Роб Рой.
Часть вторая.
Глава четвертая

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Часть вторая. Глава четвертая (старая орфография)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

Как! сердиться, принимать на себя мрачной и холодной вид? и в изступленьи бешенства нападать на собственную тень свою?

Я уже сказал, любезный Трением, и это была не новость для тебя, что главной мой недостаток: непобедимая гордость, от которой я терпел тьму неприятностей. Я никогда не воображал, чтоб любил Мисс Вернон; но едва Ралейг начал говорить об ней, как о победе, которою он мог по воле пренебречь и воспользоваться, как все старания бедной девушки; в невинности сердца употребленные, чтоб свести со мной дружескую связь, показались мне самым оскорбительным кокетством. Она видно на всякой случай хотела подготовить замену себе, когда Г. Ралейг Осбалдистон вздумает прикинуться жестоким! Но она увидит, что я не такой человек, которым бы можно играть... Я покажу ей, что знаю все её хитрости и презираю их.

Но я и не подумал, что это смешное, неуместное негодование, показывало, что я был неравнодушен к прелестной Мисс Вернон, и сел за стол в страшной злобе" на нее и на все потомство Эввы.

Мисс Вернон удивилась, услыша от меня холодные ответы на остроты, у ней вырывавшияся, и на ядовитые стрелы, которые она с обыкновенною вольностию безпрестанно бросала в любезных своих братцев; но не думая, что я хочу оскорбить ее, она довольствовала с мои грубые ответы отражать подобными ответами, и более тонкими, учтивыми и колкими. И вот как она отвечала на припадок своенравия, увидя, что я точно был не в духе: - Говорил Г-н Францис, что можно чему нибудь научиться даже из слов дурака: я слышала давича, как брат Вильфрид отказывался играть в жгуты с братом Жоном, потому что брат Жон разсердился и бил больнее, нежели позволяли правила игры. Ну, справедливо ли, говорил честный Вильфрид, за мои щелчки давать мне удары кулаком? Понятно ли для вас, Г-н Франк, нравоучение этой маленькой повести?

-- Я никогда еще не был принужден, сударыня, пользоваться скудною частицею, здравого разсудка членов этого семейства.

-- Принужден! и сударыня!... Вы удивляете меня, Г-н Осбалдистон.

-- Сожалею, сударыня.

-- Что эта за каприз? Говорите ли вы сериозно, или принимаете такой тон, чтоб дать почувствовать цену вашему веселому расположению?

-- Вы вправе требовать внимания от сих господ, а их так много, Мисс Вернон, что вам неприлично спрашивать меня а причине моего ничтожества и моей неловкости.

-- Как! неужели вы меня оставили и передались неприятелю?

Она посмотрела на сидевшого против нее Ралейга, и видя, что он с злобной радостию примечает за нами, прибавила:

-- Так точно, Ралейг торжествует, лишив меня еще одного друга; но, благодаря Небу и состоянию зависимости, в которой я всегда находилась, и которое приучило меня сносить все без жалобы, меня не так легко обидеть, и чтоб не поссориться с вами, я ухожу раньше обыкновенного и желаю, чтоб ваша мрачность прошла после обеда.

При сих словах удалилась.

Едва она вышла и я уже раскаивался в своих поступках, Я, с презрением отвергнув изъявление её благосклонности, дошел до того, что не постыдился оскорбить прелестное существо, которое не боялось для меня лишишься своей доброй славы, тогда как и один пол должен бы защищать ее от моей грубости. Чтоб прогнать и разсеять эте тяжкия мысли, я наливал стакан всякой разе, как подносили мне бутылку.

Приучась к воздержанию, я вскоре почувствовал пагубные действия вина. Записные пьяницы, огрубевшие от частого употребления крепких напитков, могут без опасения предаваться всякой неумеренности: она только помутит их разсудок, не слишком здравый и в трезвом состоянии; но люди, непривыкшие к сему гнусному пороку, унижающему нас до степени скотов, тотчас подвергаются его ужасному влиянию. Голова у меня пошла кругом, и я скоро дошел до невероятного сумазбродства, говорил без умолку, сам не зная о чем спорил; рассказывал повести без смыслу и толку, и сам хохотал во все горло отсутствию, памяти. Предлагал тьму нелепых закладов, вызвал бороться великана Лиона, который был из первых борцов в кантоне, а я только ученик в сем искустве.

