Роб Рой. Часть первая. Глава вторая. Автор произведения

Автор:	Скотт В., год: 1817
Категории:	Историческое произведение, Роман

"Я начиняю подозревать, что молодой человек
одержим ужасною болезнью - страстью к
стихотворству. Если я угадал, это дело кончено:
он никогда не успеет в финансии, предавшись
поэзии хотя один раз."
Бен. Жонсон.

Отец мой умел обуздать свои страсти; он так собою владел, что неудовольствие его редко выражалось словами; в таком случае один только голос становился несколько суше и грубее обыкновенного. Никогда он не употреблял угроз и выражений глубокого неудовольствия. Все действия его были единообразны и внушаемы духом системы; правилом его было: всегда идти прямо к цеди, не теряя времени на пустые слова. И так с насмешливою улыбкою слушал он мои необдуманные ответы о состоянии торговли во Франции. Я углублялся, или лучше сказать заблуждался более и более в таинствах векселей и акций, пошлин и тарифов; но он без жалости оставил меня на мой произвол. Увидев же, что я не в состоянии изъяснишь действия, произведенного упадком луидоров на торговлю векселями, он не мог удержаться и хладнокровие его оставило.

-- Это одно из достопримечательнейших государственных происшествий, случившихся в мое время! вскричал мой отец; а когда я об нем говорю, то он раскрывает глаза и ни чего не отвечает! В его лета! не иметь понятия о такой важной вещи!

-- Г. Франк, заметил Ойн робким и советовательным голосом. может быть припомнит, что приговором Французского Короля, от 1 Марта 1700 года, приказано подателю явиться в продолжение десяти дней, кои следуют за сроком...

-- Г. Франк, сказал мой отец прерывая его, очень скоро припомнит все, что ты скажешь ему по своей милости. Но клянусь моим кредитом! как Дюбург мог позволить.... Скажи мне, Ойн, доволен ли ты Климентом Дюбургомь, его племянником, который уже давно служит в моих конторах?

-- Это один из самых искусных поверенных нашего дома, молодой человек, удивительный по своим летам, отвечал Ойн; ибо веселость и учтивость молодого Француза обворожили доброго старика.

-- Да, да, я думаю, что он разумеет несколько обороты. Дюбург устроил таким образом, что я имею под рукою молодого чудака, который разумеет мои дела; но я предвижу его замыслы и он не достигнет желаемого. Ойн, ты заплатишь Клименту за эту треть и скажешь, чтоб он был готов завтра же отправиться в Бордо на корабле его отца.

-- Вы отсылаете Климента Дюбурга? сказал Ойн дрожащим голосом.

-- Да, отсылаю немедленно. Разве не довольно иметь в доме несмысленного Англичанина, делающого безпрестанные глупости; но еще надобно держать хитрого Француза, который умеет ими пользоваться.

Еслиб даже любовь к независимости и справедливости не была начертана в моем сердце от самой нежной юности, то и тогда я чувствовал бы искреннее отвращение ко всем действиям произвольной власти; и потому я не мог удержать себя и не заступиться за молодого человека, которого хотели наказать за то, что он приобрел сведения, коими я не обладал, к сожалению моего отца.

-- Прошу извинить, сказал я, как только Г. Осбалдистон окончил свои слова; но мне кажется, что если я пренебрегал моими занятиями, то я один виноват в этом, и потому несправедливо заставлять другого сносить наказание, которое я один заслужил. Не могу обвинять Г. Дюбурга: он доставил мне все возможные средства к образованию, хотя я и не мог оными воспользоваться; чтож касается до Г. Климента Дюбурга....

на Ойна, что он довольствовался одним только доставлением средств к занятиям Франка, не примечая, что он ими не пользовался, и не известив меня о том. Ты видишь, Ойн: Франк по крайней мере обладает врожденным чувством справедливости, которое должно отличать Английского негоцианта.

-- Г. Франк, сказал старый поверенный, наклонив не много голову и тихонько подняв правую руку - следствие привычки класть перо за ухо пред начатием разговора; - Г. Франк, кажется, знает основное правило всякого рода вычислений, великое нравственное тройное правило: A должен делать B то, чего он хочет чтоб B ему сделал; произведение даеть требуемое правило.

