добрая женщина. Я могу охолодить кровь в жилах живущого под кровом, принадлежащим сироте, и хотевшого задушить его еще в колыбели. Выслушайте меня: караул при таможне в Портанфери переведен в Гэзльвудский замок по приказанию вашего отца, который думает что в эту ночь контрабандисты нападут на дом его. Никто не имеет этого намерения. Он хорошей, он благородной крови... я не говорю о нем собственно, - но никто против него не замышляет. Отошлите кавалеристов немедленно назад на их ноет и будьте спокойны: ночью будет для них работа; при свете луны заблещут ружья и засверкают сабли.

-- Боже мой! Что ты хочешь этим сказать? спросил Гэзльвуд. - Из слов и образа выражения твоего я готов бы заключить, что ты безумна, но тут есть какая-то странная связь.

-- Я не безумна, воскликнула цыганка. - Я сидела в тюрьме, как безумная, меня наказывали, меня изгнали как безумную, - но я не безумна. Послушайте, Чарльс Гэзльвуд: сердитесь ли вы на того кто ранил вас?

-- Нет, избави Боже! Рука моя выздоровела, и я уверен, что выстрел был случайный. Я желал бы уверить в этом его самого.

-- Так сделайте то, что я говорю вам, отвечала Мег Мерилиз, и вы окажете ему больше добра, чем он сделал вам зла. Если предать его врагам, завтра же он будет мертвец или изгнанник, - по есть Некто выше всех. Сделайте то что я вам говорю: отошлите солдат назад в Портанфери. Гэзльвудский замок точно так же в безопасности, как Крюфельфель. Сказав это Мег исчезла с обыкновенною своею быстротою.

Явление этой женщины и смесь безумства с восторженностью в её поступках, редко не производили сильного впечатления на тех, с которыми она говорила. Слова её, хотя и дикия, были слишком ясны и понятны для настоящого безумства, но и слишком дурны и запутанны для разумной речи. Казалось, она говорила и действовала под влиянием воображения более раздраженного, чем разстроенного, а это составляет большую разницу для слушателя. Этим объясняется внимание, с каким слушали и исполняли её странные и таинственные намеки. Верно, по крайней мере, что неожиданное появление и повелительный топ её произвели сильное впечатление на молодого Гэзльвуда, и он поехал домой скорее. Уже стемнело, когда он прибыл в замок и увидал подтверждение слов старой сивиллы.

Под навесом стояли тридцать драгунских лошадей, связанных одна с другою поводьями. Три или четыре солдата караулили их, между тем как другие, с широкими саблями и в тяжелых сапогах, расхаживали перед домом взад и вперед. Гэзльвуд спросил у одного офицера, откуда они?

-- Из Портанфери, отвечал тот.

-- А там остался другой караул?

-- Нет; их перевели сюда по приказанию сера Роберта Гэзльвуда для защиты замка против контрабандистов, которые хотят напасть на него.

донесения, или рапорта, он имеет важные причины думать, предполагать и быть убежденным, что в эту ночь будет сделано со стороны контрабандистов, цыган и других мошенников покушение напасть на Гэзльвудский замок.

-- Что же могло бы вооружить этот народ против нас более чем против кого-нибудь другого в графстве?

-- При всем уважении к вашей проницательности и знанию, отвечал сер Роберт, т--я скорее готов думать, предполагать, придерживаться того мнения, что в таких обстоятельствах и случаях мщение подобных людей устремляется или обращается на особ, наиболее важных и значительных по своему званию, талантам, происхождению и положению в свете, как на лица, потрясшия, остановившия и можно сказать уничтожившия их противозаконные, непозволительные и преступные действия.

Чарльс, зная слабость своего отца, отвечал, что сер Роберт ошибся в причине его удивления; что он удивляется только тому, как отважатся напасть на замок, в котором так много прислуги и куда данный сигнал может вдруг собрать сильную помощь всех соседних жителей. Он прибавил, что опасается, не пострадала бы репутация фамилии от того, что Гэзльвуды отвлекли солдат от их поста при таможне для собственной своей защиты, как будто они не довольно сильны, чтоб защитить самих себя во всяком случае. Он намекнул даже, что если враги их дома заметят эту излишнюю предосторожность, то сарказмам их не будет конца.

Сер Роберт был поражен этим замечанием, потому что, подобно большей части безхарактерных людей, ненавидел и боялся смешного. Он принял важную позу, по взор его выражал замешательство, которое он старался скрыть под видом гордости; он хотел поселить в других мысль, что презирает общественное мнение, которого напротив он так боялся.

-- Я полагал бы, сказал он, что обида, уже нанесенная моему дому в вашем лице, как в лице ближайшого наследника и представителя фамилии Гэзльнудов, - я полагал бы и думал, говорю я, что это достаточно оправдает меня в глазах высшей и большей части народа, в принятии таких предосторожностей для предотвращения и отклонения вторичной дерзости.

-- Я должен, сказал Чарльс, - напомнить вам то что уже не раз говорил: я совершенно уверен, что выстрел сделав нечаянно.