Хорошо, что дядюшка потрудился предупредить следствия моего безумства, от которого, мне кажется, я сломил бы себе голову.

Злословие говорит, что я запел даже застольную песню; но как этого не помню и мне кажется, что не произнес ни одного звука, то и думаю, что это обвинение ни на чем не основано. И так я наделал столько дурачеств бывши пьяным, что нет нужды приписывать мне тех, о которых я и не думал. Я не совсем лишился чувств, но совершенно оставил скромность, и буйная страсть, меня волновавшая, оказывалась в самом шумном изступлении. Я сел за стол угрюмый, печальный, решась ни говорить ни слова; но вино сделало меня нескромным, вздорливым и сердитым. Я спорил со всеми и всему противоречил; презирая благопристойность, я возражал на политическия мнения и опровергал религию моего дяди за его же собственным столом. Притворная умеренность Ралейга, которую он показывал, чтобы увеличить мое бешенство и ярость, в тысячу раз более разгорячили меня, чем ругательства и крик его братьев. Я должен отдать справедливость дядюшке: он старался возстановить порядок между нами; но его власть ничего не значила в безпрестанно возрастающей суматохе. Наконец бешенство мое вышло из пределов, и разсерженный действительно или мнимообидною шуткой Ралейга, я вскочил со стула, подбежал к нему и дал ему пощечину. Самой стоической философ не снес бы подобного оскорбления с большим хладнокровием и терпением: он удовольствовался одним презрительным взором.. Но Торнклиф, не столь умеренный в мщении, видя, что брат его не просит удовлетворения за обиду, вскричал, что он в крови моей омоет пятно, нанесенное их чести. Мы выняли шпаги, раза два выпали, но были розняты братьями. Ни когда не забуду я дьявольской улыбки, обезобразившей лице Ралейга, когда два молодые гиганта насильно увлекли меня. Они заперли меня в моей комнате, приперли дверь большими железными запорами, и я слышал, как они с невыразимою злобою хохотали во все горло, с ходя с лестницы. В первом бешенстве я хотел разломать дверь, но все усилия мои были слабы против их предосторожности. Потом я бросился на постель, замышляя планы страшного мщения; но наконец уснул.

День принес мне с собою позднее раскаяние. Я с горестью почувствовал наглость и сумазбродство моих поступков, и принужден был признаться, что вино унизило меня ниже Вельфрида Осбалдистона, которого так глубоко презирал я. Мысль, что должно в присутствии Мисс, Вернон извиниться в моей неуместной вспыльчивости, увеличила неприятность таких размышлений. Они стали еще несноснее для меня от упреков, какие я себе делал за несправедливое обращение с Мисс Вернон во время стола, в чем я не мог извиниться и пустою отговоркой опьянелости.

Обремененный стыдом и унижением, я сошел в столовую, как преступник перед смертным пригово; ром. Сильной мороз не позволял ехать на охоту,.и мне было очень досадно видеть, что все семейство, изклю-чая Ралейга и Мисс Вернон, собралось около огромного окорока. Громкой смех раздался при моем входе и дал мне заметить, что я был предметом их насмешек. И в самом деле, что казалось мне достойным раскаяния и сожаления, то в глазах моего дяди и большой части братьев была забавная выдумка веселости. Сир Гильдебранд, превознося мои геройские подвиги, божился, что в мои лета лучше два или три раза в день напиться, чем с жаждою ложиться спать,как делают Пресвитириане. И, для подтверждения такой утешительной мысли, он налил большой стакан водки, и просил меня проглотить от шерсти зверя, который уязвил меня.