Отец мой не мог не улыбнуться, видя прекраснейшее правило человечества облеченным в Алгебраическия формы; но он поспешил принять свой важный вид, и обратясь ко мне, сказал: - Все это ничего не значит, Франк, ты потерял время как дитя; теперь надобно учиться жить, как человеку. Я поручу Ойну приготовить тебя к делаем и надеюсь, что ты воспользуешься его уроками.

Я хотел, отвечать, но Ойн бросил на меня такой умоляющий и выразительный взгляд, что я невольно хранил молчание.

-- Теперь, оказал мой отец, мы поговорим о предмете моего письма от прошлого месяца, на которое ты отвечал так необдуманно и неудовлетворительно; но наполни свой стакан и передай Ойну бутылку.

Недостаток мужества, даже смелости, если ты хочешь, никогда не был моим недостатком. Я с твердостию отвечал, что весьма жалею, сели письмо мое показалось неудовлетворительным, но что оно есть плод прилежных размышлений и не раз было мною обдумано; что делаемое мне предложение я разсмотрел с различных точек зрения и не без труда узнал невозможность оное принять.

Мой отец устремил на меня глаза и в ту же минуту отвернул их в сторону. Так, как он ни чего не отвечал, то я почел обязанностию продолжать, хотя с небольшим смущением; между тем он прерывал меня краткими восклицаниями.

-- Я знаю, батюшка, что нет состояния, которое было бы так полезно и вместе почтенно, как состояние негоцианта, - нет ничего славнее поприща коммерции.

-- Я знаю, что она соединяет государства, поддерживает трудолюбие, разливает благодеяния по всей вселенной и столь же необходима образованному свету, как воздух и пища необходимы для тела.

-- И между тем, я принужден подтвердить мой отказ. Могу ли я вступить в то состояние, коего обязанностей не в состоянии исполнять.

-- Я постараюсь, чтоб ты мог их выполнить. Ты более не гость и не ученик Дюбурга; отныне Ойн будет твоим наставником.

-- Но, любезный батюшка, я жалуюсь не на недостатки образования, но единственно на мою неспособность. Никогда я не буду в состоянии воспользоваться уроками....

-- Вздор! Вел ли ты журнал, как я тебе приказывал?

Книга, которую отец мой спрашивал, была род всеобщей записной книги, веденной мною по его приказанию, и в коей он советовал замечать все, что я узнаю полезного в продолжении курса моих занятии. Предвидя смотр оной по возвращении моем, я постарался наполнить его всем, касающимся до торговли, зная, что это более всего понравится моему отцу. Но перо часто писало не спросясь головы, и так как эта книга всегда была у меня под рукою, то я иногда вписывал туда и мирския замечания. По между тем надобно было отдать ее моему отцу, и я усердно просил Небо, чтоб он не попал на такую главу, которая усилила бы его неудовольствие на меня. Лице Ойна, которое сделалось гораздо длиннее, когда отец мой спросил журнал, приняло обыкновенную свою круглость, слышимой порядочный ответ и просияло улыбкою надежды; когда я принес и положил пред отцем мой журнал, он имел все признаки коммерческой книги: более широкий, нежели длинный, с медными застежками, переплетен в кожу, края истерты от употребления. Этого достаточно было, чтоб задобрит доброго поверенного на счет внутренняго содержания; но скоро его лицо заблистало радостию, когда услышал, что отец мой прочел несколько страниц, делая на оные в то же время критическия замечания.

-- "Водка. Нант, 29. Ларошель, 27. Бордо 52. Очень хорошо, Франк. Таможенная пошлина, см. таблицы Сексби." Это не то: надобно было вписать всю статью и чрез это она скорее останется в памяти. "Курс пиастров." Хорошо! "Северный хлеб. Левантская хлопчатая бумага." Очень хорошо! Это такия вещи, которые необходимо припоминать в торговых отношениях. Но это что такое? Бордо основан.... Замок Тромпет. Дворец Галлиенский. А! хорошо! хорошо! историческия замечания! Ты напрасно трудился их делать. Это род всеобщого реэстра, Ойн; краткое содержание всех сделок; покупки, платежи, квитанции, коммисии, векселя, записки всякого рода.