-- Он сделан не нечаянно, возразил отец его с досадою. - Вы хотите быть умнее старших.

-- Однакоже, сказал Чарльс, в том что так близко касается до самого меня...

-- До вас это касается вовсе не прямо, то есть, это не касается до вас, как до молодого ветрогона, который забавляется противореча отцу; это касается до всей области, сер, до всей области, до всей публики, до королевства Шотландии, сер, поколику честь фамилии Гэзльвудов тронута и оскорблена в вас и через вас. Преступник под крепкою стражей, и мистер Глосин думает...

-- Глосин?

-- Да, джентльмен, купивший Элангоан, - надеюсь, вы знаете о ком я говорю?

-- Знаю, отвечал молодой человек; но я не ожидал, чтоб вы стали опираться на такой авторитет. Этот человек... все знают его за сребролюбца и подлеца, а я подозреваю в нем еще худшее. Ивы сами, называли ли вы когда нибудь прежде этого человека джентльменом?

-- Конечно, Чарльс, я не называю его джентльменом в настоящем смысле и значении, в определенной и истинной силе слова, в какой мы должны употреблять это выражение исключительно; но я употребил его только относительно, как слово, выражающее нечто из того состояния, до которого он возвысился и вознесся, - словом, как термин, означающий приличного, богатого, почтенного человека.

-- Позвольте спросить, сказал Чарльс: - не по его ли приказанию уведен караул из Портанфери?

-- Сер, отвечал баронет, я не думаю, чтоб мистер Глосин вздумал без спроса давать приказания или даже изъявлять свое мнение в деле, в котором гэзльвудский дом и дом Гэзльвудов, - под именем одного я разумею жилище моей фамилии, а под именем другого, иносказательно, метафорически, параболически, самую фамилию, - в деле, говорю я, так близко касающемся гэзльвудского дома или дома Гэзльвудов...

-- Но вероятно Глосин одобрил эту меру?

взаимным отношениям он не захотел дать приказ вместе со мною, но совершенно одобрил мое распоряжение.

В это время у подъезда послышался топот лошади, Через несколько минут, дверь отворилась и вошел Мак-Морлан. - Извините мою нескромность, сер Роберт, по...

-- Милости просим, мистер Мак-Морлан, говорил сер Роберт с ласковой улыбкой; - что за нескромность! Ваше звание как помощника шерифа вменяет вам в обязанность заботиться о сохранении тишины и порядка в графстве, и вы конечно считаете в особенности своим долгом защитить Гэзльвудский замок. Вы имеете полное, признанное, неотрицаемое право войти без приглашения в дом первейшого шотландского джентльмена, предполагая, что того требует исполнение ваших обязанностей.

-- И точно, сказал Мак-Морлан, нетерпеливо выжидавший минуты когда ему возможно будет сказать слово: - обязанность заставила меня явиться сюда так нескромно.

-- Нисколько! отвечал баронет, грациозно приглашая его рукою сесть.

вашего дома.

-- Отнять караул от Гэзльвудского замка! воскликнул в негодовании удивленный владетель его. - И вы хотите отвечать за это! Позвольте же узнать, кто вы такой, что я могу принять ваше слово и поруку, личную или официальную, в безопасности Гэзльвудского замка? Я думаю, сударь, и полагаю, что если который нибудь из этих фамильных портретов будет испорчен, уничтожен, или оскорблен, мне трудно будет вознаградить такой ущерб поручительством, которое и и предлагаете мне так великодушно.

на Гэзльвудский замок; из полученных мною известий я подозреваю, что слух этот распространен именно с тою целью, чтоб удалить караул от Портанфери. Основываясь на этом самом убеждении, я как шериф и первый гражданский чиновник должен воспользоваться своею властью и отослать весь отряд или большую часть его на прежний мост. Мне очень жаль, что нечаянное отсутствие мое уже довольно замедлило дело, и мы должны будем возвратиться в Портанфери довольно поздно.

Так как Мак-Морлан был старший чиновник и ясно высказывал намерение действовать по своему усмотрению, то баронет, хотя глубоко оскорбленный, мог только сказать: - Хорошо, очень хорошо. Нет, возьмите всех, я вовсе не желаю, чтоб кто нибудь из них тут оставался. Мы можем защитить себя сами. Но заметьте, прошу вас, что вы действуете под собственным опасением и ответственностью, если что нибудь случится с Гэзльвудским замком, или его обитателями, или мебелью и портретами.

-- Я действую, как мне кажется лучше, сер Роберт, отвечал Мак-Морлан, - прошу вас верить этому и не гневаться. Теперь некогда заниматься комплиментами, потому что уже довольно поздно.

и готовым отправиться в Портанфери по приказанию Мак-Морлана; но он оскорбил бы отца в такую минуту, когда по его мнению он и дом его были в опасности. Ему оставалось только смотреть из окна с подавленным чувством неудовольствия и слышать, как офицер скомандовал: "по три налево заезжай; рысью!" Вслед затем весь отряд двинулся ровной и скорой рысью, скрылся за деревьями, и топот лошадей быстро замер в отдалении.