-- Пускай они смеются, племянник, прибавил он, смотря на сыновей своих, пускай смеются; ведь они были бы настоящие молошные телята, точно такие как ты, еслиб я не научил их осушать бутылок.

Не смотря на все недостатки и странности моих братьев, у них было доброе сердце: увидя, что я оскорблялся их насмешками, они старались, хотя с обыкновенною неловкостию, уничтожить неприятное впечатление, которое получил я Один Торнклиф стоял в стороне с мрачным и задумчивым видом. Этот молодой человек всегда удалялся меня, и я никогда не видал от него тех неловких, но доброжелательных учтивостей, которые оказывали мне иногда его братья. Ежели правда, в чем я начал, однако, сомневаться, - ежели правда, что его назначили в супруги Мисс Вернон, то привязанность ко мне молодой девушки, может быть, огорчает его и, ^опасаясь во мне страшного соперника, он питаешь ко мне ненависть и ревность.

Наконец вошел и Ралейг с мрачным и задумчивым взором; какая то угрюмость на лице показывала, что он не забыл безчестной обиды, ему нанесенной. Я уже обдумал, как должно поступить в сем случае; умел укротить себя и увериться, что истинная честь не требует от меня поединком доказать, что я прав, когда был явно виноват; но требует, чтоб благородным образом извинился в обиде, которая превышает все, что я мог бы сказать в оправдание.

И так я поспешил на встречу Ралейгу и изъявил ему свое раскаяние в дерзости, которую вчера позволил себе.

-- Ничто на свете, сказал я, не в силах исторгнуть из меня ни одного слова в извинение, ничто, кроме совести, упрекающей меня в моем поступке. Я надеялся, что брат мой примет чистосердечное уверение раскаяния, и разсудит, что причиною вины моей было примерное гостеприимство Осбалдистон-Галля.

-- Он будет другом твоим, вскричал добрый Сир Гельдебранд от полноты сердца; он будет твоим другом, или пусть чорт меня возмет, если я хоть раз назову его сыном! Что стоить ты как пень, Ралейг? Ты жалеешь; да! чорт возьми! чегож больше требовать от дворянина, когда он напроказил забивши за галстук. Я служил, так, кажется, должен знать эти дела. Ну, чтоб я не слыхал более об этом; мы вместе поедем травить сурка в Биргенсвуд-Банке.

Я сказал уже, что физиогномия Ралейга имела необыкновенный характер, и что с роду не видал подобной; но не столько в чертах заключалась эта странность; как в особенном образе изменять их выражение. При переходе от радости к печали, от негодования к удовольствию, есть краткой промежуток времени, пока господствующая страсть не изобразится во всех чертах и не займет изключительно места предшествовавшей, как между ночью и восхождением солнца мы видим неверный свет сумерек; так замечаем род нерешительности в выражении лица, пока мускулы опадут, чело прояснится, глаза получат прежний блеск, пока, наконец, все лице, освободясь от мрачного тумана, принимает спокойный и ясный вид. Но физиогномия Ралейга не переходила чрез эти степени; две совершенно противные страсти вдруг одна за другою появлялись на лице его. Такова мгновенная перемена декораций в театре¹: машинист свистнет и скала исчезает и дворец воздвигается;

Но едва Сир Гильдебранд кончил, и мрачное облако, покрывавшеечело Ралейга, исчезло, самым учтивым и приветливым голосом изъявлял он свою благодарность за извинения, какие мне угодно было ему сделать.

-- Ах, Боже мой! сказал он, у меня то же преслабая голова; когда я выпью более трех положенных стаканов вина, то у меня, как у доброго Кассио, остается одно темное понятие оf вчерашней суматохе. Мне представляется все в куче и ничего не помню особливо. Знаю, что была ссора, вот и все шут. И так, любезный братец, прибавил он, пожимая мне дружески руку, какое приятное удовольствие я почувствовал, когда увидел, что не только я не должен просить прощения, но еще передо мной извиняются. Но перестанем говорить об этом; глупо разсматривать счет, итог которого был бы невыгоден для меня, тогда как он так неожиданно вышел в мою пользу. Вы видите, Г. Франк, что я говорю уже языком Ломбард-Стритским и готовлюсь к приличному отправлению, моей должности.