Не без страха я видел себя в милости; ибо опасался, что отец мой еще более утвердится в намерении сделать меня негоциянтом, а так как я решился никогда на это не соглашаться, то и начал сожалеть о том, что я, по выражению друга моего Ойна, люблю такой порядок. По скоро я выведен был из безпокойства: исписанный листок бумаги выпал из книги; отец мой поднял его, а Ойн заметил, что хорошо бы прикрепить его к реэстру сургучем; но вдруг отец мой прервал сии советы восклицанием: Памяти Принца Эдуарда черного! Это что за маранье? Стихи! Клянусь моим кредитом, Франк, я не воображал тебя таким глупцом!

Отец мой банкир и негоциянт, совершенно преданный своим оборотам и вычислениям, презирал занятия поэта. Исполненный религии и не конформист, он почитал их столько же суетными, как и безполезными. Прежде, нежели его осудишь, Трением, вспомни, сколько поэтов, в конце семнадцатого столетия, злословили честных людей и безчестили себя и поведением своим и сочинениями. Отец мой чувствовал решительное отвращение ко всем легким произведениям литературы; вообще многия причины соединились для того, чтоб увеличить неприятное впечатление, произведенное над ним злополучным открытием моего стихотворения. Чтож касается до бедного Ойна, то еслиб волосы, составлявшие короткой его парик, могли подняться на голове, я уверен, что не смотря на труды его, употребленные утром на прическу, вся симетрия, оной нарушилась бы единственно от удивления и ужаса его. Недостаток чего нибудь в кассе, помарка в журнале, ошибка в счетах - не изумилиб его так неприятно. Отец мой читал мои стихи, иногда показывая, что их не понимает, иногда с героическим напряжением, но всегда с самою горькою насмешкою, не обращая внимания на чувствительность бедного Автора, которая весьма страдала во время сего чтения.

-- Фонтарабийское эхо! сказал мой отец, остановись; говори лучше о Фонтарабийской ярмарке, нежели об его эхах!

"Когда близь Ронсево Роланд прощался с жизнью

-- Какие ошибки против языка! Пиши, по крайней мере, правильно, если надобно, чтоб ты писал вздор!

-- Стихи твои еще ужаснее бедствий твоего героя, и изобилуют самыми ненужными вставками.

-- По крайней мере, Франк, обещаю, что они никогда не вспомнят о твоих стихах; звонарь напишет лучше, и я не в силах дочитать их. Потом он смял бумагу в руках с видом глубочайшого презрения и заключил, сказав: Клянусь моим кредитом! Франк, я не почитал тебя таким глупцом.

Что мог я отвечать, любезный Трешем. Я стоял в безмолвии, скрывая мою досаду, между тем как мой отец смотрел на мегя с жалостию, сквозь которую видна была самая оскорбительная насмешка; бедный Ойн поднял глаза и руки к небу и, казалось, был поражен таким ужасом, какого не ощутил бы, увидев имя своего покровителя в числе умерших, коими наполнены столбцы наших журналов. Наконец, собрав все мужество мое, я прервал молчание, стараясь, чтоб звук голоса не обнаружил моего смущения.

-- Я знаю, батюшка, что не могу играть в свете той значительной роли, которую вы мне назначаете; но к счастию я равнодушен к богатству, которое мог бы приобрести. Г. Ойн может быть лучшим товарищем: он в состоянии помогать вам. Признаюсь, я не мог лишишь себя удовольствия не много посмеяться на счет доброго Ойна; мне казалось, что он слишком скоро оставил меня одного защищаться.

-- Ойн! сказал мой отец, этот молодой человек глупец, решительно глупец!

-- Ойн, без сомнения, окажет мне более помощи, нежели ты. Но ты, сударь, ты что будешь делать, скажи помилуй? Какие твои мудрые намерения?

-- Мне хотелось бы, батюшка, отвечал я с уверенностию, путешествовать два или три года, если вы будете так милостивы и дозволите мне это. Также я хотел бы пробыть несколько времени в Кембричском или Оксфортском Университете.

-- Клянусь здравым смыслом! слыхал ли кто подобное? Хотеть идти в коллегию, к педантам и якобитам, между тем как можно бы.... Ступайте, сударь, ступайте в коллегию, даже в школу, учиться грамматике и азбуке; пусть вас даже секут, если это вам нравится.

-- Не смотря на желание усовершенствовать образование мое, если вы не одобряете моей просьбы, то я охотно возвращусь на твердую землю.

-- Ты и так был уже там слишком долго, господин Франк.

-- И так, если вы хотите, чтоб я избрал себе состояние, позвольте мне вступить в военную службу; я пойду....

-- Ступай к чорту! прервал мой отец с сердцем. Потом приходя в себя: - По чести, сказал он, ты заставишь меня лишиться головы. Не правда ли, Ойн, есть от чего сделаться дураком? Бедный Ойн отвечал одним наклонением головы. - Послушай, Франк, прибавил мой отец, я хочу положить конец всем спорам. Я был твоих лет, когда отец мой, взяв меня за плеча, прогнал от себя и лишил наследства в пользу моего меньшого брата. Я отправился из Осбалдистон Галя на дурной кляче, с десятью гинеями в кошельке. С той поры не ступал ногою на порог замка и клянусь моим кредитом, что никогда не ступлю. Не знаю и не хочу знать, жив ли брат мой, или он сломил себе шею, гоняясь за лисицами; но он имеет детей, Франк: - я усыновлю одного из них, если ты еще будешь мне противиться.

-- Вы свободны, батюшка, отвечал я более равнодушно, нежели почтительно, свободны располагать богатством вашим по своей воле.

-- Да, Франк, я свободен и покажу это на деле. Одному себе обязан я богатством, которое приобрел трудами и заботами, и не потерплю, чтоб ленивый трутень питался медом трудолюбивой пчелы. Подумай хорошенько; я предложил тебе мои намерения: ты узнаешь, кто должен уступишь, отец или его сын.

-- Мой любезный, почтенный господин! вскричал Ойн с слезами на глазах, вам не свойственно итак поспешно поступать с важными делами. Не оканчивайте счета, прежде нежели Г. Франк успеет сравнить произведения. Он вас любит, почитает, и если включить сыновнюю покорность в счетную строку, то я уверен, что он не колебаясь удовлетворит вашему желанию.

-- Подумай, сказал мой отец голосом твердым и строгим, я два раза предлагал, ему быть моим товарищем, другом, разделять труды и богатство? Ойн, я думал, что ты меня лучше знаешь.

Он посмотрел на меня, как бы желая что-то сказать; по вдруг, переменив намерение, с гневом отворотился и вышел из комнаты. Последния слова его глубоко меня тронули: я еще не разсматривал его предложения с этой точки зрения, и еслиб сперва отец мой употребил сей довод, то надеюсь, что не имел бы причины на меня жаловаться.

вступит в обязанности посредника, слабую мою сторону, на которую должно устремить нападения. Наконец он начал говорить, прерывая слова свои рыданиями и безпрестанно останавливаясь: - О Небеса! Г. Франк!... Великий Боже!... Возможно ли, Г. Осбалдистон! кто когда либо мог подумать.... Такой доброй молодой человек! Ради Бога, смотрите на обе части счета... Сколько не достает!... Подумайте, что вы готовы потерять! Превосходное состояние, сударь, один из первейших домов в городе, который был известен под фирмою Третема и Трента, но еще более прославился именем Осбалдистона и Трешема.... Вы будете кататься в золоте, Франк.... а если случится, мой любезный господин, какое нибудь дело в конторе, которое вам не понравится, будет ли то переписывание векселей или поверка счетов, я это приму на себя, прибавив он, понизив голос, и буду делать для вас всякой месяц, всякую неделю, даже всякой день, если вам угодно. Любезный Франк, превозмогите себя, сделайте угодное батюшке и Бог вас благословит.

он своими сокровищами, но я никогда не продам моей свободы на вес золота.