Я хотел отвечать, и поднял потупленный от стыда взор, который встретился со взором Мисс Вернон. Она тихо вошла во время разговора и слушала его внимательно; смущенный и разстроенный, я, молча, поник головою и печально сел подле братьев, коих занимал изключительно завтрак.

Дед мой не упустил случая и прочел нам с Ралейгом нравственную проповедь: советовал отстать от смешных и опасных привычек, приучаться к действию вина во избежание брани и споров, и начать тем, что выпивать каждой день по бутылке портовского, а этого - ежели прибавить мартовского пива и несколько стаканов водки, - очень довольно для новичков в искустве пить. В одобрение нам сказал, что знал многих, которые достигали наших лет, не выпив и трех бутылок вина; но которые, однако, попав случайно в лучшее общество и подражая хорошим примерам, заслужили блистательную славу в этом роде и могли спокойно опростать шесть бутылок, не теряя разсудка и не сделавшись больными на другое утро...

Не смотря на мудрый совет и на блестящую будущность, которую он открывал мне, мало воспользовался им; показывал, что слушал дядю; но думал совсем о другом. Всякой раз, как я обращал взоры на Мисс Вернон, замечал, что её глаза были устремлены на меня, читал на лице её выражение жалости и вместе неудовольствия. Я искал случая изъясниться и с ней и представить свое оправдание; по скоро понял, что она решилась избавить меня труда просить свидания. - Братец Франк, сказала она, называя меня именем, какое по привычке давала другим Осбалдистонам, хотя точно говоря; я небыль её братом, - мне встретилось нынче поутру одно место в Divina comedia Данта; не угодно ли взойтив библиотеку и изъяснить мне его? А открывши настоящий смысл в темном Флорентинце, вы придете к сим господам и увидите, так ли счастливо удается вам открыть нору сурка.

из его убежища.

-- Извините меня, Ралейг, сказала Мисс Вернон; но как вы скоро займете место г.-на Франка в Лондонском банке, то должно уступить ему воспитание вашей питомицы в Осбалдистон Галле? Впрочем, мы призовем вас, если будет нужно; да не принимайте пожалуйста такого важного вида. Притом, как, Осбалдистону, вам стыдно быть плохим охотником. Что вам делать, если дядюшка спросит: как гоняются за сурком.

-- Так, Диана, это сущая правда, сказал со вздохом Сир Гильдебранд; ежелиб Ралейг, подобно братьям, захотел приобресть полезные сведения, Бог знает, отмстил ли бы он? А то нем он занимался? Чтением и письмом, будто из книг можно научиться разводить собак. Нет, брат, иди-ка за мной, да неси мою рогатину:, теперь ты не нужен твоей сестре, а притом я не соглашусь, чтоб принуждали в чем нибудь мою Диану и не хочу, чтоб сказали: что в Осбалдистон Галле была одна женщина и та умерла от невозможности исполнять свою волю.

прежде нежели войду в нее.

-- Нет, нет, Ралейг, сказала Мисс Вернон, отгоните прочь ложного очарователя, названного лицемерием; вот лучший способ открыть свободный вход к нам во время наших ученых разговоров.

просто, что последовал за нею с трепетом и страхом, и что дал бы все на свете, чтоб преодолеть последний. Он мне казался совсем не кстати в этом случае: ибо я довольно подышал воздухом твердой земли, испытал, что счастливого смертного, коего молодая прелестная девушка удостоивает разговором наедине, должны отличить три существенные качества: ветренность, ловкость и самонадеянность.

Но на этот раз чувства Англичанина взяли верх над Французским воспитанием; я теперь представляю себе, какую жалкую рожу я сделал, когда Мисс Вернон, величественно севши в креслы, как судья пред решением важного дела, дала мне знак сесть на против, что я исполнил дрожа, как бедный преступник пред осуждением; и она начала, разговор тоном самой язвительной насмешки.