-- Ах, сударь, еслиб вы видели счет за последнюю треть! Какие блестящия произведения! шесть - цыфр, да Г. Франк, шесть цыфр в итоге оборота каждого товарища! и все это сделается добычею паписта, какого нибудь мерзавца!... Как будет больно для меня, который употреблял все труды к пользе нашего дома, видеть его перешедшим в руки.... Одна мысль об этом раздирает мое сердце! Но еслиб вы остались с батюшкою, то как бы хороша была наша торговая фирма! Осбалдисшон, Трсшемь и Осбалдистон, или, может быть, кто знает (понизив голос), Осбалдистон и Грешем; ибо Г. Трешем не принимает ни какого участия в делах и по моему мнению может уступить вам второе место.

-- Но, Ойн, двоюродный брат мой также называется Осбалдистон и потому торговая фирма будет также хороша, как вы того желаете.

-- О! Г. Франк, еслиб вы знали, как я вас люблю! Ват брат, по чести! без сомнения папист, как и отец его; сверх того....

-- От чего вы так предупреждены против Католиков, Ойн? Между ними, как и между нами, есть очень хорошие люди.

-- Ты прав, Ойн, сказал он ему; мы употребим более, времени для наших размышлений. Молодой человек, ты будь готов дать ответ ровно через месяц.

Я поклонился в молчании, будучи обрадован сею неожиданною отсрочкой, которая, как мне казалось, была хорошим предзнаменованием; я не сомневался более, что отец мой решился немного ослабить свою прежнюю суровость.

Сей роковой месяц прошел без того, чтобы случилось что либо замечательное. Я уходил, приходил, располагал временем по собственному произволу; отец мой не делал мне ни вопросов, ни упреков. Правда, что я видел его только в часы обеда и он старался избегать спора, который, как ты можешь думать, и я не расположен был возобновлять. Наши разговоры ограничивались новостями, и состояли из тех общих мест, занимал. Когда я оставался один, то часто предавался размышлениям. Возможно ли, чтоб отец мой в точности исполнил свои обещания и лишил наследства единственного своего сына в пользу племянника, которого он не видал и в существовании коего не был совершенно уверен? Поступок моего деда, в подобном случае, должен был предуведомить меня о поступках его сына. Но я сделал ложное понятие о характере моего отца. Я вспомнил, как он снисходителен был ко всем моим желаниям, ко всем прихотям прежде отъезда моего во Францию; но я не знал, что есть люди, которые бывают хорошо расположены к малолетным детям своим и даже удовлетворяют их своенравию; но в последствии, когда сии самые дети, сделавшись людьми в свою очередь и привыкнув повелевать, отказываются повиноваться; - сии люди бывают столько же строги, как были прежде снисходительны. Все опасения мои ограничивались боязнью, что отец мой лишит меня некоторой части своей нежности, или удалит от себя на несколько недель. Но изгнание это будет тем более кстати, что оно доставит мне случай поправить и переписать, на бело первые песни Роланда неистового, коего я начал переводить стихами. Нечувствительно эта мысль так во мне вкоренилась, что я начал собирать мои черновые бумаги и уже хотел отметить места, которые должно было исправить; но внезапно я услышал, что кто-то тихонько стучится ко мне в дверь. Поспешно спрятав рукопись в мое бюро, я поспешил отворить. Это был Ойн, Таков был порядок, такова была точность, которую сей достойный человек наблюдал во всех своих поступках; такова была его привычка никогда не уклоняться ни на шаг от пути, который вел из его комнаты в контору, что по видимому он в первый раз остановился во втором этаже дома; и теперь не могу я придумать, как отыскал он мою комнату.

-- Г. Франк, сказал он, когда я изъявил мое удивление и радость, кои произведены были его посещением, не знаю, хорошо ли я делаю, приходя сказать вам то, что узнал; может быть, не должно говорить о том вне конторы, что происходит внутри оной. Не годится, как говорит пословица, сказывать стенам магазина, сколько строк в журнале. По молодой Твинкаль был в отсутствии более двух недель и только 24 часа как возвратился.

-- Очень хорошо; но скажите, какое мне дело до отсутствия и до возвращения молодого Твинкаля?

-- Погодите, Г. Франк: батюшка ваш доверил ему тайное поручение. Не думаю, чтоб он был в Фельмуте по делу банкрутства Пильчерда. Долг, который мы имели на Блеквеле и компании Экстерских, недавно заплачен; несогласия, возникшия между нашим домом и некоторыми подрядчиками рудников Корнваллийских, слава Богу, окончены хорошо. К тому же, надобно было справишься с моими книгами; одним словом, я твердо уверен, что молодой Твинкаль был на севере у вашего дяди.

дитя, чтоб вы решились не противиться батюшке, и, подобно ему, сделались добрым негоциантом!

В эту минуту чувствовал я сильное желание согласишься на все и хотел довершить радость Ойна, прося сказать моему отцу, что я готов ему во всем повиноваться. Но гордость, сие чувство иногда похвальное, но чаще достойное порицания, гордость мне воспрепятствовала. Мое согласие замерло и в то время, когда я старался победить некоторой стыд, над коим разум мой, может быть, и успел бы восторжествовать, Ойн услышал голос моего отца, который его звал. Он вышел из комнаты с такого поспешностию и ужасом, как бы сделав преступление вошедши в оную; и так случай был потерян.

Отец мой был точен до невероятности. В тот же самый день, в тот самый час, в той самой комнате и тем же самым голосом, как месяц назад, он возобновил мне прежнее предложение присоединиться к его торговому дому, взяв на себя одну из ветвей коммерции и велел объявить мое решительное намерение. В последствии я увидел, что он для убеждения меня пошел по совершенно противному пути, даже теперь думаю, что он поступил неблагоразумно, говоря со мною с жестокостию. Снисходительный взгляд, одно благосклонное слово заставилиб меня упасть к его ногам и поручишь себя его произволению. Сухой тон и строгой взгляд, еще более подкрепили мое упорство, и я самым почтительным голосом отвечал, что мне не возможно согласиться на его предложения. Может быть, кто в состоянии судить о своем бедственном сердце, может быть думал я, что сдаться по первому требованию, было бы знаком величайшей слабости; может быть я ожидал сильнейших к тому побуждений, чтобы, по крайней мере, не упрекали меня в легкомыслии и чтоб я мог гордиться пожертвованием, которое сделал власти отеческой. Если это было так, то я обманулся в моих ожиданиях; ибо отец мой, обратясь хладнокровно к Ойну, сказал: - Я говорил тебе. Потом обращаясь ко мне: - Франк, сказал он мне, в твои лета ты можешь судить о том состоянии, в коем будешь счастлив; и так я больше тебя не принуждаю. Но хотя я и могу не обращать ни какого внимания на твои желания, также как и ты на мои, можно ли мне узнать, не нужна ли для исполнения оных моя помощь?

Этот вопрос привел меня в смущение и я отвечал не много смешавшись, что не узнав ни какого состояния и ни чего не имея, мне не возможно было существовать без пособий отца; что желания мои весьма ограниченны, и я надеялся, что непреодолимое отвращение к предлагаемому мне состоянию, не лишит меня помощи и любви отцовской.

-- То есть, ты хочешь опереться об мою руку, а между тем идти куда тебе захочется: на это трудно согласиться, Франк. Со всем тем я думаю, что ты намерен мне повиноваться, если только мои приказания не противны твоим намерениям?

кажется, семеро) я выбрал достойного заменить то место, которое назначил вам в можем доме. Мне надобно еще окончить некоторые распоряжения с моим братом и для этого присутствие ваше будет необходимо: в Осбалдистон Гале получите подробнейшия наставления; вы останетесь там до тех пор, пока я вас призову. Завтра утром все будет готово к отъезду.

-- Что все сие значит, Ойн? сказал я моему бедному другу, на лице коего изображалось глубочайшее уныние.

-- Все потеряно, Франк!... Ах! еслиб вы захотели мне поверить!... Но теперь нет более способов; когда отец ваш говорит таким решительным и тихим голосом, то это уже не переменяется, как конченный счет.

И последствия доказали справедливость его слов: в пять часов следующого утра я увидел себя на Иоркской дороге, имея изрядную лошадь и пятьдесят гиней в кармане, путешествующого для того, чтоб помочь отцу моему сыскать мне преемника, который лишит меня его нежности, а может быть и богатства.


Предыдущая страница	Оглавление	Следующая страница